МАРИЯ ДАВИДОВА [ДАВЫДОВА]
(в замужестве Шелли)
1863 – 1943, Лобез, Померания
Поэтесса, музыкальный критик. Выявлены ее переводы из Сюлли-Прюдома, Верлена, Нибора, Гейне, Ленау, Шерера, Шёнайх-Каролата. Училась в частном пансионе сестер отца, держала экзамен на домашнюю учительницу. Для основанной в 1890 году Ф. Павленковым серии ЖЗЛ написала очерки о Моцарте, Шумане и Мейербере. В 1899 издала в Петербурге сборник «Стихотворения» (именно под фамилией «Давидова»). С середины 80-х годов жила в Петербурге. Ее отец, Август Юльевич Давидов (1823-1885) – профессор математики Московского университета. Об участии Давыдовой в «первооткрытии» для русского читателя Яна Нибора (вместе с Е. Студенской) подробно см. в подборке переводов Эдуарда Багрицкого, размещенной на нашем сайте.
Эмигрировала, дата эмиграции не установлена.
ВИКТОР ГЮГО
(1802-1885)
МЕЧТАТЕЛЬ
О, да, мечтатель я! Товарищи мои
И золотой цветок, и светлые ручьи,
И ветер, что всегда с деревьями болтает –
То все мои друзья! Меня здесь всякий знает.
Весной, когда в лесу несутся птичек крики,
Интимный разговор со мной ведут гвоздики,
Советы мне дают и плющ, и василек.
Казавшийся немым, загадочный цветок,
Склонившийся ко мне, ведет моим пером.
Таинственный язык по роды мне знаком:
Я слышу смех и плач, все, что слыхал Орфей,
Природы каждый вздох дрожит в душе моей:
Беседует со мной, ясна и хороша
Природы светлая, великая душа.
И прежде, чем начать свой дивный гимн священный
И куст, и воробей, и старый дуб почтенный,
И лес, и лепесток, и поле с пышным цветом
Все обращаются ко мне с вступительным приветом.
Я – завсегдатай их! В концерте их – я свой.
Не будь мечтатель я, был бы я дух лесной.
Постиг все тайны я загадочного царства,
Беседуя с цветком без всякого коварства,
С пушинкой, с радугой и каплей дождевой.
Слился с их жизнью я мечтательной душой,
Проникнув в глубину святого мирозданья,
И к малой мошке я исполнен состраданья.
Дрожащий стебелек, пугливый и тревожный,
И роза, не смутясь присутствием моим,
Ласкает мотылька, кокетничая с ним.
Иной раз, сквозь кусты, просунув часть лица,
Гляжу, как кормит мать голодного птенца.
Мой любопытный взор их вовсе не смущает,
Как будто сам Господь лицо их созерцает.
И даже лили в присутствии моем
Без всякого стыда целуются с лучом.
Фиалка скромная, еще полуодета,
Кончает тут при мне все части туалета.
Для всех красот лесных я верный, добрый друг.
Игривый мотылек, меня завидя вдруг,
Когда былинку он стыдливую ласкает,
При мне свой поцелуй спокойно продолжает.
Когда ж она, смутясь, поникнет головой,
Он говорит ей лишь: «Э, полно! Это – свой!»
АРМАН СЮЛЛИ-ПРЮДОМ
(1839–1907)
К ЧИТАТЕЛЮ
Я по пути срывал цветы то там, то тут,
Куда меня бросал мой прихотливый рок;
Я их связал теперь в причудливый венок,
Быть может, так они сочувствие найдут.
В нем розы свежие и плачут, и цветут,
И незабудок взор таинствен и глубок,
И лилий водяных мечтательный цветок...
Всю жизнь мою в цветах читатели прочтут.
А также – и свою! Все люди меж собой
В одном лишь сходятся различною судьбой:
Что в скорби и любви, того не замечая,
Утратили весну, бесплодно промечтав.
И наконец спешат, от сна души восстав,
Посеять что-нибудь, из жизни исчезая.
МОЛИТВА
Молиться жажду я. Грудь рвется от рыданья.
Суровый разум мой их сдерживать велит.
Ни матери мольбы, ни полный скорби вид,
Ни подвиги святых, ни повесть их страданья,
Ни жажда счастия, ни слезы покаянья –
Погибшей веры мне ничто не возвратить.
Греховным и святым сомненьем дух горит,
И бог страстей во мне нашел суд отрицанья.
Молиться я хочу! Я слишком одинок!
Колена преклонив, смирением глубок,
Зову Тебя, Господь! – Господь, где Ты? Приди!
Но тщетно я зову, склоняясь у креста,
Я ужас пустоты лишь чувствую в груди,
И «Верую» твердят, увы! Одни уста!
ЯН НИБОР (АЛЬБЕР РОБИН)
(1857-1947)
КИТАЙСКИЙ ЛАРЧИК
(Бретонская песнь)
«Прощай, мой родимый! Мои, знать, седины
Господь за грехи захотел покарать:
Когда ты вернешься из дальней чужбины
Старухи в живых уж тебе не застать!»
– Не бойся, бабуня! Крепка ты, родная,
И жить еще будешь не мало годов.
Я ларчик тебе привезу из Китая
С полдюжиной шелковых пестрых платков.
