На главную страницу

ИВАН АКСЁНОВ

1884, Путивль — 1935, Москва

Печататься начал именно как поэт-переводчик — в 1911 году, в киевском журнале «Лукоморье» (этот перевод стихотворения Рене Вивьен читатель может найти ниже). Был шафером на свадьбе Ахматовой и Гумилёва, что говорит уже о многом. Числился членом «Центрифуги», но весьма номинально — был весь углублен в культуру, прежде всего в английскую драматургию эпохи королевы Елизаветы. Как военный инженер оказался в первую мировую войну на фронте, в 1917 году попал в плен к румынам, где испытал все ужасы настоящей пыточной камеры. Вернувшись из плена, занимался стиховедением, преподавал математику. Главный труд жизни Аксёнова — том драматургии «Елизаветинцы» (1916), второй том вышел посмертно (1938). Лирики переводил немного, к примеру, единственный перевод из Джона Мейсфилда найден на страницах «Антологии новой английской поэзии» (1850—1935), вышедшей в 1937 году, где переводы репрессированных к этому времени писателей (Стенич, Лихачев и т. д.) не были подписаны вовсе; думается, перевод Аксёнова вложила в книгу одна из переводчиц — поэтесса Сусанна Мар. Помещаемый ниже своеобразный перевод Аксёнова из Ронсара был впервые опубликован М. Л. Гаспаровым более чем через полвека после смерти переводчика. Немногочисленные переводы современных Аксенову франкоязычных поэтов опубликованы в Киеве и Москве в 1911—1924 годах; мы воспроизводим их по изданию: И. А. Аксенов. Из творческого наследия. В двух томах. Москва, 2008. Интересно, что в этом издании перевод Аксенова из Ронсара перепечатан… с нашего сайта: «указание на публикацию Гаспарова отсутствует. Найти ее не удалось». Это — характерный пример того, почему на нашем сайте не приводятся первоисточники (за исключением публикаций по автографам); серьезный ученый, запросив наш сайт, легко узнал бы, что первопубликация перевода Аксенова имела место в книге: Эразм Роттердамский. Стихотворения. Иоанн Секунд. Поцелуи. М., Наука, 1983. с. 313—314. В порядке исключения помещаем указание на первопубликацию.


ПЬЕР ДЕ РОНСАР

(1524—1585)

К ЕЛЕНЕ

Крепче лоз, оплетающих ульмову кору,
Гибкой мощью дрожа,
Узой рук меня, плачу, в блаженную пору
Ты обвей, госпожа!

И, притворствуя сон, ты, лица обаянье
На чело мне клоня,
Лобызая, излей свою прелесть, дыханье
Да и сердце в меня.

Если так ты поступишь — очами твоими
(Нет милее мне клятв!)
Я клянусь, что отныне не буду другими
Обольщеньями взят;

Но, склоненный в ярмо твоего государства,
Сколь ни строг его лет,
Одновременный нас в Елисейское царство
Корабль перевезет.

Залюбившимся на смерть, нам в сени миртинной
Лет бесчисленный ряд
Слушать, как там герои и героини
Лишь любовь говорят.

То мы будем плясать по цветеньям прибрежным
В пеньях той стороны,
То, от бала устав, мы укроемся в нежной
Вечных лавров тени,

Где легчайший Зефир, задыхаясь, качает
На весенний распев.
Где — цветы апельсин, где — влюбленный, играет
Меж лимонных дерев.

Милого там апреля бессмертное время
Неизменно стоит,
Там земля, упраздняя заботное бремя,
Вольной грудью дарит,

Там давнишних влюбленных святая станица,
Славя нас по векам,
На поклон принесется и будет гордиться,
Что приблизилась к нам.

Хоровода среди на цветущие травы
Нас веля восседать,
Ни одна, ни Прокрида не счтет себя правой
Места нам не отдать,

И ни та, кого бык под обманчивой шкурой
Умыкал за моря,
И ни та, кого Фебу невинной и хмурой
Лавра скрыла кора,

И ни те, кто, мечтая, склонились на ложе —
Артемис и Дидо,
И ни эллинка та, с кем красою ты схожа,
Будто имя твое.


РЕНЕ ВИВЬЕН

(1877—1909)

НА САФИЧЕСКИЙ РИТМ

Для меня не гордость любви, не слава
и не радость мне полыхали в похвале излишней —
мне покой в углу потемневших
      комнат, где разлюбили.

Знаю: не сыскать не земле нам правды,
терпеливо здесь ожидала смерть я,
боль тая свою и неправый рока
     жребий сносила.

Для меня не встречи, не смех, не праздник
но затишье глубокого вздоха, черный
час молчания после потери битвы
     и воспоминание.


