СВАТОВСТВО ЛЭДИ ДЖЕРАЛЬДИН
Ночь. Комната в замке. Поэт пишет своему другу.
1
Добрый друг! Товарищ верный! Как душа к тебе стремится!
Бывши скромным, как унижен я безжалостно судьбой!
По шелкам хоромов графских ведь слезам некстати литься…
Возврати меня к народу! Примири с самим собой!
2
Я знаком с одной графиней - очень знатной и богатой;
Гордость царская во взорах, в нежных жилах - кровь царей;
По коврам ступает плавно, лишь вдыхает ароматы,
И витает тень короны в волнах шелковых кудрей.
3
Есть у ней дворцы и виллы; и стремятся пароходы
Далеко, по мановенью тонкой девичьей руки,
Рассекая черным дымом голубые неба своды,
Чтоб отметить, как владенья юной лэди велики.
4
Средь красавиц наших светских по значенью нет ей равных,
Женихам знатнейшим края пожелала отказать;
Я, родившийся в народе, а она - от предков славных…
Мне ль любить ее доступно! Смею ль ей о том сказать!
5
Петь у милой под окошком - дело бедного поэта,
Слух ей нежа равнодушный с птичкой скромной наравне;
Столь нежна и недоступна, мне казалось, ангел света,
Весь одетый в шелест крыльев, снизошел с небес ко мне.
6
Ко дверям своих вассалов подъезжает в экипаже,
Как священник, как царица, кротость важную храня;
К бедным людям благосклонна, - мне казалось, точно та же
Благосклонная улыбка озаряет и меня.
7
У нее друзья повсюду - во дворце, в палате нашей,
Блеск ее брильянтов может всех придворных дам затмить;
Принц ее красу прославил над вина искристой чашей…
Джеральдин! моя царица! Смею ль я тебя любить?
8
Да, но я не мог иначе; мы, поэты, ведь родились,
Всё, что благо и прекрасно, чтоб любить всегда, везде;
На горах, а не в долинах, наши музы поселились,
А поэт стремится выше - от вершины и к звезде;
9
И затем, что, как писатель, я был публике известен
И любим, - хоть с оговоркой - что "пишу на новый лад",
Я был принят у богатых; их прием мне был бы лестен,
Если б нас не разделяла тень общественных преград.
10
Всё при ней меня хвалили: "Что ваш сборник, выйдет летом?"
А затем промеж собою: "Да, охота недурна!"
И вполголоса друг другу: "Познакомились с поэтом?
Он пленил ее стихами, вот что значит новизна!"
11
"Самоучка - из народа". - Он талантлив? - "Да, пожалуй,
Потому и принят всюду, приглашен почти ко всем;
Пустяки, он нас не слышит, и притом, сатиры жало
У писак теперь не в моде и заброшено совсем!" -
12
Я стоял с тоскою в сердце, хоть с презрением во взорах;
Их небрежность жгла чело мне, как мороз, когда велик;
Вдруг ушей моих коснулся словно шелка нежный шорох;
Чей-то говор серебристый прямо в сердце мне проник;
13
Я взглянул… она стояла, с видом царственно-спокойным,
И промолвила, очами обведя нас всех кругом:
"Сэр, я вас прошу покорно, чтоб, найдя его достойным,
Посетить вы согласились Вайкомб Голл, мой древний дом".
14
Подождала… нет ответа; молча я стоял на месте;
Алым вспыхнула румянцем, будто краскою стыда,
Но оправилась тотчас же: "Я ищу великой чести;
Может быть, не по заслугам, - вы найдете, господа?"
15
"Не как женщина, не женской я ищу прерогативы, -
Здесь улыбкой, как сияньем, улыбнулась, говорят, -
Но затем, что наши рощи в час заката так красивы,
Что годятся для поэта иль венчанного царя.
16
Пригласить вас не осмелюсь в суеты приют тщеславный, -
Но туда, куда Создатель звал уж раньше соловья;
Если вы споете вместе в тишине моей дубравной,
За леса мои родные - вам спасибо молвлю я".
