СОНЕТ

Угрюм, как дикий зверь, обвита цепью выя,
Измучен, весь в пыли, стеная в летний зной,
Кто хочет, пусть идет с растерзанной душой,
О чернь жестокая, к тебе на мостовые.

За милость грубую, за смех безумный твой,
За пламя, что порой живит глаза тупые,
Кто хочет, пусть сорвет одежды световые
С таинственных услад невинности святой.

Надменный, я молчу, хотя б в моей могиле
Потемки вечные меня в забвеньи скрыли,
Ни радостью, ни злом не стану торговать,

Души моей не дам на жертву злобных шуток,
И в пошлый балаган не побегу плясать
В толпе твоих шутов и пьяных проституток.

* * *

Я очень не люблю поэта с влажным взором,
Что, глядя на луну, бормочет ряд имен
И перед кем весь мир лежит немым простором,
Пока не внес он в мир Лизетту иль Нинон.

Забавно наблюдать их жалкие старанья
Природу украшать. У них уловок тьма -
То дамской юбочки среди кустов мельканье,
То шляпка белая на зелени холма.

Конечно, не понять им, вечная природа,
Ни музыки твоей, ни дивных голосов,
Им скучен путь в тени таинственного свода,
И только женщину напомнит шум лесов.

ГОРОСКОП

«Воротися!» – мать молит, рыдая, –
Ты не слушай, ты дальше иди, –
Бьется смелое сердце в груди,
Не страшна тебе злоба людская.

Исполняй свой обет! Не щади
Своей жизни; восторгом пылая
И борьбой свои дни наполняя,
Прямо в очи несчастью гляди.

Бейся! мысли! страдай, одинокий!
Даст судьба тебе жребий высокий:
Сердце чистое, радостный взор,

К торжествующей силе презренье,
Всякой лжи – величавый укор,
Всякой скорби – слова утешенья.

* * *

В житейской драме роль
С цветами и с красоткой,
К камину севши с водкой,
Сыграть мне мудрено ль?

Душе беспутной водка,
Что банька вечерком;
Под свеженьким венком
Мила моя красотка!

Нас годы охладят,
Начнутся слезы, сцены;
Взаимные измены
Разлуку облегчат.

Цветы своей красотки
И письма я сожгу,
И только сберегу
Полштоф полынной водки.

Портретов милых нет,
Дрожат от пьянства руки, –
И я без долгой муки
Оставлю скучный свет.

ТОСКА

Меня не веселит ничто в тебе, Природа:
Ни хлебные поля, ни отзвук золотой
Пастушеских рогов, ни утренней порой
Заря, ни красота печального захода.

Смешно искусство мне, и Человек, и ода,
И песенка, и храм, и башни вековой
Стремленье гордое в небесный свод пустой.
Что мне добро и зло, и рабство, и свобода!

Не верю в Бога я, не обольщаюсь вновь
Наукою, а древняя ирония, Любовь,
Давно бегу ее в презреньи молчаливом.

Устал я жить, и смерть меня страшит. Как челн,
Забытый, зыблемый приливом и отливом,
Моя душа скользит по воле бурных волн.

* * *

Все прелести и все извивы
Ее шестнадцатой весны
По-детски простодушно живы
И нежностью упоены.

Очами райского мерцанья
Она умеет, хоть о том
Не думает, зажечь мечтанья
О поцелуе неземном

И этой маленькой рукою,
Где и колибри негде лечь,
Умеет сердце взять без бою
И в безнадежный плен увлечь.

Душе высокой в помощь разум
Приходит, чтобы нас пленить
Умом и чистотою разом:
Что скажет, так тому и быть!

И если жалости не будит
Безумство в ней, а веселит,
То музой благосклонной будет
Она, и дружбой наградит,

И даже может быть, - кто знает! -
Любовью смелого певца,
Что под окном ее блуждает
И ждет достойного венца

Для песни, милой иль нескромной!
Где ни один неверный звук
Не затемняет страсти томной
И сладостных любовных мук.