АНРИ ГИЛЬБО

(1884—1938)

УТРЕННИЙ ОТЪЕЗД

Медленно и окончательно разворачивается залитая солнцем заря.
Свежестью, радостью зеленеет пышная листва.
На неподвижные серые стены садятся беглые и веселые пятна света.
Веки домов еще сомкнуты, кое-где поблескивает несколько зрачков.
Все пробуждается; все потянулось.
В воздухе повис щебет птиц.
Уже мычат кое-где моторы,
Рождаются, замирают и возрождаются ритмы,
Напряженно блестит дрожь и толчки металла,
В ангарах и гаражах авто, жадные, трепещущие,
Авто отчаливают.
Согнутые циклисты зажимают рога своих стройных вилок,
Еще в невысохшей росе, зевают, просыпаясь, трамы, автобусы:
Они послушны, покорны толчку своих моторов.
На солнце выступают задорные краски,
Мотометла медленная и пушистая идет вдоль тротуара.
Радость вспыхивает, металл сияет.
Все пыхтит, дрожит, живет,
С мотором в унисон стучат сердца домов.
Воздух радостен, праздничный;
Виднеется просторный и весенний отдых:
С нитей стальных, шуршащие птицы стригут криком воздух;
Прочерчивая быстрый след похлопывают моторы
В здоровый аромат веселья и покоя вливается запах бензина и масла.
Авто отчаливают,
Птицы поют,
Солнце — здоровый пудлинговщик — все перемешивает чугун плавленый в свой
Восходит трепетное и широкое ура жизни.
Дороги и пути скрещиваются, путаются, переплетаются.
Прекрасной зелени листва дрожит на ветру.
Стволы сворачивают, окрестность завертелась. Бахают. Бахают.
Бахают, бахают, бахают цилиндры,
Песнь птиц остается неслышно.
Звучит волнуясь только мощный вздох металла.



ТАМАРА

Клочьями просветы неба. Осколками просветы солнца,
Сразу тиканье дрожащее, раскалывающее
Смисс, лифт, ролик, блок,
Полные поцелуи, наслоенные ласки,
Мощные пахучие наплывы дегтя,
И вдруг мохнатая голова высокой горы.
Вольт на коротке, трепет металла,
Эллипсы, параболы, геликоиды,
Перепутанные крыши, фосфоресцентные города.
И материя, вся материя голая и губчатая,
Упоенья огня, умноженные и ревностные.
Водопады ли пламенной страсти,
Или пустыня, унылая, огромная, без горизонта?
Сталкиванье молекул, спазмы атомов,
Кусты волнений, страх непроходимый,
Плавящиеся иероглифы, пестрые и прыгающие разводы,
Небо, земля, солнце — тьма и сиянье,
Паденье плоское, подъем отвесный?


ПЕРЕМЕНА СКОРОСТИ

Осень, бежа, на высокие ели кладет широкие пасмы дождя,
От коры и хвои по сырому воздуху растекается смола,
По прямой дороге, чья граница укрыта травой,
В тяжелой и молчаливой ночи медленно и мелко скользят мои шаги.
Как девы, вырисовывающиеся неясно вдали,
С вымытого небесного балкона склонились две-три звезды,
И порой сквозь тяжелые дождем и молчаньем ветки.
Хрупка и нежная, обличая чью-то заснувшую жизнь,
Прыгает точкой свет.
Я так иду. Трепещут легкие, спокоен лоб.
Вдруг голос скребущий: поезд выворачивает мир и молчанье.
Мне одиночество не страшно,
Но тело, в пространстве изолированном, как недоступный остров,
Уже не знает трепета веселого и мощного,
И снег укроет скоро редкие его вибрации.
Я здесь слишком далек от бессонных лабораторий,
И от всемирного технического великолепия.
Я еле вмешан во всесозидающую магию электричества.
Слишком много камней и песка
Слишком много коней, слишком много инерций,
И замерзает нрав мой
Как металл смелого и нового мотора
Или творческий сперм машины,
Хочу услышать близкий и горячий трепет механизмов:
Сердце мое здоровое и искупающее все магнето.

ДЖОН МЕЙСФИЛЬД

(1878—1967)

* * *

Ломали камень здесь столетие назад;
Обозы по лесу скрипели, не слабея.
И сверла ставили пороховой заряд,
     Чей след теперь в дожди чернеет.

И вот, последний воз сквозь лес продребезжал:
Дом строили большой, чтоб сделать вековечной
Апрель-красавицу, — супруг так пожелал,
     И стала глыба человечной.

Дом до сих пор стоит, апрель же этот гордый
Давно исчез, как та красавица потом,
На Запад: старая, печальная исторья, —
     Не стоит говорить о том.

Исчез и муж ее. Но их каменоломня,
Когда спускается по-старому апрель, —
Отрада нежная свиданиям влюбленных:
     В ней первоцвет растет сквозь прель.

И дрозд гнездится под сережками орешин,
Фиалок беленьких цветет краса в крови.
И тянется нарцисс, и терна свечи
     Блестят в запущенной любви.