АЛЕКСАНДРА МИЛОРАДОВИЧ
1860, Петербург — 1927, Париж
Дочь директора императорского Эрмитажа, Александра Васильчикова, печаталась под фамилией мужа, подольского губернатора
Л. А. Милорадовича (1841—1908), с которым обвенчалась в 1883 году. Вскоре стала печататься, уделяя основное внимание
жанру исторической биографии и изысканиям в области генеалогии; по сей день представляет интерес ее книга «Сказания о
роде дворян и графов Милорадовичей» (1884). Как поэт и поэт-переводчик она выступила позже; известны ее выпущенные
совместно с Лидией Кологривовой (?-1915) и В. Гордеевой «Стихотворения и переводы», М., 1902; здесь мы находим
переложения из Лонгфелло, Теннисона, Метерлинка, Сюлли-Прюдома. Главным поэтическим трудом Милорадович стала почти
ненаходимая ныне ее авторская книга «Сказки, переводы и стихотворения», М., 1904; именно из нее взяты размещенные ниже
переводы. В «Весах» на книгу Милорадович неожиданно положительно отозвался Валерий Брюсов. На книге, по сути дела —
громадном альбоме с рисунками и стихами, адресованными членам царской семьи, — посвящение: «С преданной любовью
посвящаю дорогой матери. Село Ивановка, 1904». Там же проставлено: «Цена 10 рублей. Продаётся в пользу раненых на
Дальнем Востоке». После издания этой книги Милорадович от активных занятий поэзией отошла и вернулась к историческому
жанру. Для некоторых поэтов, помещенных в нашей подборке, Милорадович стала первой и чуть ли не единственной по сей
день переводчицей: таковы французский лирик А. Ф. Герольд и английский гомоэротический поэт Дж. А. Симондс, чьи стихи
переживают сейчас второе рождение на родине. Правда, Симондс в России был уже известен; по-русски была издана его книга
о Данте (СПб, Суворин, 1893).
ФРАНСУА КОППЕ
(1842—1908)
ВЕШНИЙ ПРИПЕВ
Мы за добычею крылатой
Уйдем, чтоб Май был веселей,
За мотыльком ты в искрах злата,
Я за строфой во глубь аллей.
Мы по тропам пойдем дремучим,
В тень ив и к тростникам речным,
Чтоб внять нам голосам певучим,
Я — рифме, птичкам ты лесным.
В погоне будем, где сребристый
Ручей журчит свои мечты,
Мы за добычею душистой
Я — жать стихи, ты — рвать цветы.
И дню тому, тем дивным летом
Любовь дарует чары все,
Будь ты поэзьей — я поэтом,
В любви я — первый, ты в красе.
* * *
Когда покажете мне розу,
Что под лазурью расцвела,
Тоски я чувствую угрозу, —
Когда покажете мне розу,
Я вижу блеск ее чела.
Когда покажете средь ночи
Звезду, туманом вдруг затмят
Мне слезы горестные очи —
Когда звезду я вижу в ночи,
Я вижу нежный ее взгляд.
Когда касатка отлетает
С надеждой прилететь сюда,
Зачем душа так замирает?
Когда касатка улетает,
Изгнанья тяжки мне года…
АНДРЕ-ФЕРДИНАНД ГЕРОЛЬД
(1865—1940)
ОСЕНЬ
Флейта осени скорбно рыдает
Одиноко в тревоге ночной,
Дрожь деревья насквозь пронимает,
Слезы с неба сбегают струей;
Цвет садов, побледнев, умирает,
Птиц веселых умчался полет
В те поля, где апрель расцветает,
Где он яркую песню поет.
О душа! Ты дрожишь, тебе скучно
По аллее скитаться сырой,
Ты бледна и напрасно все звучной
Ищешь песни, что стала немой;
Те напевы, что нас восхищали
В час осенний, холодный, молчат…
О, дождусь ли, чтоб вновь засияли
Твои взоры, где слезы дрожат.