* * *

Я не люблю тебя одетой, -
Лицо прикрывши вуалетой,
Затмишь ты небеса очей.
Как ненавистны мне турнюры,
Пародии, карикатуры
Столь пышной красоты твоей!

Глядеть на платье мне досадно, -
Оно скрывает беспощадно
Всё, что уводит сердце в плен:
И дивной шеи обаянье,
И милых плеч очарованье,
И волхвование колен.

А, ну их, дам, одетых модно!
Спеши прекрасную свободно,
Сорочка милая, обнять,
Покров алтарный мессы нежной
И знамя битвы, где, прилежный,
Не уставал я побеждать.

УЛИЧНАЯ КАРТИНКА

Я вижу: слабый и худой,
Как старый факел погребальный,
Калека жалкий и печальный
Едва бредет по мостовой.

Пока протягивает руки
Он за копейками, жена,
Как он, угрюма и бледна,
Пилит смычком – и льются звуки.

Достоин жалости урод!
Его плачевно состоянье:
Оно не мало обаянья
Несносной скрипке придает.

Ах! чтоб в тебе проснулось чувство,
Веселый, кроткий наш народ,
Одной беды недостает,
Нет, надо приложить искусства.

СОНЕТ

Дитя, ты так тонка, что кажешься мечтой.
Тихонько говори, не расточай дыханья!
Твоей незримой драмы близко окончанье,
Давно уж точит смерть тайком твой стан больной.

Не будем плакать! Гость обители земной,
Ты улетишь домой, неся с собою знанье
Свойств человека лучших, чистых: состраданья,
И непорочности, и нежности святой.

Исчезнешь ты, как исчезает запах розы.
Безвестными тебе останутся угрозы
Семейных горьких бед и хмурой жизни стыд.

Не оскорбим тебя печалью нашей мрачной,
Но всяк, кто знал тебя, навеки сохранит
Воспоминанье тени легкой и прозрачной.

МИШЕЛЬ И КРИСТИНА

Стой, жди, покинет солнце наш простор!
Беги, ручей! Вот тени путевые.
Гроза на ивы, на парадный двор,
Как с гор, стремит потоки дождевые.

Солдаты белые, о, сто ягнят
Идиллий, акведуки, вереск тощий,
Бегите! рощ, долин, степей наряд
И горизонты красны под грозою.

Пастух-смуглец с собакой, с белым стадом,
Развеяв плащ, беги от горних стрел;
Спеши, когда уж плыть потьмам и смрадам,
Найти внизу приятнее предел.

Но, Господи! И вот мой дух летит
С небес, где льдяно-красная метель, с
Небесных туч, которые летят
На сто Солон, длиннее длинных рельс.

Вот сто волков суровою крупою
Уносятся, влюбившись в запах рут,
Полдневною Господнею грозою
В Европу, где сто диких орд пройдут!

Затем, и свет луны! везде лужайки.
Блуждая взором в черных облаках,
Красны стрелки на бледных рысаках!
И камешки звучны для гордой шайки!

Увижу ль желтый лес и светлый лог,
Голубоглазая, и смуглый, Галлы,
Пасхальный агнец лег у милых ног,
- Мишель, Христина, - и Христос! - Конец идиллий.

СЛЕЗА

Вдали от птиц, от стад, от буржуазок
На вереске пивал я на коленях.
Орешники бросали нежно тень,
И зелен был туман в прохладный день.

Что пил бы я на молодой Оазе,
Немые вязы, тучи и плетень?
Из горлянки ли пить, вдали от казы,
Пот вызывающий златоликер?

Дурной эффект для вывески в харчевне.
Гроза меняет к ночи кругозор:
То стали жерди, черные деревни,
Колонны ночью синей и вокзалы.

Вода лесная кроется песками,
Бросает льдины Божий ветр в болота,
И, как искатель раковин и злата,
Сказать, что пил я очень беззаботно!

