НИКОЛАЙ МИНСКИЙ
1856, с. Глубокое Виленской губ. — 1937, Париж
Один из ранних и наиболее плодотворно работавших в литературе русских символистов; печатался с 1876 года, учась на юридическом факультете Петербургского университета. По возрасту принадлежа к поколению народников — таких, как П. Я. (Якубович-Мельшин) — поэтическим переводом заняться был буквально обречен, поэтому появление его имени среди подписей в единственном по сей день полном собрании сочинений Дж. Г. Байрона (1904—1905) естественно. Еще более ранним временем (началом 1890-х годов) датированы переложения из Теннисона, Мюссе, Метерлинка, Дж. Гаргано и других поэтов, почти исключительно XIX века. Попытка выйти за пределы своего времени — предпринятый Минским перевод «Илиады» Гомера (1896) — кончилась печально: пытаясь избавить читателя от необходимости делать усилия, читая перевод Н. Гнедича, целиком держащийся на архаизмах, он разом избавил читателя и от поэзии, и от того, то можно назвать «духом Гомера»: античником Минский не был (что не помешало переиздать этот перевод не только в 1909 году в «Шиповнике», но и в 1935 году в СССР: Минский не выпускал новых книг с 1922 года (тогда он работал в советском полпредстве в Берлине) и находился в эмиграции в Париже (с 1927), практически отойдя от литературы; видимо, советская цензура уже не числила его среди живых авторов (как Эллиса, Ратгауза и еще весьма многих, прежде всего — покинувших Россию до 1917 года).
ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН
(1788—1824)
ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ
Будь я сердцем коварен, как ты осудил,
От Шалима вдали я б теперь не бродил.
Мне лишь было отречься от веры отцов,
Чтобы свергнуть навеки проклятье веков.
Ты, я знаю, безгрешен: грешит только раб,
Ты правдив и могуч — я преступен и слаб,
Но пускай я и смертью свой грех не сотру,
В своей вере живи, а в моей — я умру.
За нее я терял, сколько дать ты не мог,
И про то знает Он, нас карающий Бог,
Моя скорбь и надежда во власти Его,
А в твоей — моя жизнь, что отдам за Него.
СОНЕТ К ШИЛЬОНУ
Дух вечной мысли, ты, над кем владыки нет,
Всего светлей горишь во тьме гробниц, свобода.
Там ты живешь в сердцах, столь любящих твой свет,
Что им с тобой мила тюремная невзгода.
Когда твоих сынов, хранящих твой завет,
Бросают скованных под сень глухого свода, —
В их муках торжество восходит для народа,
И клич свободы вмиг весь облетает свет.
Шильон! Твоя тюрьма — святыня. Пол гранитный —
Алтарь. Его топтал страдалец беззащитный
Так долго, что в скалу, как в дерн, вдавил следы.
Их не сотрет никто, клянусь я Бонниваром.
Пусть к Богу вопиют они о рабстве старом,
Пусть возвещают смерть насилья и вражды.
СОНЕТ К ЖЕНЕВСКОМУ ОЗЕРУ
Руссо, Вольтер, де Сталь, наш Гиббон, — имена,
О Леман, берегов твоих достойны эти,
Как ты достоин их. Пусть ты б иссяк до дна,
Их слава сохранит твою среди столетий.
Как всем, отраден был им звук твоей волны,
Для нас же после них милее вал певучий.
Так смутной повестью про жизнь души могучей
Руины мертвых стен навек освящены.
Но также, над твоей скользя пучиной мирной,
О Леман, озеро прозрачной красоты,
Сильней мы чувствуем горенье их мечты,
Тот благородный пыл, что к славе вел всемирной.
Там, где наследники бессмертья жить могли,
Не тщетной кажется действительность земли.
ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ
(1792—1822)
ПОСВЯЩЕНИЕ
Чья нежная любовь, струя небесный свет,
Хранит от стрел вражды и ненависти яда?
Чей кроткий дружеский привет
За подвиг высшая награда?
Под чьими взорами мой к правде дух созрел
И путь добра избрал, препятствий не пугаясь?
В чьи очи я, любя, глядел,
Любовью к людям зажигаясь?
