На главную страницу

ВАСИЛИЙ АЛЕКСЕЕВ

1881—1951

Первый человек, в котором сочетались незаурядное дарование русского поэта, глубокое знание китайского языка и культуры и, наконец, совершенно специфическое умение: умение читать древнекитайские стихи. Большая часть его учеников сгинула в лагерях, на фронте и в блокадном Ленинграде, сам же Алексеев, находясь во время войны в эвакуации в Северном Казахстане, полностью (!) перевел знаменитую антологию стихотворений эпохи Тан (618—987), составленную в XVI веке выдающимся знатоком поэзии Ли Пань-луном. Рукопись этого перевода не только не издана до сих пор — она не целиком расшифрована (в эвакуации Алексеев работал почти без словарей и справочников), — значительная часть переводов опубликована лишь в наши дни, многое лежит в рукописи. Алексеев первым разработал систему передачи китайского пятистишия строкой русского пятиударного дольника, имеющей цезуру после второй группы ударных слогов (аналогично же — семистишия с цезурой после четвертой группы), по сей день остающуюся самой убедительной из форм, используемых как имитация китайского стиха. Алексеев не рифмовал, хотя китайские стихи рифмованы, стремясь к максимальной точности, по тому же пути из позднейших переводчиков шел Л. Эйдлин, — ту же форму, однако с рифмой, использовали в более позднее время А. Гитович, А. Штейнберг, И. Смирнов; без открытий Алексеева их работа была бы невозможна.


ХЭ ЧЖИ-ЧЖАН

(659—744)

ПИШУ НА ДАЧЕ

С хозяином дачи
        я лично совсем не знаком,
Но рядом сижу с ним,
        ради деревьев с потоком.
Вам не к чему, право,
        скорбеть, как купить вино:
В мошне у меня
        всегда были деньги на это.

ЧЖАН ЮЭ

(667—730)

НАПИСАЛ НА НОВЫЙ ГОД В ОБЛАСТИ ЮЧЖОУ

В прошлом году к югу от Цзин
        слива цвела — что снег;
В этом году на север от Цзи
        снег — точно сливовый цвет.
Всем нам понятно: судьбы людские
        подвержены переменам,
Всё же я счастлив, что прелести года
        приходят и вновь уходят.
Здесь крепость… Граница… Военные песни
        тревожат нас день за днем.
В столице же — факелы, свет их огней
        виден до самого утра.
Там, вдалеке, коли глянешь на запад, —
        солнце, столица Чанъань,
Хотел бы поднять свою чару за многие
        лета Южной горы.

ЧЖАН ЦЗЮ-ЛИН

(673—740)

СМОТРЮСЬ В ЗЕРКАЛО, ВИЖУ БЕЛЫЕ ВОЛОСЫ

Когда-то, бывало,
            мечтал я о темных тучах,
А нынче добрел
            до первых лет седины.
Знать бы заранее:
            в зеркале светлом и чистом
Лик мой и я
            будем друг друга жалеть.

ВАН ВЭЙ

(701—761)

ОТВЕЧАЮ ЧЖАНУ, ПЯТОМУ БРАТУ

В Чжуннаньских горах
            есть крытый соломою домик;
Он точно напротив
            горного кряжа повис.
Весь год не бывает
            гостей в этом доме — он заперт;
Весь день напролет я
            свободный и праздный душой.
Вот выпить вина бы
            и удочку в реку закинуть.
Приди же, мой друг,
            потом я тебя навещу.

СТИХИ О РАЗНОМ

Вижу: уже
            дикая слива в цвету,
Слышу: вдали
            голос кукушки порой.
С грустью гляжу
            на зелень новой травы:
Свежие стебли —
            боюсь — крыльцо полонят.

ЛИ БО

(701—762)

ВОРОНА НОЧЬЮ КАРКАЕТ

Желтые тучи… У стен городских
        ворона на ночь гнездится;
Взлетит, вернется и снова «я-я»,
        сидя на ветке, кричит.
На ткацком станке дорогую парчу
        ткет женщина с Циньской реки;
Лазурная занавесь — словно в дымке,
        через окно говорит.
Утóк остановит… полна печали,
        вспомнит о нем, далеком.
Одна идет в опустевшую спальню,
        и слезы прямо дождем.