17
Оглянулась - улыбнулась - колебались свет и тени…
Взор очей ее прекрасных львов - и то смирить бы мог;
Я ответить был не в силах; поклонился тем не мене;
Удалилась, как царица, преступив через порог…
18
О прекрасные дубравы с той листвой широкошумной!
Я вас слышу и доныне; - песня ваша мне мила;
О злосчастные дубравы, где влюбился я, безумный,
Где попала прямо в сердце мне коварная стрела!
19
В дрених залах Вайкомб Голля сонм теснился приглашенных;
Ножки лондонских красавиц на коврах скользили всех,
И был полон воздух летний голосов их заглушенных,
И звенел в оконных нишах - серебристый, легкий смех.
20
Вечерами на террасу из всех окон свет струился,
Тень на занавесях темных в нем чертила свой излом;
Над рекою лебедь белый, что из нежных рук кормился,
Сквозь дремоту слыша звуки, трепетал им в такт крылом.
21
Часто музыка звучала: звон рояля, рокот пенья,
И встревоженные птички просыпались в парке вдруг;
Иль, бывало, в темной чаще голова мелькнет оленья -
Но стоят безмолвно кедры, каждый заперт в лунный круг.
22
Хоть она удачным словом, точно цепкой серебристой,
И меня втянуть умела в гомон шуток и речей,
Часто я сидел отдельно и, рекой любуясь чистой,
Слушал голос несравненный, тоже чистый, как ничей.
23
Выезжали на охоту по утрам… под звуки рога,
Конский топот, смех и шутки, собирались веселей;
И хозяйка молодая, проводив их у порога,
Шла с гостями остальными в глубину своих аллей.
24
В белой, девственной одежде шла так стройно и так плавно,
Будто двигалась по волнам; - с златокудрой головы,
На ходу, капризный локон развевался своенравно -
И вдыхала солнце, воздух, запах скошенной травы.
25
Над собой она держала ветку клена, тенью зыбкой
Светлых листьев защищаясь от безжалостных лучей -
И влюбился я навеки в обаянье той улыбки,
Что несменно обитает в глубине ее очей.
26
Улыбаются лишь очи; на устах - раздумья нота,
И заботливая строгость на челе ее легла;
Только очи всё смеются, будто радостное что-то
Вечно видит, что словами рассказать бы не смогла!
27
Шли мы как-то по аллеям; стройных лип склонялись ветки,
Шел и я с толпою светской, - не остался в стороне -
И промолвила хозяйка: "Эти липы - те же клетки;
В них живут певуньи-птички, отданы под стражу мне.
28
Но сюда, где лип зеленых опустилась занавеска,
Где смиренно отступили, отодвинулись кусты, -
Звуков я не допускаю, кроме струй фонтанных плеска,
Только лилии им внемлют, белоснежны и чисты.
29
К небесам стремится слабо запах лилий, вод журчанье,
Как смиренная молитва от затворника души;
Здесь - взгляните - белый мрамор: это статуя "Молчанье"
(Ло-скульптор ее сработал) дремлет сладостно в тиши.
30
Как сомкнулись плотно веки! Не скрывают, видно, грезу,
Соскользнул в дремоте пальчик, что приложен был к устам,
А рука едва сжимает символическую розу,
Что в бассейн упасть готова и лежать остаться там.
31
Видно, в символе нет нужды, где значенье всем понятно;
- Вот, как в замысле скульптора я даю себе отчет:
Так и высшие средь мира тем скромней, чем боле знатны,
Сильны тем, что отвергают внешний призрачный почет".
32
"Нет, - ответил я, - "Молчанью", правда, символа не нужно,
Мысль художника отлично нам понятна без того;
Но зато вельможи наши носят сан свой лишь наружно,
Чтоб покрыть наружным блеском бедность духа своего.
33
Грезы годны для поэтов; в нашей Англии богатой
Символ именно всесилен; сущность ценится едва;
Скоро будет только символ; нам заменит мрамор статуй
"Символическая роза" - коль не "сорная трава"!"
34
"Пусть вы правы, - возразила, - но не все же чтут кумира,
Мишуру - наместо злата, вместо дел - пустую спесь; -
Что ж, коль всё поглотит форма, я вам брошу книгу мира,
Что сейчас звучит так сухо, и с "Молчаньем" сяду здесь!"
