На главную страницу

МИХАИЛ ЦЕТЛИН (АМАРИ)

1882, Москва – 1945, Нью-Йорк

«Ему зарубежная русская литература многим обязана», – писал Глеб Струве. С начала 1900 года Цетлин, чей псевдоним имеет много расшифровок, но наиболее вероятная – А Маriе, то есть «Для Марии» (имя жены поэта), – больной туберкулезом наследник богатейшего торгового дела своего деда по матери («Чай Высоцкого»), жил на французских курортах. Из-за болезни не окончил университета, однако хорошо знал пять языков; в 1906 году выпустил в Москве первую книгу («Стихотворения»). В 1907 году был привлечен как член партии эсеров к «дознанию», бежал за границу и до 1917 года жил то во Франции, то в Швейцарии. В это время в Москве Цетлину-Амари принадлежало издательство «Зерна», выпускавшее книги практически в обход военной цензуры. В 1916 году в нем вышел сборник Амари «Глухие слова» с подзаголовком «стихи 1912–1913 гг.» и с традиционным разделом «переводов» в конце. В этом разделе были опубликованы шесть стихотворений Фридриха Гёльдерлина, при этом годы его жизни проставлены, а имя (Фридрих) опущено, ибо военная цензура с конца 1914 года и до конца 1917 года штрафовала за любые немецкие цитаты и даже за разговор по телефону, если он велся по-немецки. С какого языка сделаны переводы, в книге тоже указано не было. Если учесть, что опубликованные к тому времени русские переводы из Гёльдерлина можно перечесть по пальцам одной руки, переводы Амари предстают в совершенно особом свете. Летом 1917 года поэт с семьей вернулся в Москву, но годом позже сложным путем вновь бежал в Париж, где десятилетиями занимался поэзией и еще больше – благотворительной деятельностью; с 1920 по 1939 год заведовал отделом поэзии в «Современных записках». В сентябре 1940 года через Португалию вместе с семьей добрался до Нью-Йорка, где с Марком Алдановым основал «Новый журнал», давший на своих страницах приют чуть ли не трети авторов нашего сайта, в том числе уже в XXI веке. Амари переводил Рильке, Валери и многое другое, но место в истории поэтического перевода обеспечила ему именно странная публикация «вражеского поэта» времен первой мировой войны, а также переложения из Бялика.


УИЛЬЯМ ВОРДСВОРТ

(1770–1850)

СОНЕТ
(Написан близ Дувра в день возращения)

Дышу я снова воздухом родным.
Петух кричит, звенят колокола,
Играют дети в зелени, и дым
Каминов в небе вьется. Не была
Давно душа так радостно светла:
Здесь все английское, к своим, к своим
Вернулся я, – как сердце радо им!
Европа вся еще в оковах зла,
На время, но в цепях. А ты, страна
Моя, свободна! И душа полна
Такой и радости и высоты.
Как счастлив я, что здесь дышу, живу,
Гуляю, мну английскую траву,
Что мне во всем товарищ милый – ты.

АЛДЖЕРНОН ЧАРЛЗ СУИНБЕРН

(1837–1909)

ХОР ИЗ «АТАЛАНТЫ В КАЛИДОНЕ»

На самой заре времен
Был послан в мир человек,
И что же обрел здесь он
На краткий иль долгий век?
Радость, но в ней, как хлеба
Дрожжи, – отчаянья яд;
Память, посланницу неба;
Безумие, знавшее ад;
Силу без рук для созданья;
Любовь, что длится лишь день;
Ночь – только тень от сиянья,
И жизнь – только ночи тень.

И взяли высшие боги
Немного слез и огня,
Немного пыли с дороги,
С пути проходящего дня;
Песку с полей разрыхленных
И пену волн морских;
И формы душ нерожденных,
И формы тел людских;
И смеясь и плача, сковали
Всей любовью, всем гневом своим,
Со смертью в конце и в начале
И с жизнью над ним и под ним
Для дня, утра и ночи,
С трудом и тяжкой тоской,
Опору живых средоточий,
Священный дух людской.

