ГЕРЦОГ МАГНУС
I.
Как снег вершин нагорных Магнус сед,
И крепок он как дуб, хотя минуло
Ему недавно восемьдесят лет.
Его душа в мученьях не заснула,
И памяти его забвенья нет
За годы битв, насилья и разгула.
Один из тех, чья жизнь прошла как бред
Полна измен, борьбы и наслажденья —
Он сетует, он проклинает свет,
Он до утра в тоске изнеможенья…
Прошли года исполненные бед
С тех пор, как он умчался из владенья
Своих отцов — из замка. Много лет
О нем друзья на Рейне вспоминали
И ласковый готовили привет.
Но годы шли. Исполнены печали
Его родные, слуги и друзья
В болезнях мир без славы покидали.
В бассейнах сохла звонкая струя,
Рвы поросли крапивой и лопухом, —
И ржавели железных врат края.
Ветшало все; седели мшистым пухом
Ступени лестниц и карниз колон —
Вдруг дрогнул Рейн, испуган вещим слухом —
Своим владеньям Магнус возвращен!
Не в бедности, не жалким пилигримом
Без посоха, в доспехах прибыл он, —
Таинственным, как встарь, непобедимым, —
Когда и как — никто не знал о том!
Лишь рыбаки заметили за дымом
Своих костров, — раз в сумрак ночном
Огонь блеснувший в замке на утесе, —
И до утра шепталися потом.
И ужас был в их трепетном расспросе…
II.
С тех пор, чуть ночь, в одной из башен, там
Где светлый Рейн под окнами струится,
Мелькает свет, и путник по ночам,
Коня пришпорив, мимо замка мчится, —
Никто не знает отчего, зачем
Там старый герцог вздумал поселиться?
И отчего так сумрачен и нем
Пустынный замок? Отчего печальный
Не хочет Магнус разделить ни с кем
Свою тоску в дни старости прощальной,
И отчего на всех наводит страх
Он, как волшебник дерзкий и опальный?
Его бегут бароны, — и монах
К его одру приблизиться не смеет
С молитвою, с участьем на устах.
В часовне древней мрачным склепом веет, —
Не ладаном благоуханной мглы, —
В разбитый купол осень мглою сеет.
Гнездятся в ней лишь дикие орлы…
И старый замок смотрит на долины,
Как Вельзевул недвижный со скалы.
Там Магнус — с ним скучают сарацины.
Зачем ему безмолвные они?
Он их привез, как память из чужбины.
И только Рейн уснет в ночной тени,
В одной из башен замка над часовней
Горят всю ночь дорожные огни…
Там ходит Магнус призрака бескровней.
III.
Там до утра в раздумье погружен
Уныло бродит Магнус в древнем зале.
Под сводами вдоль стен со всех сторон
Висят кольчуги, стрелы и пищали,
Оленьи шкуры, турии рога,
Кривые сабли из дамасской стали.
Пылает ярко пламя очага
Сквозь тяжкие, железные решетки
И черен дым, как замысел врага.
Трещат дрова и пламень их короткий
Багрянцем зыбким стены золотит.
И ходит Магнус быстрою походкой,
И шпорами медвежий мех броздит,
А у огня, как бы пугаясь мрака,
Костлявый стан свой вытянув, лежит
Огромная сирийская собака.
IV.
Ночь на дворе шумлива и темна.
Холодный мрак, как бездна смерти страшен,
Порою вихрь звенит стеклом окна
И сыплет камни с амбразуры башен.
Метель гудит, — и белой простыней
Ложится снег на землю взрытых пашен,
На кровли, на утесы. Над рекой
Вихрь носится, ломая лед; протяжен
Полуночного ветра дикий вой.
Он хлопает воротами; из скважин
Печальной флейтой занывает он…
Как демон зол и как боец отважен
Шумит вокруг разрушенных колон,
Листы железа бешено срывая, —
Но Магнус глух к порывам ветра. Сон
Былых годов теперь как ночь другая
Над ним висит; как много там измен
И между тем, как ропщет он, шагая
У озареных, но угрюмых стен, —
За ним следит сирийский пес, прищуря
Кровавый глаз, как хищный глаз гиен…
Ужасный взор! И лоб высокий хмуря,
Отходит Магнус в ужасе от пса,
А на дворе как прежде воет буря, —
С ней филины сливают голоса
И вся в снегу как в саване долина,
И трауром одеты небеса.