35
Говорила, мне сдавалось, то серьезно, то игриво;
Улыбались ей подруги - а поклонников синклит
Явно ею любовался, - у фонтана так красиво
Выделялся образ стройный, светом солнечным облит!
36
Шепот листьев тихо вторил, опускались ветки ниже,
В быстрой смене светотени ветер их спешил поднять;
Струйки тонкие фонтана то стремились к солнцу ближе,
То, отпрянув, как в испуге, опускалися опять.
37
Как мне памятно то утро, и другие утра тоже,
Что провел я с ней, прикован духом у любимых ног;
С верным псом ее мы были унизительно похожи;
Он, как я, за госпожою рвался и отстать не мог.
38
Дни сменялись тихо днями; в вихре смутных сожалений
Всё ж я следовал за нею, клятвам, думам вопреки;
То учили эхо песням, любовались на оленей,
Иногда кормили вместе лебедей у вод реки.
39
Отдыхать, бывало, сядем над рекой, на холм любимый,
Сзади лес зеленой тенью уголок наш весь закрыл;
Вдруг - от речки куропатка, поднялась, мелькнула мимо,
Близко так над головою, что нам слышен трепет крыл.
40
Здесь читал я вслух, покорно, те старинные мотивы,
Вдохновенных лир тосканских, или наших лир, подчас, -
То из Спенсера отрывки, то сонеты-переливы
Из Петрарка; вот и книга, - лист в ней загнут и сейчас.
41
Из Вордзворта, Теннисона, - бардов нынешнего века, -
Тот торжественно-спокоен, тот мечтательно-высок…
- Браунинг, что, как плод гранаты, держит сердце человека,
В чьих стихах, как кровь, струится и кипит пурпурный сок.
42
Иногда читал несмело из своих новейших песен
(Тяжело всегда поэту прочитать свое же вслух);
Трудно въехать колеснице, коль проезд в ворота тесен,
И слова звучат так глухо, и в груди спирает дух.
43
То, бывало, как устанем, бросим книги, бросим чтенье,
Тишина нас вновь объемлет, будто лаской охватя -
Из груди ее, внезапно, как потоком хлынет пенье…
Скажешь - то поет наяда, леса вольное дитя.
44
Я не знаю, что отрадней, - видеть ли ее поющей,
Или слышать; все движенья - то мелодия одна:
Есть ведь целый мир созвучий, у нее в очах живущий,
А уста - живая песня - всем понятна и видна.
45
Иль звучал мне в разговоре голос дивный, голос нежный;
Это было то же пенье, только музыка души;
И как звезд огни мелькают средь лазури той безбрежной,
Так врывались к нам в беседу звуки все лесной глуши.
46
Столько добрых, ясных мыслей просто высказать умела;
Столько светлых настроений и красивых, нежных дум;
Сходен с птицей быстрокрылой, что в лазури реет смело,
- Так отзывчив и свободен был ее прелестный ум.
47
И всегда она правдива: если кто настроен мрачно,
Беззаботное веселье всё же ей простить готов;
Даже в шутках благородна, - и умеет так удачно
Корень скрыть серьезной мысли под цветами легких слов.
48
То обменивались тихо впечатленьями друг с другом,
О жнецах в соседнем поле, о барашках за межой,
О гурьбе ребят, спешивших мимо нас из школы лугом,
И о том, что свет далекий нам ненужный и чужой.
49
И о людях, и о книгах; - ведь и книги - те же люди,
Только лучшие, что держат речь грядущим временам;
Ведь мы все в руках природы роль играем лишь орудий,
Хоть и хвалимся "прогрессом", коим мир обязан нам.
50
Иногда я говорил ей, что наш век саморекламы
Грубо стал спиною к звездам, вечный свет их заградил;
"Нам, назвав себя богами, запереть осталось храмы;
Черный пар локомобилей нам заменит дым кадил.
51
Восхищаемся мы громко и собой, и временами,
И, стремясь вперед всё дальше, восклицаем: "Дивный век!"
Быстро движутся машины, души же сковало снами,
И пред взором серафимов как ничтожен человек!
