* * *
Некогда сосны, Пелейской вершиной рожденные, плыли,
Древность вещает нам, по волнам зыбучим Нептуна
Вплоть до Фазида струй и границ Ээтейских далеких,
В год, как отборные юноши, цвет молодежи Аргивской,
Твердо решась из Колхиды похитить руно золотое,
Быстрой дерзнули кормой по соленой пучине помчаться,
Взмахами весел еловых лазурные бездны волнуя.
Замки высокие градов хранящая властно богиня
В легком дыханьи летучее судно сама снарядила
Им, сочетая сосновый остов с выгнутым килем:
Ширь Амфитриты он девственной первый полетом разрезал.
Только что нос корабля разделил бурливую бездну,
Пеною волны едва забелели под взмахами весел,
Лица приподняли вмиг над белеющей моря пучиной,
Диву нежданному робко дивясь, Нереиды морские.
День благодатный, когда увидали смертные очи,
Как обнаженное тело из бездны седой выставляли
Нимфы морские, вставая беспечно по белые груди!
Тут, говорят, и Пелей воспылал любовью к Фетиде,
Тут и Фетида людского Гимена утех не отвергла,
Тут сам Отец порешил сочетать Пелея с Фетидой.
О вы, рожденные в век благодатный и дивный, герои!
Вам привет мой, чада богов, матерей благородных
Отрасль, привет мой вам: вы его благосклонно примите;
Буду к вам песней моей - к вам песней моей воззову я.
Славься и ты, беспримерно счастливым факелом брачным
Встреченный, славься, Пелей, оплот Фессалии: вечный
Сам повелитель богов для тебя поступился любовью.
Ты ли в обьятьях не млел Нереиды прекрасной, Фетиды?
Внучку свою не Тефида ль тебе доверила в жены
И Океан, весь мир объемлющий темной пучиной?
Только что срок миновал и желанные дни наступили,
Сходятся, сходятся в дом: Фессалия целая в сборе.
Царский дворец наполняет, шумя и ликуя, собранье.
Все приносят дары, изъявляя веселье на лицах.
Весь опустел Киферон, Фтиотийские пусты равнины,
Пусты Краннона дома и безлюдны стены Лариссы:
Все к Фарсалу стремится, течет под Фарсальскую кровлю,
Поля не пашет никто, у волов размягчаются выи,
Грабли кривые не чистят нигде виноградник ползучий,
Тени деревьев нигде садовника серп не умалит,
Плугом понуристый вол не ворочает на поле глыбы,
Тусклая ржавчина густо садится на плугах забытых.
Сами ж палаты, насколько их кровом обширным объемлет
Царский чертог, серебром сверкают и золотом красным.
Троны из кости слоновой, столы бокалами блещут.
В царских сокровищах пышно блистая, чертоги ликуют.
Посредине дворца стоит брачное ложе богини,
Зубом индийским лощеное, алым покровом одето.
Алый окрашен покров пурпурных раковин соком.
Ткань, картинами древних веков изобильно пестрея,
С дивным искусством о доблестях дивных героев вещает.
Ибо на ней Ариадна, с прибоем гремящего брега
Дии, на быстрых судах Тезея бегущего видит.
Страсти безумные в сердце кипящем гневно питая,
Верить боится себе, что видит она то, что видит:
Только что сон отряхнув от очей коварный и лживый,
Видит бедняжка себя на пустынном песке позабытой,
Он же, неверный, бежит и волны веслами гонит,
Лживые бросив обеты в жертву бушующей буре!
Скорбными смотрит очами, раздвинув камыш, Миноида
Издали вслед беглецу, как вакханки мраморный образ,
Смотрит, увы, и великих забот предается волненьям.
Нет на ее золотой головке прекрасной повязки,
Нежная грудь не закрыта летучею тканью одежды,
Пояс красивый не держит округло полные груди, -
Всеми покровами, с тела у ней соскользнувшими тайно,
Тешась, играют у ног бедняжки соленые воды.
Что ей повязка и что ей летучие ткани одежды?
Всем она сердцем летит за тобою, Тезей, всей душою,
Всей беззаветною думой к тебе одному прилепляясь.
Бедная, что за смятеньем жестоким тебя истерзала,
Сея тревоги терновые в нежной груди, Эрицина
В горькие те мгновенья, когда Тезей беспощадный,
Выйдя в открытое море извилистой бухтой Пирея,
Прибыл под кров Гортинский царя-нечестивца Миноса!
Ибо, судя до рассказам, чумою жестокой подвигнут,
Некогда, смерть Андрогея ужасной ценой искупая,
Избранных юношей был принужден и дев благородных
Кекропса город на пищу обычно сдавать Минотавру.