ДУМЫ В ТИХУЮ НОЧЬ

Возле постели
            вижу сиянье луны.
Кажется — это
            иней лежит на полу.
Голову поднял —
            взираю на горный месяц;
Голову вниз —
            в думе о крае родном.

ОДИН СИЖУ НА ГОРЕ ЦЗИНТИНШАНЬ

Стаями птицы
            взмывают, уносятся прочь,
Сирая тучка
            растворяется, тает.
Смотреть друг на друга
            вовек нам не надоест —
Мне и вот этой
            высокой горе Цзинтиншань.

ЧУ ГУАН-СИ

(707—760?)

ЧАНЪАНЬСКАЯ ДОРОГА

Свистя своей плетью,
            минует винную лавку,
В платье нарядном
            въедет в веселый дом.
Тыщу монет
            в миг один там истратит;
Чувства скрывает:
            ни слова не молвит в ответ.

ДУ ФУ

(712—770)

ДВОРЕЦ ЯШМОВОЙ ЧИСТОТЫ

Поток всё кружит,
            в соснах всё время ветер.
Здесь серая мышь
            в древний спаслась черепок.
И мне неизвестно:
            зала какого владыки
Осталась стоять
            там, под отвесной стеной.
В покоях темно:
            чертов огонь лишь синеет.
Заброшенный путь,
            плачущий льется поток.
Звуков в природе —
            тысяч десятки свирелей.
Осенние краски —
            в них подлинно чистая грусть.
Красавицы были —
            желтою стали землею;
Тем паче, конечно,
            фальшь их румян и помад.
Они в свое время
            шли с золотым экипажем.
От древних живых здесь
            кони из камня — и всё…
Тоска наплывает:
            сяду я рядом на землю.
В безбрежном напеве…
            Слезы… — их полная горсть.
И сонно и вяло
            торной дорогой бредем мы.
Кто же из нас
            долгими днями богат?

УСЕЧЕННЫЕ СТРОФЫ

Река бирюзова,
            и птица стала белее;
Гора зеленеет,
            цветам захотелось гореть.
Я нынче весну
            смотрю, а она ведь проходит!
В какой же мне день
            настанет пора домой?

ЦЭНЬ ШЭНЬ

(715—770)

НАПИСАЛ В ПУСТЫНЕ

На запад идущие кони уходят
        прямо за край небес.
Две полных луны видел с тех пор,
        как отчий покинул дом.
Сегодняшней ночью еще не знаю,
        где обрету ночлег:
Ровный на тысячи верст песок —
        и ни дымка над жильем.

ЛИ И

(748—827)

МЕЛОДИЯ РЕКИ БЯНЬХЭ

Река на восток струит свои воды,
        весна без конца и без края.
Въездные ворота в Суйский дворец
        давно рассыпались в прах.
Путник, не стоит всходить на плотину,
        чтобы вдаль поглядеть:
Под ветром летит тополиный цвет —
        тоскою убьешь себя.

ЛЮ ЦЗУН-ЮАНЬ

(773—819)

НАБРОСКИ У ЮЖНОГО ПРОТОКА

Осенний воздух
            сгустился возле протока;
Брожу одиноко
            в самый полуденный час.
Крутящийся ветер
            вдруг уныло завоет;
И очерк деревьев
            длится в неровных зубцах.
Здесь поначалу
            словно бы духом воспрянул,
Потом помаленьку
            вовсе забыл про недуг.
Залетная птица
            звучит над безлюдным ущельем;
Холодная лилия
            пляшет на ряби ручья.
Ушел от двора —
            душою уже отдалился,
Но друга люблю —
            и слезы бессильно висят.
Один, сирота я —
            почувствовать это нетрудно;
Дорогу теряю —
            и мало что важно мне.
Я стал безразличен…
            Да разве я чем-либо занят?
Брожу и гуляю, —
            всё знаю лишь сам про себя.
И кто бы он ни был,
            кто после меня пребудет, —
Конечно, он в это
            мое настроенье впадет.

ЛИ ШАН-ИНЬ

(813—858)

* * *

Ты спросишь меня о сроке возврата —
        нет еще срока такого!
Ливень полночный в горах Башань
        осенний пруд переполнил.
Когда-нибудь, вместе с тобой у окна
        нагар со свечи снимая,
Вдруг расскажу о горах Башань,
        мол, там шел дождь проливной.