52
Мы - как дети, что хожденью научились на досуге,
Нас вела досель природа, направляя и храня;
Если мчимся под парами, разве больше в том заслуги,
Чем тому, кто, взяв за гриву, первый оседлал коня?
53
Дна достигнуть океана если б кто из нас был волен,
Шар земной окутать паром, нанести удар звезде, -
Это значило б, что путь сей нам заранее дозволен,
Мы бы только шли покорно по готовой борозде".
54
И в часы бесед - царицу полюбил я поневоле
Беззаветною любовью, как добро и красоту,
Как святое вдохновенье; и не ждал иной я доли,
Как в песке пустынь бесплодных - начертать мою мечту.
55
Иль всего лишь мне казалось, что немыслимо надежде
Увенчать собой, нарушить, скорбь безмолвную любви;
- Так олень, хоть ранен насмерть, мирно щиплет травку, прежде
Чем готов со стоном боли пасть - и умереть в крови…
56
Много у моей царицы есть поклонников влюбленных;
Как запрет Венеры волнам - и ее таков отказ, -
Столь величественно-ласков, что никто из дерзновенных
Не решился настояньем оскорбить ее хоть раз…
57
Я сидел сегодня утром с книгой в кресле кабинета, -
Что сейчас за залой; думы были ласково-тихи;
Их навеял мне Камоэнс - португальского поэта
Об очах любимой дамы вдохновенные стихи.
58
Зарождясь в книге, мысли к цели устремлялись метко,
От страницы отделялись самовольно и легко;
Так лоза в руке ребенка, гибко согнутая ветка,
От руки, ее сжимавшей, отлетает далеко.
59
Вдруг, ко мне в уединенье шум донесся разговора;
Голос мужественно-твердый молвил: "Лэди Джеральдин",
То звучал как будто просьбой, то в пылу горячем спора
Убедительно и властно выделялся он один…
60
То был голос гостя - графа; граф по нраву и рожденью:
Всё в нем истого вельможу согласилось обличить;
Над толпой ничтожных смертных он царит по убежденью,
Хоть изысканным поклоном спесь свою готов смягчить.
61
Лоб высокий, нос орлиный, очи точно сталью синей
Отражают стрелы взоров, что лететь дерзнули к ним;
И уста сомкнулись властно в прямизне упрямых линий,
Словно воздух для дыханья предназначен им одним.
62
Впрочем, - честен, прямодушен, образован чрезвычайно,
Любит книги и искусство, носит титул древний свой
С безупречным благородством - и надменным стал случайно,
Как случайно смыт волною край скалы береговой.
63
Я слыхал, не мог не слышать, но я места не оставил;
Я остался неподвижен, - уничтоженный, без сил,
Точно голос тот знакомый чувства все в груди расплавил,
Как горячий ком металла, - сердце сразу раскалил.
64
Он молил во имя страсти, говорил про труд совместный,
Про благие начинанья, осчастливленный народ;
Отвечала мягко дева: "Пусть падет ваш выбор лестный
На иную, что достойней направлять ваш славный род".
65
Здесь, быть может, он увлекся слишком страстными словами,
Иль в своей руке сжал ручку слишком нежно, может быть,
Только строже возразила: "Нет, милорд, нам лучше с вами
Перейти к другим вопросам и теперешний забыть".
66
В самолюбьи уязвленном, в огорченьи ли понятном
Он забылся, я не знаю; но презреньем охлажден
Был ответ: "Милорд, вы правы; мой избранник будет знатным
И богат; краснеть не стану, вспомнив, как он был рожден".
67
Те слова меня пронзили; жизнь помчалась вихрем жгучим,
И мой дух, казалось, вырос в полный рост за этот миг,
Ведь отчаянье всесильно сделать слабого могучим, -
Кто изведал отреченье, тот небесного достиг.
68
И душа, очистясь сразу, будто чрез огонь незримый,
Окрылилась, отрешилась от условностей оков;
Стало ясно видно оку, как проходят херувимы
Безмятежною стезею в вышине, средь облаков.
69
Я не знаю, безрассудство было то, иль вдохновенье,
Назови меня безумцем, иль хоть зверем назови…
Шаг за шагом, склоном страсти шел я - не прошло мгновенье, -
Я стоял уже за дверью, пред лицом моей любви.