А там, в углу, где свет слабей камина,
Стоят беззвучней выходцев гробов
Три мрачные, как совесть, сарацина.
Печален вид их выбритых голов,
На тощих ребрах тлеют клочья платья
И вместо глаз под костью черепов
Темнеют щели. Все они как братья,
Как близнецы похожи, на устах
Улыбками змеятся их проклятья.
Грудь герцога сжимает тайный страх.
Как тяжкий шлем гнетет его сознанье!
Слабеет взор и кровь стучит в висках
И вот о чем его воспоминанье.
V.
Он крестоносец, путь его далек.
Он мчится к Тарсу — конь его несется,
Хвост разметав, к пустыням на восток.
Недвижим зной и ярко пламя льется
С небес горячих на песок сухой
И не единый звук не раздается.
Степь точно море — с далью голубой
Сливается — и даль необозрима,
Пронизана вся пылью золотой…
Сквозь пламя битв он вышел невредимо
Одним из тех воинственных дружин,
Что билися за гроб Ерусалима.
Из всех бойцов оставшийся один
Еще в живых, — он сетует глубоко, —
Зарыв друзей среди чужих равнин.
Он выбрал путь измены и порока.
Он слез чужих и счастия хотел;
Убийствами он тешился жестоко.
Его манил пленительный удел
Властителя, — забыл он предков веру, —
К святому граду в бой не полетел, —
И памятью мстит совесть лицемеру!
VI.
Тогда был Магнус молод и силен
И смел как барс полуденной пустыни,
Победами и счастьем опьянен.
Торжествовал и мыслил гордо: ныне
Вкушу всех благ, восторгов и утех! —
Пройдут года — вновь обращусь к святыне.
Покаюся Всевышнему во всех
Порочных днях — и расточу богатства, —
И мне простят, и мой замолят грех.
За дни разврата, годы святотатства,
В посмертный дар отдам монастырю
Я замок свой — и для святого братства
Сокровищницы щедро отворю.
И в час кончины буду я спокоен,
Идя на суд к Небесному Царю!
И будет прах мой почести достоин
И лягу я в свой феодальный склеп,
Как праведник, как непорочный воин!
Так думал Магнус в дерзком счастьи слеп
И мчался вдаль для новых наслаждений…
Вперед, вперед! Мир — смелых! Весь Эреб
Он победит, всепобедимый гений!..
Вперед, вперед! Пришпорил он коня…
Вокруг все степь без жизни, без растений.
Но меркнет день, остыл румянец дня;
Свежеет степь, — и полная покоя
Нисходит ночь, мир мраком осеня.
Кропит роса усталого героя..
Но что за шум? С высот далеких скал
Пронесся ли то ветер дико воя?
Рыдает ли от голода шакал?
Клубится пыль туманом! — Что за чудо!
Чей караван во мраке запоздал?
То не погонщик гонит ли верблюда?
Нет! То бредет отщепенцев орда, —
То сборище пиратов, — кто-откуда!
Нет родины у них, как нет стыда,
Грабеж, пожар несут они с собою,
Им точит меч корысть, а не вражда.
Их всех судьба сдружила нищетою
И голод их повлек из разных стран,
Стремящихся к наживе и разбою, —
Жидов, арабов, друзов, христиан, —
Всех жаждущих насилья и сокровищ.
Хорив и Рейн, и сумрачный Ливан
Родили их — воинственных чудовищ!..
Вот, вот они, — отрепья жадных рас
Без совести, без крова и без прозвищ, —
Рассадники губительных зараз!..
Завидя их, конь гордый оробело
Копытом бьет и косит умный глаз.
Но Магнус к ним спешит навстречу смело,
Он вынул меч, он рубится, Меж тем
Его рука, как мщенье, ослабела.
Врагами сбит с чела пернатый шлем
И сброшен он с седла, — и без сознанья
Поверженный лежит он глух и нем…
И длится сон его воспоминанья.
VII.