Вот, как подобной бедой удручен был измученный город,
Юный Тезей предпочел за Афины милые тело
В жертву отдать, чем терпеть, чтобы поезд такой погребальный
Трупы живые в Крит из Афин хоронить отправлялся.
Легкий направив корабль на крыльях попутного ветра,
Прибыл к Миноса надменного он горделивым чертогам.
Только царевна его увидала взором пытливым,
Та, что лелеяла прежде, дыша благовонием сладким,
Девственно-чистое ложе в объятиях матери нежной,
Словно из вод Еврота растущие нежные мирты
Или дыханье весны, выводящее пестрые краски, -
Взоры не прежде с него пылавшие дева свела, чем
Пламень жгучий всем телом юным она восприяла,
Прежде, чем все ее сердце до всей глубины разгорелось.
О ты, на горе внушающий страсти сердцем жестоким,
Мальчик-бог, вливающий сладость в людские тревоги,
Ты, о владычица Голг, Идалия рощей зеленых,
Что за волненьем исполнили душу вы пылкую девы,
Часто вдыхавшей отныне, о русом пришельце мечтая!
Сколько пугливых забот ей печальное сердце томило!
Бледного золота часто бледнее бедняжка бывала,
Если, с чудовищем грозным желая вступить в состязанье,
Смерти Тезей домогался иль славы гремящей награды.
Только не тщетно дары, не напрасно, богам обещая,
Дева втайне устами немыми давала обеты:
Словно как дуб, на вершине Тавра качающий ветви,
Или с корою потливой сосну в бесчисленных шишках
Вихрь необузданный, веяньем бурным вращая, свергает, -
Вырванный с корнем, далеко рухнув, гигант упадает,
Все, что в паденьи ни встретит широко кругом, сокрушая, -
Так, обуздав, распростер Тезей чудовища тело,
Тщетно рогами бодавшего ветер летучий.
Цел, повернул он оттуда стопы с великою славой,
Тонкою ниткою сбивчивый след направляя, чтоб после,
В час, как обратно сойдут лабиринта извивами, не был
Сделан напрасным искания труд незаметной ошибкой.
Впрочем, зачем, удаляясь от песни начала, я стану
Дальше рассказывать, как от отцовского взора бежала,
Как из объятий сестры бедняжка и матери самой,
Сколько погибшую дочь несчастным сердцем любившей,
Все на жертву любви отдавая сладкой Тезея,
Как сошла с корабля, привезенная к пенному Дии
Брегу, и как ее там, во сне смежившую очи,
Сердцем неверный супруг покинул, вдаль убегая?
Часто потом, говорят, неистовым сердцем пылая,
Громкие вопли она из глуби грудей изливала,
После на скалы крутые в горькой печали всходила,
В моря простор необъятный зоркие очи вперяя.
То вбегала в соленые всплески морского прибоя,
Мягкий покров подобрав, обнажив белоснежные ноги,
В жалобах горьких потом, в жестокой тоске восклицала,
Влажный лик искажая в слезах безнадежным рыданьем:
- "Так-то, увезши меня с берегов родимых, коварный,
Бросил коварно меня ты, Тезей, на взморьи пустынном?
Так-то, неверный, бежишь, бессмертных богов забывая?
Так-то нарушенных клятв уносишь домой преступленье?
Думы жестокой ужель ничто не смягчило решенья?
Как же немедля в тебе состраданье не подняло голос,
Сердцу жестокому жалость ко мне, беззащитной, внушая?
Лживый, не те мне когда-то, увы, ты давал обещанья,
Нет, не такие надежды во мне пробуждал ты, несчастной:
Радостный брак ты сулил, желанным пленял Гименеем...
Все развевают теперь по воздуху тщетные ветры!
Нет, ни одна да не верит женщина клятвам мужчины:
Бросьте надежду на верность лукавых мужских обещаний!
В час, который ведет к достиженью их мощных желаний,
Клясться не страшно ни в чем, никаких обещаний не жаль им;
Только, едва утолят они замыслов алчных желанье,
Слов уж не помнят своих, беззаботно слова нарушают.
Кто, как не я, тебя вырвал, когда ты в пучине кружился
Смерти, кто брата родного скорее решился утратить,
Чем в последний час одного тебя бросить, коварный?
Вот я за что на терзанье зверям достанусь и птицам,
Холм земли надо мной и по смерти за что не насыплют!
Львица какая тебя родила под пустынной скалою,
Море какое, зачав, из волн опененных извергло, -
Сиртский бурун, иль хищная Сцилла, иль бездна Харибды, -
Жизни за сладостный дар платящий такою ценою?