70
Я застал ее без графа: видно, он пред этим вышел;
Увидав меня, смутилась; несравненные черты
То румянцем покрывались, то бледнели… Ты ведь слышал,
Что не могут вынесть взора правды - дети суеты!
71
Точно птичка, что из клетки в лес попала ненароком,
Трепетала вся, руками от меня закрыв лицо;
Я увлек ее внезапно бурной речью, как потоком,
Закружил, как смерч в пустыне кружит из песка кольцо!
72
Мне хотелось сместь словами полк условностей несметный,
Сонм красивых заблуждений, вкоренившихся давно,
Ряд сословных привилегий, без которых в круг заветный
Душам пламенным и чистым всё ж проникнуть не дано!
73
Молвил: "Обо мне нет речи, но о лучших детях века,
Много высших и достойных с вами близшего родства; -
В наше время больше тех, что отреклись от человека,
Чем отступников, что прямо отреклись от Божества;
74
Целый ряд великих истин обличает нас в измене,
Наши жалкие расчеты ими в прах посрамлены;
И в гордыне лицемерной, все ничтожны тем не мене
Пред судом всевышним Бога, перед смертью - все равны.
75
О, не чтите власть и деньги, чтит и так их наше племя;
Мир и так тельца златого весь наполнен торжеством;
Уважайте человека, - хоть он прах, Адама семя,
Всё же прах благословенный, вдохновенный Божеством.
76
Как не стыдно вам, с сознаньем красоты своей, холодным,
Томно кольцами играя, дать беспечный тот обет:
Что тому, кто избран вами, мало Богу быть угодным,
Коль его непогрешимым не признает также свет?
77
Вам, чей голос как молитва, чья улыбка - откровенье,
Вам, прекраснейшей из женщин, из созданий всех Творца,
Столь воздушной, что мешает вам растаять, как виденье,
Только лишь земная прелесть несравненного лица;
78
Как не стыдно вам спокойно заклеймить своим презреньем
Ваших ближних, ваших братьев, коих создал тот же Бог! -
Точно парий, что не только недостойны лицезренья
Вас самой - но и не смеют умереть у ваших ног?
79
О, когда б у этой лютни вдохновенней были струны,
О, когда б я сам был выше, чище духом, чем сейчас, -
Я б сказал вам: "Я люблю вас! и клянусь, царевич юный,
По сравнению с поэтом, право, не достойней вас!
80
А как есть, да будет карой вам, надменной, то сознанье,
Что я, - беден и ничтожен, страстью робкою томим,
Вас люблю, любить дерзаю; чувство - полное страданья, -
Но ваш гнев, презренье ваше, - всё бессильно перед ним!"" -
81
Много, много слов безумных - вспомнить всех душа не смеет;
Я и так в слезах горячих эти строки окрестил…
А еще зовут поэтом! Глупый пес - и тот умеет
Оскорбить несносным воем красоту ночных светил!
82
Я замолк; душа стихала, редко вспыхивая снова…
Так последний гром смолкает, прокатившись по горам;
А она? На то молчанье, как на звук чужого зова,
Мокрые подняв ресницы, тихо молвила: "Бертрам!"
83
Вот и всё… Когда б проклятье мне она послала смело,
Иль как женщина, умея позу царскую принять,
Мне сказала: "Сэр! как гостя я вас выслушать хотела,
Но прошу вас этим званьем впредь меня уж не стеснять".
84
Всё б я снес… но это слово! Передать перо не в силах
Глубину успокоенья в этом слове, добрый друг!
Всю божественную кротость, что жила в тех звуках милых,
И душа моя смирилась, победив страстей недуг.
85
Точно пламенным потоком увлечен и уничтожен
Вихрем смутных рассуждений; отрезвившись, наконец,
От безумного порыва, что лишь юности возможен,
И в отчаяньи, понятном для неопытных сердец;
86
В подавляющем сознаньи, что, хотя б я был и правым,
Я был низок перед нею, я был жалок и смешон,
Что она меня судила с беспристрастьем величавым,
И судом ее спокойным я навеки сокрушен;
87
Как по городу большому мчится, вырвавшись из плена,
Вихрем, с молнией во взорах, с пеной у рта дикий конь,
И наткнулся вдруг на храма хладнокаменную стену,
И свалился - бездыханный - и в глазах потух огонь, -
88
Так и я упал пред нею… не сочти меня бессильным!
