ЮРГИС БАЛТРУШАЙТИС
1873, м. Паантвардис Ковенской губ. – 1944, Париж
Сочиненная советскими литературоведами легенда о том, что расцвет поэтического перевода в ХХ веке случился в России (виноват, в СССР) оттого, что поэтам не давали печатать их собственные стихи и "пришлось уходить в перевод", лопнула как мыльный пузырь. Первым русским (даже и не очень-то русским) поэтом, буквально "загнанным" в перевод бедностью, был в ХХ веке, видимо, Юргис Балтрушайтис, крестьянский сын, самоучка. В августе 1899 года он тайно обвенчался с Марией Оловянишниковой, дочерью миллионера, владельца фабрик церковной утвари и доходных домов; за неравный брак с инородцем отец лишил Марию приданого, и основательно знавший не менее десятка иностранных языков (не считая двух родных) поэт впрягся в переводческую лямку: в 1900 году вышел его совместный с С.А. Поляковым перевод драмы Ибсена "Когда мы, мертвые, проснемся". Позднее переводил армян, евреев и всех, кого затевал издать антологиями Брюсов, перелагал поэмы Байрона и стихи Тагора с английского, Метерлинка с французского, "Пер Гюнта" Ибсена с норвежского, "Бедного Генриха" Гауптмана с немецкого, переводил прозу Стриндберга, д'Аннунцио, Уайльда, Гамсуна, драмы множества авторов разного калибра, писал статьи о Верхарне, Шелли, Рильке, – а сборников своих стихов выпустил только два и почти ничего на них не заработал. Среди его переводов есть и шедевры – миниатюры Р.Л. Стивенсона и И.Л. Переца, но всё же его переводческая деятельность – та самая «лямка», которую, по утверждениям Е.Г. Эткинда, Л.К. Чуковской и многих других почтенных людей, изобрела советская власть. 1917 год, "загнавший" в перевод множество русских поэтов, как раз Балтрушайтиса от существования в качестве переводческой машины избавил: с 1921 по 1939 год он был чрезвычайным и полномочным посланником Литвы в Москве. Стихи в эти годы он писал больше по-литовски, хотя и русской поэзии не оставлял. Переводческое наследие Балтрушайтиса огромно, но лирики в нем мало: в России испокон веков литературный труд оплачивался построчно, разве что в 90-е годы XX века эта традиция прервалась. Хорошо это или плохо – сказать не берусь, просто констатирую.
РОБЕРТ ЛУИС СТИВЕНСОН
(1850-1894)
МОЯ ПОСТЕЛЬ – ЛАДЬЯ
Моя постель – как малый челн.
Я с няней снаряжаюсь в путь,
Чтоб вдруг, пловцом средь тихих волн,
Во мраке потонуть.
Чуть ночь, я на корабль всхожу,
Шепнув "покойной ночи" всем,
И к неземному рубежу
Плыву, и тих и нем.
И, как моряк, в ладью с собой
Я нужный груз подчас кладу:
Игрушку, или мячик свой,
Иль пряник на меду.
Всю ночь мы вдаль сквозь тьму скользим;
Но в час зари я узнаю,
Что я – и цел и невредим –
У пристани стою.
ВААН ТЕКЭЯН
(1877-1945)
ПАДУЧИЕ ЗВЕЗДЫ
Мои глаза падучих звезд полны.
Я собирал их летними ночами,
Когда, скользя средь сонной тишины,
Они сверкали кроткими лучами.
Я их собрал в полночном летнем храме,
Пока они, в паденье с вышины,
Цвели еще над вольными холмами
И, взрыв любовь, не умерли, как сны.
Моя душа отсель всегда светла.
Мои глаза – ларцы с лучистым кладом.
И в день, когда мне слишком тяжела
Скорбь нищего и горестным разладом
Тревога мрака входит в жизнь мою, –
Из этих звезд я солнце создаю.
ИЦХОК ЛЕЙБУШ ПЕРЕЦ
(1851-1915)
МОЛИТВА
Даятель света, Боже красоты,
На Твой призыв от жизни к смертной тени
Я отойду без скорби и без пени,
Что кончены деянья и мечты;
Но пусть в тот миг Твоя рука благая,
Как бренный сук, меня не отвергая,
У рубежа моих земных забот
Красивую кончину мне пошлет…
Я не ропщу, что Ты судил нам строго:
"Живя, Меня не узрит человек" –
Но я, незрячий, в мире видел много,
И на земле, где кроток смертный век,
Мой темный дух, упорно, хоть напрасно,
Раскрыть Твой лик стремился ежечасно…
Пусть быстро дни текут в немой черте –
Душа лишь жаждет смерти в красоте…
Мне хочется угаснуть молчаливо,
Как безмятежно гаснет ясный день
И по земле, где спит и луг и нива,
Лишь стелется прозрачный дым и тень
И в вещий час безмолвствующей дали,
Как зов любви, исполненный печали,
Средь неподвижно дремлющих ветвей
Слагает песню сердцу соловей –
Иль дай почить, как дремлет в листопаде,
Струя сквозь сон печальный шелест свой,
В стоцветных ризах, в царственном наряде,
Высокий ясень или дуб лесной –
Среди созвучий песни заунывной,
Что тихий ветер ширит беспрерывно
В полях земли, приявшей смерть в свой сад –
Безмолвие, час праха, листопада…
ДАВИД ЭЙНХОРН
(1886–1973)
ЕВРЕЙСКАЯ ЭЛЕГИЯ
На мне почила мука тысяч лет,
И сумрачен знак скорби на челе.
Мой друг, услышу ль я когда-нибудь
Воскресный зов спасенья на земле?
Мой друг, как знать, что горше претерпеть:
Смерть Авеля иль Каинов удел, –
Но, путь обоих в жребий мой вложив,
Мой Бог вдвойне терзаться мне велел…
Я на земле поруган и один,
Грех всех людей раскрыл свой яд во мне, –
Где взять, скажи мне, мощь былых времен:
Пылать и славить Господа в огне?
ЛИТВА
Я – пленник печали, что реет в безмолвии пажитей темных
И дремлет на ветках в пустынности поля поникших берез…
Здесь синее грустное небо глядит сквозь седые туманы,
Безмолвное небо, в обилии нежных тоскующих слез…
Здесь дым вечеров, что в тиши умирают, как сирые дети,
И ночи, что тонут, как бледные призраки, в кроткой тени…
И, точно улыбка смертельно больного, сверкание утра,
И, точно стыдливо закутавшись в дымку, текущие дни…
И узкие реки, в чьи струи глядятся унылые вербы,
Луга, где убогим узором цветут безглагольно цветы,
И малые рощи из ольх и берез в безграничном просторе,
Встающих как в темном сознании лик одинокой мечты…
Я бедной страной зачарован, где солнце глядит сквозь туманы,
Безбурной страною, где тихие ветры свой шелест струят бытию,
Страной, что тоскует в печали и дышит в сомненьи надеждой,
Страной, где сквозь грезы я тку заунывную песню свою…