Если от брака со мной ты втайне душой отвращался,
Строгую волю нарушить старца-отца опасаясь,
Все же бы ты увезти меня мог под родимую кровлю,
Где бы рабою тебе я служила работой веселой.
Белые ноги твои умывая водою прозрачной,
На ночь ложе твое постилая пурпурным покровом!
Что же напрасно, увы, я жалуюсь ветрам бездумным,
Ужасом горя томясь? Никаких они чувств не имея,
Гласу молений печальных ни внять, ни ответить не могут;
Он же - почти у средины далекой волн безотрадных;
Смертный никто в камышах не мелькнет на взморье пустынном...
Так-то в последний час, безмерно-свирепо терзая
Слуха жалобам даже моим судьба не послала!
О всемогущий Юпитер, о, если б во веки веков до
Кносских брегов не касалась корма кораблей Кекропийских!
Если б с ужасною данью быку свирепому Крита
К берегу он, коварный, канат корабельный не чалил!
Если бы он, злосердечный, жестокие замыслы кроя
Телом прекрасным, гостем не спал под нашею кровлей!
Ныне ж - куда мне бежать? За какую надежду схватиться?
К Иды ль горам идти? Но не их ли широкою бездной
Моря угрюмая даль далеко от меня отделила?
Помощи ждать ли отца? Не сама ль от него я бежала
Следом за юношей, кровью запятнанным падшего брата?
Верного ль я супруга утешусь любовью? Но кто же,
Медленно весла сгибая в волнах, от меня убегает?
Здесь же ни кровли, увы, на пустынном острова бреге,
Выхода нет из пояса волн бездонного моря,
Нет на бегство надежды, нет способа к бегству, все немо,
Все пустынно кругом, и смерть отовсюду взирает.
Нет, но не прежде мне смерть жестокая очи погасит,
Чувства не прежде мое истомленное тело оставят,
Чем у богов испрошу вредителю должную кару;
В час последний к богам о небесной правде взывая.
Вы, Евмениды, людские деянья казнящие карой
Праведной, вы, чье тело кудрявится грозно змеями,
Гнев возвещая заране, в груди бушующий вашей, -
Мчитесь, мчитесь ко мне, моих жалоб вонмите вы гласу,
Тех, что, увы, я подъемлю, несчастная, в крайнем томленьи,
Бедная, гневом горя, ослепленная страстью безумной!
Жалобы эти правдиво из глуби сердца стремятся:
Тщетно не дайте же вы моим изливаться рыданьям, -
Нет, но как Тезей покинул меня одинокой,
Пусть он также себя и своих погубит, богини!"
Только моленья свои из груди излила она мрачной,
Казни тревожно прося у богов жестоким деяньям,
Знаменьем ей повелитель богов кивнул непреложным.
Дрогнула в том помаваньи земля и грозное море,
Свод содрогнулся небес, потрясая сверкавшие звезды.
Сам же Тезей между тем, ослепления мраком обвеян,
Память утратил, совсем упустив из забывчивой груди
Все наставленья, что прежде в уме неослабно держал он,
Знак отрадный поднять отцу печальному должный,
Знак, что порт Эрехтейский жив и здрав он завидел.
Ибо, как говорят, когда Эгей престарелый
Сына на волю ветров вверял, покидавшего гору,
Юноше он, обнимая, такие давал наставленья:
"Сын ты единый мой, мне долгой жизни милейший,
Ты, возвращенный недавно к концу мне старости дряхлой,
Ты, кого отпустить я в безвестность случая должен!
Так как доля моя и твоя горячая доблесть
Вновь от меня отнимают насильно тебя, хоть усталый
Взор не успел еще всласть насытиться обликом сына;
Сердцем нерадостным я, не в весельи тебя отпущу я,
Признаки доли удачной тебе я носить не позволю;
Нет, из души испущу сначала немало я жалоб,
Прахом сыпучим земли свои очерняя седины,
После же темный повешу на мачте скитальческой парус:
Скорбно пылающим думам моим и тщетным рыданьям
Ткань, зачерненная ржавчиной темной Иберской, ответит.
Если ж дозволит тебе царица святого Итона,
Род наш и дом Эрехфея хранящая верной защитой,
Черную кровь пролить чудовища грозной десницей,
Крепко ты в мыслях держи, береги незабывчивым сердцем
Это мое наставленье, - да время его не изгладит!
Только что наши холмы твои зоркие очи завидят,
Тотчас все реи пускай покровы печальные спустят,
Белые вмиг паруса канаты натянут витые,
С первого взгляда чтоб я угадал отрадную радость, -
Что возвращаешься ты сохраненным счастливой судьбою".