БРЮССЕЛЬ

Амарантовые гряды вплоть
До приятного Зевесова дворца.
- Знаю, - это Ты в зеленый плющ
Примешал сахарскую голубизну!

Как на солнце ель и кущи роз
И лиана растворили здесь свою игру,
Клетка маленькой вдовы!.. Какие
Стаи птиц, о йа, ио, иа, ио!..

- Страсти старые, домашний сон!
В баловницу из киоска кто влюблен,
За спиною роз внизу балкон,
Тенистый балкон Джульетты.

- Ах, Джульетта, - вроде Генриетты,
Чары милых станций на путях,
В глуби холмов, как в плодовых садах,
Где черти голубые в облаках!

Вот холм, где бурным майским веткам
Гитара вторила у девушки ирландской,
Затем в столовой гинеянской
Щебет детский и по птичьим клеткам.

Окно князей внушит воспоминанье
Об яде слизняков и хризантем,
Здесь дремлющих на солнце. И затем
Чудесно слишком! Сохраним молчанье.

Бульвар без шума, без торговли;
Немой, комедий, драм сплетенье,
Сцен бесконечное соединенье,
Тебя узнав, любуюся в молчанье.

* * *

Алмея ли она? На голубом рассвете
Исчезнет ли она, как мертвый снег в расцвете?
Пред этой шириной, в безмерном процветанье
Роскошных городов, в их зыблемом дыханье!

Избыток красоты? Но это только плата
За дочку рыбака, за песенку пирата,
И чтобы поздние могли поверить маски,
Что в море чистом есть торжественные краски!

* * *

О, времена, о, города,
Какая же душа тверда?
О, времена, о, города!

Меня волшебство научает счастью,
Что ничьему не властно безучастью.

Петух наш галльский воздает
Ему хвалу, когда поет.

Теперь мое желанье дремлет, -
Ведь счастье жизнь мою подъемлет,

Очарованье телу и уму,
И все усилья ни к чему.

А песнь моя понятно ль пела?
Она бежала и летела,
О, времена, о, города!

СТЫД

Так, что не взрежет ланцет
Мозг этот, белый, зеленый
И ожирелый пакет,
В паре всегда обновленный…

Ах! Он разрезал бы свой
Нос, свою губу, все уды,
Брюхо! и бросил долой
Лядвеи даже! О, чудо!

Нет же; я знаю, что так,
Как для ребра его камень,
Нож голове его, как
Кишкам сжигающий пламень,

Все ж бы дитя не постиг,
Робкий, подобный осляти,
Как прекратить хоть на миг
Хитрое дело, предатель,

Как с Мон-Роше скверный кот,
Вонью обдавший все сферы!
Пусть его смерть воспоет,
Боже! молитвенник веры!

ДОГОВОР

В вечерний час мудрец от чтенья оторвался.
Он слышал у окна, как ветер завывал,
Смотрел, как саван туч на небе колыхался,
И с верой в небеса надежду он терял.

Внезапно резкий крик откуда-то примчался,
Как будто волк в лесу голодный простонал.
С гремящей бурей крик ужасный не мешался.
Вдруг вспыхнули огни, – и Сатана предстал.

– Ты видел, Сатана, когда с пера стекала
Кровь Фауста струей, рука его дрожала,
И Фауст полон был и страхом, и тоской.

А я... за ночь одну любви и наслажденья,
Неси мне, Сатана, пергамент роковой, –
Не глядя подпишу без страха и сомненья.

* * *

Козел идет во мгле, и шерсть его черна,
И вечер наг и ал! Последнее смущенье
В болотной одури впадет в оцепененье,
И, радость гнусных ведьм, нисходит тишина.

Пустынная страна самумом сожжена.
Развитых кос твоих угарное томленье,
Обвивши нам тела, в них будит вожделенье,
Но ненависть родить любовь моя должна.

Друг в друга мы впились бесстыдными глазами,
Еще несытая, страсть овладела нами,
Сердца нам иссушив, в алмазы их сожгла.