Попрежнему метель гудит в полях,
Попрежнему очаг огнями пышет, —
И видит Магнус в сладостных мечтах:
Над ним шатер арабской вязью вышит, —
Лазурные завесы на кистях, —
Степной зефир их складками колышет.
Оружие в серебряных ножнах
Алмазами украшено, подушки
Персидские на вышитых коврах;
Курильницы, из яшмы безделушки,
Подсвечники церковные, меж них
Монетами наполненные кружки;
И библии в окладах золотых,
И митры расписные, и ковчеги
С нетленными мощами от святых.
И вот он сам лежит, исполнен неги,
В одеждах пышных, тканях парчевых,
Как древний царь. Светлы его ночлеги
В живом кругу наложниц молодых.
Он изменил и клятвам, и обетам
И даже вере прадедов своих.
За то мечты сиявшие приветом
Осуществил. Он, взятый в плен толпой
Разбойников, стал властвовать полсветом.
Он стал вождем их, — мирных стран грозой,
Богаче он, чем шейхи, — и повсюду
Приносит кровь, насилье и разбой!
Ему теперь дивятся все, как чуду,
Как демону, пред ним дрожат рабы;
Ужасен он испуганному люду.
Не знает он ни жалоб, ни мольбы.
В его гаремах пышных и прекрасных
Что день — то жертва новая судьбы.
Со всех концов вселенной дев несчастных
Он заключил в неволю, для утех,
Для тайн ночей безумно-сладострастных.
Здесь негритянки темные, как грех,
Аравитянки с узкими глазами
Газелей робких; веет ото всех
Теплом душистым, страстью и мечтами,
И персиянки смуглые поют
Гортанными, как рокот, голосами.
Сто абисинских евнухов приют
Их сторожат, бесстрастны и уныли.
Властителя с восторгом жены ждут,
Но Магнусу лобзанья их постыли:
Иная страсть гнетет мечты его, —
Он жаждет вновь побед или могилы.
И наконец для счастья своего,
Для прихоти мятежной и капризной, —
Он не щадит на свете ничего:
Святынею играет и отчизной!
VIII.
И страшное злодейство, перед ним
Унылые мечтанья обнажили, —
И грудь теснят, ознобом ледяным. —
Был монастырь, где инокини жили;
Объятые восторгом неземным,
Смиренные — Христу они служили
И Матери Господней — и святым.
Тот монастырь построен был Готфридом
На берегу Кармельском, где живым
Взят некогда пророк Илья. Обидам
И злу чужды, — в молитвах и посте,
Как ангелы цветя безгрешным видом,
Невинные, покорные мечте,
Монахини дни Богу посвятили…
И между них, в небесной простоте,
Забыв свой род и роскошь прежней были,
Игуменьей Алиса там жила.
Ее в миру миряне позабыли, —
Что ей земли мятежная хвала!
Твои мечты к Пречистой вознеслися
И жизнь твоя, как райский день, светла,
Прекрасная, печальная Алиса!..
IX.
Осенний вечер. Алая заря
В цветные стекла бросила веселый,
Прощальный луч. В стенах монастыря
Прозрачный мрак. Склоняя череп голый,
Старик-монах поник у алтаря
И молится, — порою вздох тяжелый
Из уст его раздастся. Отворя
Широкий вход, — печальны и смущенны
Монахини вошли; из янтаря
В руках их четки. Кроткий лик Мадонны
Лампады озарили; тихий свет,
Дробясь, упал на гладкие колонны.
Звучит Христу молитвенный привет,
Поется гимн Владычице Небесной,
Той, что, вдали от мира и сует,
Окружена толпой духов прелестной,
Возносится над девственным серпом
Ночной луны… Заутро день воскресный!..
Вдруг шум и крик в молчании ночном,
Ворвалися убийственные гости! —
Алтарь разбит, повергнутый мечом;
Монах убит на каменном помосте.
Один злодей с престола снял покров,
Другой — распятье из слоновой кости!
Тот пьет из чаш вино святых даров,
Другой, — кипя безумством опьяненья, —
Отшельниц мчит на ложе грешных снов.
И крик, и шум! О, страшный час смятенья!
Разбойники теснят со всех сторон, —
Пощады нет обители смиренья!