Эти сперва наставленья державший в уме неослабно,
Вдруг Тезей позабыл: как тучи под ветра дыханьем
С гор белоснежной вершины, они умчалися в воздух.
Только отец, ожидая, кремля с вершины глядевший,
Очи тревожные горько томя в слезах непрестанных,
Черные взвидел меж тем полотнища паруса, в горе
Скал с вершины высокой стремглав низринулся старец,
Мысля, что отнят Тезей у него судьбою жестокой.
Так, вступивши под кров, унылый от смерти отцовской,
Сам жестокий Тезей, какие сердцем неверным
Слезы внушил Миноиде, такие же горестно пролил, -
Той, что, глядя с тоскою вослед уходящему судну,
Много тревог уязвленной душой мятежно питала.
К ней же с другой стороны Иакх цветущий стремился, -
Вел хоровод он Сатиров и Низой рожденных Силенов, -
Мчался к тебе, Ариадна, любовью к тебе воспаленный,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В запуски яро они опьяненной душой бушевали.
Мчался их рой, эвоэ! эвоэ! головами качая,
Тирсами те из них с увитым концом потрясали,
Те на клочья терзали быка и мясом бросались,
Те из змей свивая жгуты, надевали на пояс,
Те потаенные оргии в полых ковчегах справляли, -
Оргии те, что напрасно желали бы слышать профаны, -
Те, подымая высоко длани, в тимпан ударяли,
Те извлекали яростный вой из меди округлой,
Многие ж дико гремящим стоном рога наполняли;
Страшным напевом визжала меж тем фригийская дудка.
Пышно такими картинами дивно украшенный полог
Всю постель, охватив, своим покрывал одеяньем.
После того, как насытила взор Фессалийская юность
Этим, святым богам начала уступать она место.
Тут, как дыханием утренним, тихое море пугая,
Волны в нем косые Зефир возбуждает в то время,
Как Аврора встает у порога ходячего Солнца -
Тихо вначале они, дыханьем нежным гонимы,
Движутся, всплесками тихими смеха слегка отзываясь,
После ж под крепнущим ветром все боле крепчают, сильнеют,
Блеском пурпурной зари сверкают вдали, колыхаясь, -
Так, покидая теперь преддверие царского крова,
Порознь каждый к себе проворной стопой расходились.
После ухода их первым из всех с вершин Пелиона
Прибыл Хирон, принося дары лесные с собою:
Все, что приносят поля, что брег Фессалийский рождает
Высями горными, все цветы, что выводит у края
Струй речных Фавония теплого вздох плодотворный,
Сам он принес, перевив без разбору вместе венками,
Так что весь дом, надушен, благовоньем живым рассмеялся.
Следом прибыл Пеней, в цветущей зелени Темпе,
Сверху лесами нависшими пышно венчанную Темпе.
Нимфам оставив, - водить веселые в ней хороводы.
Прибыл Пеней не порожним: с корнями высокие буки
Он приволок, со стволами прямыми высокие лавры,
С ними платанов кивающих взял и сестер Фаэтона
Гибких сгоревшего, взял кипарисов воздушных и стройных:
Их он широко рядами вокруг чертогов расставил,
Чтоб осененное нежно листвой зеленело преддверье.
Следом за ним Прометей с измыслительным сердцем явился,
Древней казни следы зажившие бледно являя,
Казни, что некогда нес он, по членам окованный цепью,
К Скифским прикован вершинам, над бездной вися и качаясь.
После родитель богов с детьми и святою супругой
Прибыл с небес, на них, о Феб, лишь тебя оставляя
Вместе с сестрой-близнецом, вершины хранящею Идра,
Ибо сестра как и ты равно презирала Пелея,
Факелов брачных почтить Фетиды за то не желая.
Чуть белоснежные члены они на сиденьях согнули,
Поданы были столы широкие с кушаньем разным.
Дряхлое тело меж тем сотрясая неверным движеньем,
Подняли Парки свои гласящие правду напевы.
Тело дрожащее им охватив отовсюду, одежда
Белая краем пурпурным до самых ступней упадала,
Дряхлое темя старух белоснежно венчали повязки,
Руки же мерно и складно вели свой труд вековечный.
Левая прялку держала, увитую мягкою шерстью,
Правая ж - то, их слегка подняв, выводила перстами
Нить, отводя, то, пальцем наклонным большим закруживши,
Круглым кольцом, держа на весу, свою прялку вращала.
Зубы равняли меж тем постоянно работу щипками:
Шерсти окуски при этом к иссохшим губам прилипали,
Те, что сначала комками на гладкой нитке першились.