Измождены тела пыланьем злого зверя.
А души в небесах, молясь и робко веря,
Склонились, словно мы — лишь мертвые тела

* * *

Печальных тирсов ночь на дне угрюмых чаш, –
Влюблен я, ирисы, в зловещий сумрак ваш.
Цветы тоски и сна, чудовищность желанья
Дарит вам странное и тяжкое дрожанье,
Фермент таинственный тая в сени стеблей.
Владеет вами зло; в вас, черные, сильней
Неутоленная мечта и зной соблазнов острых,
Чем в ваших радостных, невинно-светлых сестрах.
Цветы атласные тоскующей луны,
Вам медленная смерть дарует злые сны,
С жестокостью сплетя томительную нежность:
Незрелость замыслов, свирепая мятежность,
Измены мрачные в глазах и на устах, –
Вот сны тяжелые на ваших лепестках.
Цвет енья трупные в саду немых мучений,
Вы для души моей участницы томлений
И сестры верные испуганной любви.

* * *

Брамин сказал мне: “Чти священное Предание.
К покою Вечному людей Мечта ведет”.
Раскрыв объятья мне, сулил мне радость тот,
Кто ходит в митре, в длинном одеянье.

Мне воины сказали: “Лучшее призванье
Быть в нашей касте. Сам пусть каждый изберет
Себе по нраву часть”. Мне чандала поет,
Проказой поражен: “Люби, познай страданье”.

Страданье и любовь по воле выбрал я.
Забыл мои грехи, хоть я и очень грешен.
Науки и Богатств бежит душа моя.

Отвергнутый людьми, я лотосом утешен:
Дано мне здесь его бессмертием дышать,
И в чаше нищенской Амврозию вкушать

Злая молитва

Благословлю твои уста, их грешное томленье;
В них запах алой розы свеж, и внятен запах тленья,
Они впитали темный сок цветов и тростников,
В их говоре звучит далекий ропот тростников,
Порочный твой рубин, горят холодные уста,
Как рана смертная распятого Христа.

Благословлю твои стопы, их путь всегда порочный,
Их обувь легкую в притонах оргии полночной.
Они взбираются тайком на плечи бедняков,
И топчут самых чистых, самых кротких бедняков.
В подвязке пряжка – аметист, и глубь его чиста,
Как дрожь предсмертная распятого Христа.

Благословлю твои глаза, и взгляд их ядовитый.
В них призраки живут, и злость иронии сокрытой
Там спит, как мертвая вода на дне пещеры спит, –
Средь анемонов голубых там зверь жестокий спит.
О скорбный твой сафир! в нем страх, в нем горечь разлита.
Сафир, последний взгляд распятого Христа.

ДОМ БЛУДНИЦЫ

Шум пляски слушая ночной,
Стоим под ясною луной, -
Блудницы перед нами дом.

"Das treue liebe Herz"* гремит,
Оркестр игрою заглушит
Порою грохот и содом.

Гротески странные скользят,
Как дивных арабесков ряд, -
Вдоль штор бежит за тенью тень.

Мелькают пары плясунов
Под звуки скрипки и рогов,
Как листьев рой в ненастный день.

И пляшет каждый силуэт,
Как автомат или скелет,
Кадриль медлительную там.

И гордо сарабанду вдруг
Начнут, сцепясь руками в круг,
И резкий смех их слышен нам.

Запеть хотят они порой.
Порою фантом заводной
Обнимет нежно плясуна.

Марионетка из дверей
Бежит, покурит поскорей,
Вся как живая, но страшна.

И я возлюбленной сказал:
- Пришли покойники на бал,
И пыль там вихри завила.

Но звуки скрипки были ей
Понятнее моих речей;
Любовь в дом похоти вошла.

Тогда фальшивым стал мотив,
Стих вальс, танцоров утомив,
Исчезла цепь теней ночных.