В твои, о Гарриэт! — Все чистые мечты,
Все песни лучшие вдохновлены тобою.
Твои — все ранние цветы,
Моей сплетенные рукою.
Прижми же ты к груди любви моей залог
И знай: пройдут года, но всякий, что родится
На дне души моей цветок,
Твоей душе лишь посвятится.
ОЗИМАНДИЯ
Навстречу путник мне из древней шел земли
И молвил: средь песков — минувших дней руина —
Стоят две каменных ноги от исполина,
Лежит разбитый лик во прахе невдали.
Сурово сжатый рот, усмешка гордой власти,
Твердит, как глубоко ваятель понял страсти,
Что пережить могли солгавший им язык,
Служившую им длань и сердце — их родник.
А вкруг подножия слова видны в граните:
«Я — Озимандия, великий царь царей.
Взгляните на мои деянья и дрожите!»
Кругом нет ничего. Истлевший мавзолей
Пустыней окружен. Гуляет ветр свободный
И стелются пески, безбрежны и бесплодны.
ДАНТЕ ГАБРИЭЛЬ РОССЕТТИ
(1828—1882)
ПРЕСТОЛ ЛЮБВИ
Есть много родственных богинь, равно прекрасных:
Немая истина, с испугом на устах;
Надежда, что с небес не сводит взоров ясных,
И слава, что с веков забвенья гонит прах
И взмахом крыл огонь под пеплом раздувает;
И юность, с золотом кудрей, с румянцем щек,
Чей нежный жар следы недавних ласк скрывает;
И жизнь, что рвет цветы, чтоб смерти сплесть венок.
Любовь не среди них. Ее престол далеко
От бурь изменчивых земных разлук и встреч.
Ея обители ничье не видит око, –
Хоть истина ее пытается предречь,
Надежда видит в снах, и слава охраняет,
Хоть юность ей сладка, и жизнь лишь ей пленяет.
АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ
(1810—1857)
I
Донато Беатриче звали ту,*
Чья плоть прияла этот лик небесный.
Чью душу светлую свет осиял телесный,
И груди снег скрывал желаний чистоту.
Сын Тициана прикрепил к холсту
Любимый образ — ныне всем известный.
И живописи дар с тех пор забыл чудесный,
Чтоб более ничью не славить красоту.
О зритель, затаи укор неправый;
В лицо моей возлюбленной взгляни;
С подругою своей, коль ты влюблен, сравни, —
И ты, как я, поймешь тщету похвал и славы;
А этот мертвый холст — поверь словам моим —
Ничто перед ее лобзанием одним.
II
Когда я в юности читал стихи Петрарки,
Я славу равную молил себе в удел;
Он, как поэт, любил, он, как влюбленный пел.
Бессмертна песнь его — над ней бессильны Парки.
Он любящей души мгновенный трепет жаркий
Подслушать и облечь в язык богов сумел;
Улыбки луч поймав, ее запечатлел
Иглою золотой в кристалл алмаза яркий.
О ты, чей ласковый привет, на миг рожденный,
Мой скрасил грустный день, к забвенью осужденный,
Себя в преемницы Лауры не готовь.
Во мне Петрарки страсть, но не Петрарки гений,
И я могу платить по прихоти мгновений
Лишь дружбой за привет, лишь жизнью за любовь.
* Оба сонета вошли в новеллу Альфреда де Мюссе «Сын Тициана».
ЭДМОН РОСТАН
(1868—1918)
РЕЙМСКИЙ СОБОР
Он лишь бессмертней стал благодаря врагам,
И мир, любуясь им, с презрением отметит
Следы презренных орд. Пусть Фидиас ответит,
Пусть скажет нам Родэн, не жив ли Реймский храм?
Твердыня павшая уж не нужна войскам,
Но храм израненный любовь двойную встретит.
Да, кровля сожжена, тем ярче небо светит
Сквозь кружево камней растроганным очам.
Спасибо варварам: они французам дали
То, чем Эллады край один был освящен, –
Нетленной красоты разбитые скрижали.
Хвала губителям! Насилье — им закон,
Им пушки — божество. И вот они создали
Себе в веках позор, нам — вечный Парфенон.