ЭЛИЗАБЕТ БАРРЕТ-БРАУНИНГ
(1806—1861)
ПЕСНЯ
Рыдай, не забывая смеха,
Улыбки слез разбудят эхо,
К несчастьям радости вплетай,
Листы цветов не хуже знай;
Чуть сердца прикоснется горе,
Настанет утешенье вскоре.
Пусть солнце спит на моря дне,
Нам блещут звезды в вышине.
Не верь ты счастью! Розы мая
Увянут, еле расцветая,
И после долгих южных дней
Темней беззвездие ночей.
Всех раньше радость изменяет,
На крыльях радужных витает,
И чем раскинет их пестрей,
Тем отлетит от нас скорей.
СВИРЕЛЬ
Над чем развозился великий бог Пан
Внизу в камышах на реке?
Наносит повсюду разор да изъян,
Плескаясь и брызжа козлиной ногой,
Кувшинкам помял он убор золотой,
Стрекоз разогнал по реке.
Тростник себе вырвал великий бог Пан
Из свежего лона реки;
Мутится вода, как зимой в ураган,
Лилеи без жизни помяты лежат,
Умчались стрекозы на берег назад,
Пока его рвал из реки.
На круче уселся великий бог Пан
Над волнами темной реки.
Сломив тростнику его трепетный стан,
Он ловко, как бог, сталью резал, строгал
Покорный камыш, пока тот утерял
Свой влажный наряд из реки.
Камыш срезал низко великий бог Пан
(Как стройно стоял тот в реке!),
Середку, как сердце живое из ран,
Отверстием вытянул внешним кольца
И стебель засохший, пустой, без конца
Сверлил на лазурной реке.
«Вот это, — смеялся великий бог Пан, —
Нежней чаш гремящих тимпан,
На нем лишь сыграть и удастся богам».
К отверстиям ртом он припал, по волнам
Трель дрогнула синей реки.
Как сладко дрожат переливы, бог Пан,
Как тают над тихой рекой!
Как гаснут с истомой, великий бог Пан!
Закат на горе позабыл догорать,
Лилеи ожили, стрекозы опять
Вернулись мечтать над рекой.
Но все полузверь лишь великий бог Пан,
Смеялся у тихой реки
Над тем, что поэт им из смертных создан;
Богам настоящим жаль: траты труда,
И то, что не будет расти никогда
Расти камышом у реки.
ДЖОН АДДИНГТОН СИМОНДС
(1840—1893)
РЕЗНОЙ АГАТ
Резной агат с изображением юноши, ласкающего химеру, найденный близ Сорренто, ныне хранящийся в Неаполитанском
музее
Пастух в осьмнадцать лет, меж миртовых ветвей,
Любовной неги полн, лежал по утру мая,
Стерег он в полусне коз алчных, средь камней
Щипавших тонкий тмин; побеги колыхая,
От моря ветер дул, вкус горький придавая.
Сгущалась тень… и там, что снилось наяву,
В любовном, дивном сне пригрезилось ему.
С ним рядом женщина лежала — так он мнил;
На мрамор плеч ее спадал вниз алой мглою
Шелк рыжих, тяжких кос и теплый свет струил.
На ручке аметист лиловою игрою
В запястье искрился с златою чешуею;
Рука держала цепь, под цепью снег грудей
Гвоздикой отливал среди венков лилей.
Цвет глаз назвать ее не удалось бы мне,
Но, всматриваясь в них, они ему сверкали
То светом сдержанным, как на колодца дне,
Топазами, чрез миг — рубинами сжигали,
С огнем чуть тлеющим, где страсти львиц дрожали;
А то под сенью век взор мягко выплывал
И с робкою мольбой стыдливо в плен вступал.