Разграблены лампады у икон;
Разбиты окна, сломаны затворы, —
И бедных жертв далеко слышен стон!
Что можно взять — все похищают воры! —
И даже вас, смиренные уста,
Вас, в ужасе молящиеся взоры,
Безропотных служительниц Христа!
И ты, Алиса, ты не избежала
Жестокого позора! Чья мечта
В мирах надзвездных радостно блуждала,
Та юная с возвышенной душой, —
Что дни свои молитвам посвящала,
Осквернена, поругана тобой,
Преступный Магнус!.. Помнишь ли в испуге,
Прекрасная смущенной красотой,
Она тебя молила! Но в недуге
Безумном сладострастия, — не мог
И не хотел рыданьям внять подруге
Святых небес. Молчал в то время Бог
И небеса не смели разразиться
Над головой преступной… Но чертог
Небесных сфер в тот час успел закрыться
Для жертвы опозоренной. На век
Должна Алиса с небом распроститься.
О, трепещи, преступный человек!
Ты помнишь ли, от дерзкого позора
Она была бледней, чем первый снег,
И чтоб спастись от дьявольского взора
И жадных уст, — решилася она
Схватить кинжал — и с рокотом укора,
Отчаянья и ужаса полна,
Орудие смертельное вонзила
В грудь белую, — с тех пор ей суждена
Бесславная и грешная могила!
Несчастная! она предсмертный час
Проклятием и злобой омрачила.
Одна слеза из омраченных глаз
Таинственным опалом заблистала.
Сам ад тогда не обручал ли вас?
И помнишь ли, тебе она сказала:
— «Терзайся страхом в сумраке ночном,
Пока горит сверканием опала
Моя слеза на перстне роковом!..»
X.
Как много лет прошло с тех пор! И много
Еще свершил ты злого… Но всегда
В твоей душе мятежная тревога…
Года текут, как мутная вода, —
И призраки твои живут с тобою…
Чуть ляжет мрак — их жадная орда
Над бледною кружится головою, —
Они тебя насмешками язвят
И мысль темнят смертельною тоскою.
Пустынен сумрак дедовских палат.
Угрюмое безмолвие в них, кроме
Твоей души, в которой дремлет ад!
Бродяга жалкий, спящий на соломе
Свиного хлева, в рубище своем
Счастливее, чем ты в роскошном доме.
Метель гудит и плачет за окном,
Как будто бы чудовищ рой бездомный,
Кружась, вопит в смятеньи роковом.
Тревожнее от бури пес огромный
Стучит костьми, дрожа перед очагом,
Он спутник твой, верней, чем страж наемный,
Не смеющий, как ты, забыться сном!..
Кого узнал ты, Магнус, в этом взгляде,
Мерцающим измученным зрачком?
Так смотрит дух тоскующий в засаде!
Волшебный пес следит твой каждый шаг…
Ты задрожал в ознобе и досаде
И топливо подбросил в свой очаг! —
Но не согрел хладеющие члены…
Твой тощий пес, — твой лучший друг и враг
Вдруг поднялся, отбросивши на стены
Тень человека!.. Магнус, погляди
И ужаснись внезапной перемены
В таинственной собаке!.. На груди
Скрестивши руки, в тиковом наряде, —
Монахиня, она… О, подойди
К своей Алисе! С робостью во взгляде
И с жалобной мольбою пред тобой
Опять она, чей дух томится в аде!
Но ты молчишь, взволнованный тоской,
Лишь твой опал на перстне ярче блещет;
Ты вспомнил все! — час близок роковой…
Алисы грудь под трауром трепещет;
Знакомый голос слышится тебе,—
Так робкий ключ подземной струйкой плещет:
— «Погибла я в мучительной борьбе!
Мой прах истлел, бесславный и порочный,
Но дух живет, истерзанный в судьбе.
И все я жду, когда пробьет урочный
Прощанья час! Я призраком живу;
К раскаянью бужу я в тьме полночной…
И много лет во сне и на яву,
Как верный пес тебя я сторожила
Из жалости!.. Упрямую главу
Склони пред тем, Кому я посвятила
Земную жизнь. Страдавший на кресте
Прощает грех! Но я не искупила
Еще свой рай, пока твоей мечте
Чужд Иисус… Ужасна преисподня,
Где я дрожу в палящей наготе!..