Я сражен был силой страсти; страсть - жестокий господин,
Мир - как будто на колесах, скрытых в сумраке могильном,
Откатился… я очнулся в этой комнате, один!
89
Слугам тут же приказала унести меня, наверно,
От очей ее подальше - но не бросить у ворот, -
Слишком праведна для мести, чересчур высокомерна,
Чтоб ничтожество такое да лишить своих щедрот.
90
Друг, из этого посланья всё узнать о мне ты волен;
Как прочитанная книга, жизнь осталась позади…
Завтра еду… жаль, сегодня не могу, затем, что болен;
Жду зари, чтоб лаской солнца сердце оживить в груди.
91
Только луч скользнет в окошко - я уйду без вздохов пошлых,
Без прощаний, - лишь два слова ей в записке напишу;
Скроюсь от ее насмешек, - от похвал хотя бы прошлых, -
Далеко, в краю безвестном сердца муку заглушу.
92
О, не бойся; я не стану жизнь напрасно тратить в горе;
Дух мой - сокол: хоть и ранен, но готовит вновь полет…
Места нет для слез бессилья у поэта в вещем взоре,
И пока не выльет в песни всех как есть, - он не умрет!
Заключение
1
Дописал Бертрам, и в кресле он откинулся угрюмо;
Точно капли дождевые - были слезы на листах,
И в душе его теснились недописанные думы,
Недосказанные муки трепетали на устах.
2
Видит пред собой виденье; это сон иль откровенье?
Вот стоит, бледна, недвижна, молча прислонясь к окну;
Послан этот сон, быть может, не затем, чтобы встревожить,
Но чтоб в сердце истомленном мир вселить и тишину.
3
"Вы ль, губительные очи, - молвил, - здесь, во мраке ночи,
Засияли как сапфиры в бледном мраморе лица?
Жжете вы меня поныне - как лучи среди пустыни…
Вы ли жизнь мою и сердце иссушите до конца?"
4
Колебался ниже, выше занавес в оконной нише,
В шелк пурпурный обрамляя неподвижный этот лик;
Там, вдали, катились волны, непрерывным плеском полны,
И луна на подоконник заронила светлый блик.
5
Молвил он: "Виденье дамы, стой среди оконной рамы!
Да, я вижу, вижу ясно этот дивный, сладкий сон!
Вот чело, что дышит властью, вот уста, что полны страстью,
Что, как лук, кидают стрелы, и изогнуты, как он!"
6
А она, с улыбкой кроткой, тихой, плавною походкой
Всё скользила, приближалась, чуть одеждой шевеля;
Руки белые с мольбою протянула пред собою
И в лицо ему глядела, о прощении моля.
7
Молвил: "Сплю, открывши вежды; тихим шелестом одежды,
Или вздохом, иль движеньем, о молю, не разбуди!
Джеральдин, не подходи же! хоть во сне тебя я вижу,
Но не выдержит блаженства сердце и замрет в груди!"
8
Улыбалась, как сквозь грезы, но в очах сверкали слезы, -
И раздался нежный голос, будто ласкою звеня:
"Так ты любишь в самом деле? в целом мире, неужели,
О Бертрам, для сердца барда нет достойнее меня?"
9
Молвил: "Грезить бы навеки, как стремятся вечно реки,
Как в тени зеленой волны к морю мчатся и сейчас!
Так, о дивное блаженство! о виденье совершенства!
Жизнь моя б катилась к смерти, с чудным сном не разлучась!"
10
Улыбалась, как сквозь грезы, но в очах сверкали слезы
И струились по ланитам, где румянец вспыхнул вновь;
Взяв его за обе руки и смиряя сердца муки,
Говорила: "Я - виденье - дам тебе свою любовь!"
11
Он - в сознаньи сладком плена, - перед ней склонил колена,
А она ему шепнула: "Я исполню свой обет;
Ты богат - в дарах природных, знатен - в мыслях благородных,
А что скромен по рожденью - так печали в этом нет!"