ВАСИЛИЙ АЛЕКСЕЕВ
1881—1951
Первый человек, в котором сочетались незаурядное дарование русского поэта, глубокое знание китайского языка и культуры и, наконец, совершенно специфическое умение: умение читать древнекитайские стихи. Большая часть его учеников сгинула в лагерях, на фронте и в блокадном Ленинграде, сам же Алексеев, находясь во время войны в эвакуации в Северном Казахстане, полностью (!) перевел знаменитую антологию стихотворений эпохи Тан (618—987), составленную в XVI веке выдающимся знатоком поэзии Ли Пань-луном. Рукопись этого перевода не только не издана до сих пор — она не целиком расшифрована (в эвакуации Алексеев работал почти без словарей и справочников), — значительная часть переводов опубликована лишь в наши дни, многое лежит в рукописи. Алексеев первым разработал систему передачи китайского пятистишия строкой русского пятиударного дольника, имеющей цезуру после второй группы ударных слогов (аналогично же — семистишия с цезурой после четвертой группы), по сей день остающуюся самой убедительной из форм, используемых как имитация китайского стиха. Алексеев не рифмовал, хотя китайские стихи рифмованы, стремясь к максимальной точности, по тому же пути из позднейших переводчиков шел Л. Эйдлин, — ту же форму, однако с рифмой, использовали в более позднее время А. Гитович, А. Штейнберг, И. Смирнов; без открытий Алексеева их работа была бы невозможна.
ХЭ ЧЖИ-ЧЖАН
(659—744)
ПИШУ НА ДАЧЕ
С хозяином дачи
я лично совсем не знаком,
Но рядом сижу с ним,
ради деревьев с потоком.
Вам не к чему, право,
скорбеть, как купить вино:
В мошне у меня
всегда были деньги на это.
ЧЖАН ЮЭ
(667—730)
НАПИСАЛ НА НОВЫЙ ГОД В ОБЛАСТИ ЮЧЖОУ
В прошлом году к югу от Цзин
слива цвела — что снег;
В этом году на север от Цзи
снег — точно сливовый цвет.
Всем нам понятно: судьбы людские
подвержены переменам,
Всё же я счастлив, что прелести года
приходят и вновь уходят.
Здесь крепость… Граница… Военные песни
тревожат нас день за днем.
В столице же — факелы, свет их огней
виден до самого утра.
Там, вдалеке, коли глянешь на запад, —
солнце, столица Чанъань,
Хотел бы поднять свою чару за многие
лета Южной горы.
ЧЖАН ЦЗЮ-ЛИН
(673—740)
СМОТРЮСЬ В ЗЕРКАЛО, ВИЖУ БЕЛЫЕ ВОЛОСЫ
Когда-то, бывало,
мечтал я о темных тучах,
А нынче добрел
до первых лет седины.
Знать бы заранее:
в зеркале светлом и чистом
Лик мой и я
будем друг друга жалеть.
ВАН ВЭЙ
(701—761)
ОТВЕЧАЮ ЧЖАНУ, ПЯТОМУ БРАТУ
В Чжуннаньских горах
есть крытый соломою домик;
Он точно напротив
горного кряжа повис.
Весь год не бывает
гостей в этом доме — он заперт;
Весь день напролет я
свободный и праздный душой.
Вот выпить вина бы
и удочку в реку закинуть.
Приди же, мой друг,
потом я тебя навещу.
СТИХИ О РАЗНОМ
Вижу: уже
дикая слива в цвету,
Слышу: вдали
голос кукушки порой.
С грустью гляжу
на зелень новой травы:
Свежие стебли —
боюсь — крыльцо полонят.
ЛИ БО
(701—762)
ВОРОНА НОЧЬЮ КАРКАЕТ
Желтые тучи… У стен городских
ворона на ночь гнездится;
Взлетит, вернется и снова «я-я»,
сидя на ветке, кричит.
На ткацком станке дорогую парчу
ткет женщина с Циньской реки;
Лазурная занавесь — словно в дымке,
через окно говорит.
Утóк остановит… полна печали,
вспомнит о нем, далеком.
Одна идет в опустевшую спальню,
и слезы прямо дождем.