И бурь порыв без предела
Вдохнули в уста людей,
И жизнь им влили в тело
Для земных ночей и дней;
Создали зренье и слово,
Чтоб душа с ним тайно слилась;
Свой час для труда земного,
Для греха земного свой час.
И дали любви обаянье,
Которым путь освещен,
И дня красоту и сиянье,
И ночь и у ночи сон.
И слов его ярко горенье,
И надежда в его устах,
Но в сердце – слепое томленье
И предчувствие смерти в глазах.
Ах, он ткет, но постыдна одежда;
Свет – только пожнет ли он;
Жизнь есть бодрствованье и надежда,
Но в конце и в начале – сон…

ФРИДРИХ ГЁЛЬДЕРЛИН

(1770–1843)

ВЕЧЕРНЯЯ ФАНТАЗИЯ

Под мирной сенью хижины пахарю
Очаг отраден, малым доволен он.
        В долине путник слышит звоны,
                Колокол тихий на близкой церкви.

Вернулись в гавань все корабельщики,
Далекий город шумы веселые
        Смиряет. Тихо. И в беседках
            Мирно друзья коротают вечер.

А что же я? О, если б жил, как все,
Труда поденщик, в смене размеренной
        Забот и мира. Спят все. Что же
            В сердце моем не смирилось жало?

В вечернем небе, словно весна цветет,
Несчетны розы. В славе и золоте
        Сияет мир. Туда, туда бы,
            К тучам пурпурным, – там в свете, в воздухе

Растает, растворится и жизнь, и боль!
Мольбой ли глупой вспугнуто, кануло
        Очарованье? Смеркло. Снова
            Я одинок, как всегда, под небом.

Приди же, сладкий сон! Слишком многого
Так жаждет сердце! Не отпылаешь ты,
        Мечтательная так тревожно
            Юность... И ясною будет старость.

К ПАРКАЛИ

Одно лишь лето дайте, вы, мощные,
Одну лишь осень зрелых напевов мне,
       Чтоб легче сердце, сладким пеньем
           Долу насытившись, умерло бы.

Ведь душам, в жизни не воплощающим
Извечных и божественных прав своих,
       Не даст забвенья даже Лета.
           Если же песнь моя мне удастся,

Привет тебе тогда, ты, о мир теней!
Я буду светел, если б и не было
       Со мной там лиры. Всё ж однажды
           Жил я, как боги, а это - благо.

ПРОЩАНЬЕ
(Диотиме)

Если я со стыдом сгину, и дерзким, им
Не отмщу и сойду в гроб обесславленным,
       И меня одолеют
       Силы, духу враждебные -

Пусть тогда и тобой буду забыт, навек,
О, красней за меня, мучься и ты стыдом,
       Ты, любимая мною!
       Нет, и тут пусть не будет так!

Но предчувствую я: буду один, один…
Гений светлый, и ты бросишь! И духи лишь
       Смерти будут мне струны
Сердца, струны все, рвать и рвать.

Кудри юности, о, осеребритесь же!
Краток будет мой день, завтра же что нас ждет?..
       …меня на пустынный здесь
       Двух дорог перекресток
       Боль разящая кинула!

ХАИМ НАХМАН БЯЛИК

(1873–1934)

ПЕРЕД ЗАКАТОМ

На закатное небо посмотри заревое
        Через наше оконце.
Обними мою шею, вот, прижмись головою.
        Опускается солнце.

Небо – море сиянья. Свет великий струится,
        Сплетены мы безмолвно.
Пусть летят наши души, как свободные птицы,
        В светозарные волны.

Затеряются в высях, как две быстрых голубки,
        Но в пустыне безбрежной
Острова заалеют, – и воздушны, и хрупки,
        Души спустятся нежно.

Уж не раз прозревали нетелесным мы взглядом
        Те миры без названья,
И от их созерцанья стала жизнь наша – адом,
        И удел наш – скитанья.

Словно к светлой отчизне, устремляем мы очи
        К ним с великою жаждой.
Не о них ли нам шепчет звезд торжественной ночи
        Луч мерцающий каждый?

И на них мы остались, нет ни друга, ни брата,
        Два цветка мы в пустыне,
Тщетно ищем, скитаясь, невозвратной утраты
        На холодной чужбине.