Пока — лишь женщина, но вздох, что поднимал,
Вздымая, грудь ее ритмически волнами,
Над шеей пару крыл широко колебал;
Эдемский аромат лился от них струями;
Темны они, как ночь, как бархат, и с очами,
Что светят фосфором, как мошек яркий рой,
На дальних островах, под южною луной.
В крылах мелодия дышала, точно стон
От сосен множества, склоненных над водами,
Как шелест камышей, как тростниковый звон
Растущих у пещер Наяд, над озерами,
Где ив сгустился свод, где низко над травой
Бубенчик голубой поникнул головой.
Тех крыльев вещий смысл — затем, что никогда
Ногами женщины сирена не бродила
По бархату лугов, ни по кремням хребта,
Но под жемчужною красой грудей влачила
Змеи длиннейший хвост, который в кольца свила
И их запутала сверкавший гребнем винт
С роскошной негою в блестящий лабиринт.
О сколько прелестей и матовых огней!
Опалы, изумруд, сливаясь, в них пылали,
Рубины сонные и мягкий свет лучей
Скрученной бирюзы с сердоликом мерцали,
А блики тонкие сапфиров испещряли
Весь блеск сияющий, как яркого русла
Каменья ценные, что в Рай река несла.
Не чуял страх змеи в нем усыпленный дух…
Лишь нега, лишь любовь в изгибах притаились…
Стал мальчик замирать… сирена его слух
Ласкала пением… так нежно звуки лились,
Как песни на селе, что эхом гор вторились,
Когда хор девушек, под тамбуринов звон,
Веселой пляской мнет лужайки мягкий склон.
Как долго в грезах он обманчивых лежал,
Не знаю… но с тех пор своею тишиною
Мир безмятежный сна его не освежал;
Он в сердце ранен был глубокою тоскою,
Желанье без надежд пронзало грудь стрелою,
И ослепительно сквозь свет очей сверкал
Огонь губительный, который иссушал.
И, умирая, он просил (кого уста
Богов дотронутся, те вянут без возврата)
Хорикла начертить, чтоб ожила мечта,
Резцом тот вещий сон на плоскости агата;
В прозрачной красоте, в изгибах тонких сжата
Нам гибель юноши средь лавр и мирт видна,
Где к нему ластится чудовище-жена.
ЛЮДВИГ УЛАНД
(1787—1862)
СКЛЕП
Закован в оружие стали,
К старинной часовне в горах
Брел воин маститый из дали
И стал в распахнутых дверях.
Гробницы по склепу рядами,
От праха веков потемнев,
Тянулись; из недр их волнами
Таинственный несся напев.
«Я доблестной бился рукою;
Устал я; заслушав ваш стих,
Пришел круг замкнуть ваш собою,
Побед пойте славу моих».
С гробницами прочими схожий,
В тени гроб порожний стоит.
Его он как отдыха ложе
Берет, взяв под голову щит.
На меч он сложил свои руки
И впал в нескончаемый сон;
Сдержал хор волшебные звуки,
Чтоб в мире покоился он.
СНОВИДЕНИЕ
В дни юности мне снилось:
Я был на высоте
И предо мною море
Раскинулось в просторе
И мощной красоте.
Корабль внизу у брега
Украшенный стоял,
Пестрея парусами;
Склоняясь над веслами,
Гребец кого-то ждал.
И вскоре с гор далеких
Спустился хоровод;
В нем ангелы казались
В венках и приближались
Поспешно к лону вод.
И дети вкруг резвились
Веселою гурьбой,
Стаканами звенели,
В толпе плясали, пели
И двигались с игрой.
Гребца они спросили:
«Ты хочешь нас везти?
Мы радости земные,
Хотим в миры иные
С земли навек уйти!»
Впустил он в свою лодку
Утехи всей толпой,
Спрося: «О дорогие,
Остались ли другие
В долу иль за горой?»
«Мы все! — они вскричали, —
Греби скорей, нам спех!»
Им ветры вслед дышали,
И вдаль все исчезали
Блаженство, радость, смех.