ДУМЫ В ТИХУЮ НОЧЬ
Возле постели
вижу сиянье луны.
Кажется — это
иней лежит на полу.
Голову поднял —
взираю на горный месяц;
Голову вниз —
в думе о крае родном.
ОДИН СИЖУ НА ГОРЕ ЦЗИНТИНШАНЬ
Стаями птицы
взмывают, уносятся прочь,
Сирая тучка
растворяется, тает.
Смотреть друг на друга
вовек нам не надоест —
Мне и вот этой
высокой горе Цзинтиншань.
ЧУ ГУАН-СИ
(707—760?)
ЧАНЪАНЬСКАЯ ДОРОГА
Свистя своей плетью,
минует винную лавку,
В платье нарядном
въедет в веселый дом.
Тыщу монет
в миг один там истратит;
Чувства скрывает:
ни слова не молвит в ответ.
ДУ ФУ
(712—770)
ДВОРЕЦ ЯШМОВОЙ ЧИСТОТЫ
Поток всё кружит,
в соснах всё время ветер.
Здесь серая мышь
в древний спаслась черепок.
И мне неизвестно:
зала какого владыки
Осталась стоять
там, под отвесной стеной.
В покоях темно:
чертов огонь лишь синеет.
Заброшенный путь,
плачущий льется поток.
Звуков в природе —
тысяч десятки свирелей.
Осенние краски —
в них подлинно чистая грусть.
Красавицы были —
желтою стали землею;
Тем паче, конечно,
фальшь их румян и помад.
Они в свое время
шли с золотым экипажем.
От древних живых здесь
кони из камня — и всё…
Тоска наплывает:
сяду я рядом на землю.
В безбрежном напеве…
Слезы… — их полная горсть.
И сонно и вяло
торной дорогой бредем мы.
Кто же из нас
долгими днями богат?
УСЕЧЕННЫЕ СТРОФЫ
Река бирюзова,
и птица стала белее;
Гора зеленеет,
цветам захотелось гореть.
Я нынче весну
смотрю, а она ведь проходит!
В какой же мне день
настанет пора домой?
ЦЭНЬ ШЭНЬ
(715—770)
НАПИСАЛ В ПУСТЫНЕ
На запад идущие кони уходят
прямо за край небес.
Две полных луны видел с тех пор,
как отчий покинул дом.
Сегодняшней ночью еще не знаю,
где обрету ночлег:
Ровный на тысячи верст песок —
и ни дымка над жильем.
ЛИ И
(748—827)
МЕЛОДИЯ РЕКИ БЯНЬХЭ
Река на восток струит свои воды,
весна без конца и без края.
Въездные ворота в Суйский дворец
давно рассыпались в прах.
Путник, не стоит всходить на плотину,
чтобы вдаль поглядеть:
Под ветром летит тополиный цвет —
тоскою убьешь себя.
ЛЮ ЦЗУН-ЮАНЬ
(773—819)
НАБРОСКИ У ЮЖНОГО ПРОТОКА
Осенний воздух
сгустился возле протока;
Брожу одиноко
в самый полуденный час.
Крутящийся ветер
вдруг уныло завоет;
И очерк деревьев
длится в неровных зубцах.
Здесь поначалу
словно бы духом воспрянул,
Потом помаленьку
вовсе забыл про недуг.
Залетная птица
звучит над безлюдным ущельем;
Холодная лилия
пляшет на ряби ручья.
Ушел от двора —
душою уже отдалился,
Но друга люблю —
и слезы бессильно висят.
Один, сирота я —
почувствовать это нетрудно;
Дорогу теряю —
и мало что важно мне.
Я стал безразличен…
Да разве я чем-либо занят?
Брожу и гуляю, —
всё знаю лишь сам про себя.
И кто бы он ни был,
кто после меня пребудет, —
Конечно, он в это
мое настроенье впадет.
ЛИ ШАН-ИНЬ
(813—858)
* * *
Ты спросишь меня о сроке возврата —
нет еще срока такого!
Ливень полночный в горах Башань
осенний пруд переполнил.
Когда-нибудь, вместе с тобой у окна
нагар со свечи снимая,
Вдруг расскажу о горах Башань,
мол, там шел дождь проливной.