Как дева робкая, заря,
Росой сандалии сребря,
Вдоль улиц крадется пустых.

* "Преданное любящее сердце" (нем.)

ЧУДНЫЕ КРЫЛЬЯ

Лишь спустится мрак ночной,
Я окошко отворю,
И на Млечный Путь смотрю
С ожиданьем и мольбой.
Как дорога та светла!
Чтобы дух взлететь к ней мог,
Два чудесные крыла -
Ум с любовью - дал нам Бог.
Распахну ж их широко,
И помчусь я далеко,
И сольет с природой вновь
Душу, разум и любовь.

ДОМА ГЛАЗА РАСКРЫЛИ

Под вечер всяк предмет уже не слеп,
Не стенно-тверд в гонимом полосканье
Часов; приносит ветер с мельниц в зданья
И влагу рос, и призрачность небес.

Дома глаза раскрыли в тишине,
Мосты ныряют вниз в речное ложе,
И на звезду земля опять похожа,
Плывут ладья с ладьею в глубине.

Кусты растут страшилищем большим,
Дрожат вершины, как ленивый дым,
И давний горный груз хотят долины сдвинуть.

А людям надо лица запрокинуть,
Смотреть на серебристый звездный свод,
И каждый пасть готов, как зрелый, сладкий плод.

* * *

Длинные твои ресницы,
В глазах твоих - темные воды,
Дай погрузиться в них,
Дай в глубину войти.

Вот у шахт рудокоп
Качает тусклую лампу
Над входом в рудники,
Где высоко вал теней.

Видишь, я нисхожу,
Чтобы забыть в твоем лоне,
Что сверху вдали грозит,
Ясность, муку и день.

Вырастает в полях,
Где ветер кружит, зерном пьян,
Терн высокий, больной
Под синевой небес.

Руку дай мне,
Мы с тобою вместе срастемся,
Ветру покорны,
Лёту пустынных птиц.

Услышим летом
Орган утомленного грома,
Нырнем в осенний свет,
На берегу синих дней.

Мы станем иногда
Окрай темного колодца
В глубокую тишь смотреть,
Поискать там любовь нашу.

Иль мы выйдем с тобой
Из теней золотистого леса
В широкую зарю,
Твой ласкающую лоб.

О, печаль Божья,
Крылья любви беспредельной,
Поднимай свой бокал.
Выпей сок сна.

На краю встанем однажды,
Где море, все в желтых пятнах,
Уже тихо идет
К гавани сентября.

И отдохнем вверху,
В дому цветов увядших,
Где срывается со скал
Ветер и поет.

А тополь роняет,
Колеблясь в лазури вечной,
Уже засохший лист
На шее твоей заснуть.

ЛЕС

1

В чертополох был путь к тебе,
Замкнулся ты в пылающий Космос,
Как патриарх посреди богов.

Блистательным явился ты запыленному страннику,
Озарен и успокоен,
Земли батрак блаженный;
И чужеземец чувствует всё больше себя чужим.

Светы золотые из сладкого вечера каплют,
По ступеням последних солнечных лучей
Кружатся заботливо ангелы, алы,
И русалок, твоих дочурок,
Веют тела серебристые в твоей сорочке.

2

К моим ногам
Фиалка вдруг звездой упала синей:
Я в вечер золотой ее отнес.
Мы оба нашими очами
Путь озаряли и пылали мощно:
Мы оба кричали и целовались так легко!
Но как же наша речь была слаба!
И как любовь несказанно печальна!
Увяли мы, и умерли мы вместе.

3

Но в глуби тварями твоими,
Из влажных глаз темнея равным духом,
Равно велик мне был ты, лес!

Твоим созданьем быть,
Земли одним лишь вздохом,
Иль в бабочке быть пестрой каплей солнца,
Лисою ловкой
С могучей кровью за кустами рыскать:
Быть жертвой и всемирным братским миром!

Так тварями твоими стал ты мне священным,
Я предался тебе,
Стремлюсь, дышу, и стал велик.