«Ах, гоже ли, внучек, рядиться бабуне,
Прошло, милый, время меня наряжать;
Стою я уж смерти своей накануне
И скоро там лягу, где спит твоя мать!»
– Я буду отважным и храбрым солдатом,
Возьму на войне я немало наград,
Вернуся домой женихом я богатым
И всякий мне дочку отдать будет рад.
«Надену заветную ладанку, милый,
Тебе я на шею с молитвой святой:
Она охраняет божественной силой,
Удачу и счастье приносит с собой!»
Чрез три дня с старухою внучек расстался,
Собравши пожитки, уехал в Тулонь,
Веселый, как будто на праздник собрался
Отбыл на войну на фрегат Винк-ионь.
Сражался, как лев, и на тот свет немало
Он душ нечестивых китайцев послал,
Но пуля коварная грудь пронизала,
Которую крест и почет ожидал.
Чрез месяц с немногим пришел из Китая
Обещанный внуком ларец небольшой,
И ладанка в нем находилась святая,
Пробита насквозь и в крови дорогой.
Старуха рассудок с тех пор потеряла,
И кто бы, и где бы ее не встречал,
Она постоянно слова повторяла,
Что внук ее милый, прощаясь, сказал:
– «Не бойся, бабуня! Крепка ты, родная,
И жить еще будешь не мало годов.
Я ларчик тебе привезу из Китая
С полдюжиной шелковых пестрых платков!»
ГЕРМАН ФОН ГИЛЬМ
(1812-1864)
ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ
Поставь на стол букет благоуханный
И астры пестрые ты с резедой смешай:
Воскресим снова миг любви желанный,
Как в светлый май!
Дай руку мне для тихого пожатья,
Пусть видят все – молю, не отнимай!
Открой мне ласково свои объятья,
Как в светлый май!
Сегодня день прощенья всеблагого,
Его святыни ты не нарушай!
Приди ко мне, о, будь моею снова,
Как в светлый май!
ЮЛИУС РОДЕНБЕРГ
(1831–1914)
* * *
Тихо все. Лишь меж волнами
Слышен ропот иногда,
Да в поосвет меж облаками
Вдруг затеплится звезда.
Пошептавшись с сонной ивой,
Ветер вздрогнул и заглох,
Словно стон души пугливой,
Иль разлуки тихий вздох.
Предо мной витают грезы
И виденья прежних лет,
Я гляжу на них сквозь слезы,
Плачут мне они в ответ.
И с улыбкой, и с слезами
Исчезают без следа!
Тихо все. Лишь меж волнами
Слышен ропот иногда.
ВИЛЬГЕЛЬМ ШЕРЕР
(1841–1886)
* * *
Хоть раковина уж не спит
На глубине морского дна,
Внутри нея всегда звучит
Ея родимая волна.
Так разлучит ли рок слепой
На век любимые сердца,
Тоска неумолчной волной
Звучать в них будет без конца.
У БЕРЕГА МОРЯ
Я пел о красе твоей дивной прибою –
Внимала мне волн бесконечная рать,
И волны неслися мятежной толпою,
Спешили так страстно одна за другою,
Как будто весь берег хотели обнять!
Когда ж рассказал я, как в час испытанья
Меня обманул твой чарующий взгляд,
И сколько в душе возбудило страданья
Твоей красоты роковой обаянье –
Отхлынули волны с испугом назад!
ЭМИЛЬ ФОН ШЁНАЙХ-КАРОЛАТ
(1852–1908)
* * *
Охотой утомлен, забылся я в мечтаньях –
Так грезить наяву готов я до утра!
Картины прошлого, в неясных очертаньях,
Встают передо мной в мерцании костра.
В разгаре бал. Гостей беспечных вереница,
Сиянье, духота, наряды и цветы.
Шум говора, весельем дышащие лица!
В толпе гостей скользишь неслышно ты.
Твой взор горит, восторгом опьяненный,
Звучит задорный, раздражающий мотив,
Ему кивая в такт головкою склоненной,
Несешься в вальсе ты, все в мире позабыв.
Ты помнишь ли меня? Нет, это обольщенье!
Не лги, не лги! Не помнишь ты, конечно – нет!
Тебе так весело средь шума и движенья...
Рыдает музыка... в окно глядит рассвет.
Окончен пир. Вслед за тобой несет букеты,
Мантилью подает тебе хозяин сам,
И ручку теплую, склонясь в углу кареты,
Супруг твой прижимает с нежностью к устам...
О, грезить у костра так больно и так сладко!
В моих глазах застыли капли сирых слез,
И перед сном моим, ласкаяся украдкой,
Тихонько лижет руку мне мой верный пес.
ВЕСЕННЯЯ ГРОЗА
Мы шли во мгле немых аллей,
Деревья чутко спали,
И в душном воздухе сильней
Цветы благоухали.
Весь чернью отливался пруд,
Кричали кулики,
Как огоньки, то там, то тут
Мелькали светляки.
Так жутко было нам вдвоем...
Ты вдруг мне сжала руки...
Мы шли в смятении немом,
Полны блаженной муки.
Во взоре искрилась слеза,
Вздымалась грудь с волненьем!
В ветвях шумела уж гроза
Мятежным дуновеньем.
Нас осыпал дождь золотой
Акации душистой,
Лицо мое ласкал порой
Твой локон золотистый.
Сверкнули молнии огни
И туча набежала...
И в первый раз грозой любви
Душа затрепетала!