Волну же белую мягкой шерсти у них сохраняли
Около ног из прутьев плетенные прочно корзины.
Так прядя свою пряжу, громким голосом Парки
В дивной песне своей такую судьбу предвещали, -
В песне, которой во лжи уличить векам не придется:
"О, беспримерную честь по доблестям дивным приявший,
Царства оплот Эмафийского, сыном со временем славный:
Вещим гаданьям внимай, что сестры тебе открывают
В нынешний радостный день; а вы, о рока предтечи,
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите.
Вот уж восходит тебе со всем, что супругу желанно,
Геспер; приходит к тебе под счастливой звездою супруга,
Душу твою напоить до дна всепобедной любовью,
Томные сны сочетать с твоими снами готова,
Мощную шею твою обвивая нежно руками.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите.
Не было дома, в котором такая б любовь сочеталась,
Нет любви, что влюбленных таким сочетала б союзом,
Как сочетает сегодня согласье Пелея с Фетидой.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите.
Должен родиться от вас Ахиллес, не знающий страха,
Мощною грудью врагам, а не тылом постыдным знакомый:
Он, победитель обычный на тяжбах летучего бега,
Лани обгонит следы, что быстрее молнии мчится.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите!
В битве с ним ни одной ни единый герой не сравнится,
Кровью Тевкров когда Фригийцев поля задымятся,
И, осаждая долгой войной, Троянские стены
Пелопса, клятв нарушителя, третий наследник разрушит.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите!
Доблесть его беспримерную, громкие подвиги часто
Матери, часто признают, своих сыновей погребая,
Пряди седые волос терзая над пеплом печальным,
В дряхлую грудь ударяя руками дрожащими в горе.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите!
Ибо, как жнец, на желтеющей ниве колосья густые
Солнца под пламенным зноем срезая, хлеб пожинает,
Так он Троянцев тела железом безжалостным скосит.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите!
Доблестям будут могучим свидетели воды Скамандра,
Устьями что в Геллеспонт вливается многими бурный,
В день, как им дуть, заграждая грудами тел бездыханных,
Реку согреет глубокую, кровью окрасив убитых.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите!
Будет свидетелем также врученная смерти добыча,
Как на возвышенной насыпи холм, у костра наваленный,
Девы, пронзенной железом, приймет белоснежные члены.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите!
Ибо, как только судьба усталым Ахейцам поможет
Стены Нептуна прорвать, обводящие город Дардана,
Кровь обагрит Поликсены гробницы насыпь высокой,
Той, что как жертва падет под двуострого взмахом железа,
Телом безглавым падет, бессильно сгибая колена.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите!
Жданные сердцем утехи любви сочетайте же ныне!
Пусть принимает супруг союз счастливой богини:
Время невесту вручить желанную страстному мужу.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите!
Пусть кормилица ей, при сияньи востока встречая,
Шею не сможет обвить вчера обвивавшею нитью;
Пусть и на внуков надежд не теряет от спавших отдельно
Мать, боязливо тревожась о девы упорстве напрасном.
Мчитесь, ведущие нити, вертясь, веретена, жужжите!"
Так, предвещая великое некогда счастье Пелею,
Грудью божественной Парки песни вещие пели.
Ибо и сами, бывало, героев дома навещали
Честные, смертных собраньям являя себя зачастую,
Жители неба, когда благочестие свято хранилось.
Часто отец богов предстоял в сияющем храме,
Жертвам годичным когда посвященные дни наступали,
Сам взирая, как на землю сто быков упадало;
Часто бродящий Либер с вершины самой Парнаса
Вел тиас, волоса распускавших с криком "Эвоэ!"
В дни, когда буйной толпой они рвались из города Дельфов,
Чтобы вблизи алтарей дымящихся бога увидеть.
Часто и Марс в состязаньи войны смертоносном, Тритона
Быстрого часто владычица, часто Рамнунтская дева
Сами оружье носящих строи людей возбуждали.
Но с той поры, как земля обагрилась безбожным злодейством,
Все из похотью пьяной души правосудье изгнали,
Руки свои запятнали кровью братнею братья,
Сын усопших родителей смерть оплакивать бросил,
Начал отец желать кончины юного сына,
Чтобы свободно владеть новобрачной мачехи цветом,
Мать, обучая безбожно соблазнам невинного сына,
Страх потеряла, скверня родимых богов непотребством,
Зло с добром безумство преступное вместе смешало, -
Дух правосудный бессмертные боги от нас отвратили:
Им подобных собраний почтить неугодно явленьем,
Ясному взору противно дозволить к ним прикоснуться.