Покайся же, покайся же сегодня!..»
XI.
О, Магнус, Магнус! Близок страшный час,
Опал кольца горячею слезою
Расплавиться готов… Последний раз
К раскаянью взывай своей душою…
Взывай, молись! О, Магнус, посмотри —
Здесь призраки стоят перед тобою;
Три сарацина, гнома страшных три!
Они свершат кровавую расправу
До розового проблеска зари.
Молись, кляни годов безумных славу!
Что-ж ты молчишь? Иль умер для небес
Твой черный дух, питающий отраву?
В твоем лице румяный цвет исчез,
Ты задрожал!.. Смотри, — один из гномов
Вдруг зашипел, оскалился, как бес, —
Ползет к тебе!.. С растреснутых изломов
Его костей сверкает блеск огня
И слышится сквозь скрежет диких стонов:
— О, Магнус, Магнус! Знаешь ли меня?
Не алчность ли твоя перед тобою!
Возрадуйся! Сверкая и звеня,
Горючею, блестящею рекою
Нас золото расплавленное ждет.
Бежим играть кипящею волною!
Бежим, бежим, — час мщенья настает!
Пора до дна испить напиток ценный!
И вот другой гном ожил и ползет,
И брызжется слюной окровавленной.
— Узнай меня! Твоя жестокость — я,
Всегда, во всем твой спутник неизменный!
Ты помнишь ли, о Магнус, как друзья
Под пытками молили о пощаде?
Бежим, бежим! Кровавая струя
Подхватит нас в бурно-текущем аде!
И злобою точеные мечи
Осветят путь в безвыходной засаде.
Бежим для жертв, — нас молят палачи
И тут, вздохнув, гном третий подползает;
Его уста, как лава, горячи;
С его одежд зловонный чад сбегает…
Оскаливши гноящуюся пасть,
Он Магнусу колени обнимает.
Он говорить: ты — сила, а я — власть!
Ты отдавал за миг мне годы счастья
И к славе шел, чтоб вновь ко мне упасть.
Узнай меня: я призрак сладострастья!
И, корчася, как скользкий червь могил,
Он с воем грызть стал мертвые запястья,
Сотканные из высушенных жил.
О, смрадный гном! Содоме и Гоморе
Не ты ли казнь жестокую явил,
Позорный гном, родившийся в позоре!
И, между тем, как призраки вопят
С мучительною злобою во взоре
И Магнусу пророчат близкий ад;
Он для молитв, как прежде недоступен
И дерзостью сверкает грешный взгляд,
И в ужасе, как в злобе, он преступен!
XII.
О, Магнус, Магнус, страшен приговор!
Молись, рыдай! Но герцог глух к святыне,
Не хочет он замаливать позор!
И взор его исполнился гордыни.
— Кого молить? воскликнул он, когда
Весь черный ад подвластен мне отныне!
И если я цветущие года
Провел в борьбе, грехах и наслажденьи,
И если Бог мне чуждым был всегда,
Его ль молить в безумном иступленьи!
И не его ль десница создала
Мой гневный дух для жертв и преступленья —
Пусть на него падет моя хула!
Не Магнусу бояться пыток ада,
Я духом тверд, как дикая скала!»
Так он сказал!.. И рухнула преграда,
Как барс степной, промчался ураган!
Шатается железная ограда
И заревом зловещим осиян,
Насыщенный огнями, воздух пышет
И падает от ужаса тиран!
И адский сфер гудящий хохот слышит…
И рушится твердыня крепостей,
Как слабый чолн, когда его колышет
Седая бездна воющих зыбей!
Огнем кровавым молния блеснула
И камни стен разрушились быстрей,
Чем грешный сон мятежного разгула.
XIII.
много лет промчалося с тех пор
Над грудою таинственных развалин,
Там бродит пес, подъявши к небу взор,
И воет он, и вой его печален,
Как жалоба, как праведный укор,
Как грешный вопль в тени исповедален!
И в ночь, когда метель роняет с гор
Снега в хаос бушующего мрака,
С ней сливши вой, подъемлет к небу взор
Огромная сирийская собака…