На главную страницу

МАРИЯ УСОВА

ок. 1885-1948, Москва

Сведения о переводчице скудны. Известно, что происходила она из провинциальных дворян, в начале 1920-х годов училась на Брюсовских курсах, однако среди анкет, заполнявшихся "брюсовцами" на право получения стипендии, анкеты Усовой нет: очевидно, дворянка имела право учиться только платно. В фондах журналов 1930-х годов в РГАЛИ хранятся непошедшие переводы Усовой из поэтов преимущественно пролетарской разновидности (Эжен Потье, Люк Дюртен и др.) - тех, чье творчество на сегодняшний день известно лишь в связи с традицией социологической фальсификации западной литературы, в 1930-е годы имевшей место в СССР. Архив Усовой не найден и, возможно, не сохранился, а публикаций тоже почти не было. Муж дочери Усовой, Ирины Владимировны (1905-1985), философ В. В. Налимов сообщил составителю этой антологии, что любимым занятием в доме Усовых были беседы о тонкостях и вариантах, возможных при переводе отдельных строк Бодлера, Верлена, Гёльдерлина. Перевод из Рембо взят нами со страниц журнала "Молодая гвардия" (1937, № 9). Кроме того, подборка переводов Усовой из Верхарна сохранилась в архиве издательства Academia. Переводы подробно разобраны (и одобрены) критиком и переводчиком Димитрием Александровичем Горбовым (1894-1967), одним из членов литобъединения "Перевал", человеком классически образованным. Тексты воспроизводятся по архивным материалам (РГАЛИ, ф. 629, оп. 1, е.х. 39).


АРТЮР РЕМБО

(1854-1891)

ОБОМЛЕВШИЕ

Где снег ночной мерцает ало,
Припав к отдушине подвала,
        Задки кружком, –
Пять малышей – бедняги! – жадно
Глядят, как пекарь лепит складно
        Из теста ком.

Им видно, как рукой искусной
Он в печку хлеб сажает вкусный,
        Желтком облив.
Им слышно: тесто поспевает,
И толстый пекарь напевает
        Простой мотив.

Они все съежились в молчанье…
Большой отдушины дыханье
        Тепло, как грудь!
Когда же для ночной пирушки
Из печки калачи и плюшки
        Начнут тянуть

И запоют у переборок
Ряды душистых сдобных корок
        Вслед за сверчком, –
Что за волшебное мгновенье,
Душа детишек в восхищенье
        Под их тряпьем.

В коленопреклоненной позе
Христосики в ночном морозе
        У дырки той,
К решетке рожицы вплотную,
За нею видят жизнь иную,
        Полны мечтой.

Так сильно, что трещат штанишки,
С молитвой тянутся глупышки
        В открытый рай,
Который светлым счастьем дышит.
А зимний ветер им колышет
        Рубашки край.

ЭМИЛЬ ВЕРХАРН

(1855-1916)

НА ВЗМОРЬЕ

В лазури пепельной был ветра бег суров;
И вот со стороны отверстого востока
Потрясся горизонт от белого потока
И скачки бешеной взвихренных облаков.

Весь день, что ясным был с утра без перемены, -
Вверх гривы, золото на спинах, круп в огне, -
Их табуны неслись в эфирной вышине
Во взлетах серебра туманного и пены.

Порыв еще возрос, лишь вечер взмахом крыл
Широким, траурным пространство разделил
И двинул их к морским рокочущим границам,

И солнце летнее, упавшее с высот,
Ворвалось, всё в крови, в их яростный полет,
Как алый жеребец к горячим кобылицам.

СТАРЫЕ ДУБЫ

Дубы огромные, корявые дубы
Зимой со стонами взметают ветви страстно,
Как руки, что, полны томленья и мольбы, -
От грузных тел своих всё рвутся вдаль напрасно.

       Душа полночных стран, печальна и дика,
       В угрюмые дубы свои вложила муки,
       В конвульсиях ветвей кричит ее тоска,
       Ее осенние потери и разлуки.

О эти жалобы и жалобы всю ночь!
Сперва негромкие, как дальний рокот нежный,
Как будто бы прогнать еще им страшно прочь
Дремоту грустную глухой равнины снежной.

       Потом желание одолевает страх,
       Когда уж буря ржет, когда она уж близко;
       Потом вдруг резкий крик, что на больших путях
       Испуганных зверей к земле склоняет низко

И от которого бегут они, рыча;
Потом затишья миг, зловеще молчаливый, -
Предвестье ярости, и мрака, и меча, -
И вдруг безумные, безмерные порывы.

       Пространство всё скрипит, ревет - вблизи, вдали,
       Всё извивается, летит в лохмотьях гнева
       По никнущим полям и до концов земли
       Трубит в неистовстве про близость смерти зева.

О старые дубы! Их золото коры
Такое темное! О пытки те и муки,
Что наносили вихрь, гроза и топоры,
Ломая сучья их, и пальцы их, и руки.

       Они истерзаны; на тяжкое чело
       Страданье падало - года, века, бессменно,
       И в ропот соков их такую скорбь влило,
       Как будто тьму пронзил последний крик вселенной.

Дубы огромные, корявые дубы
Зимой со стонами взметают ветви страстно,
Как руки, что, полны томленья и мольбы, -
От грузных тел своих всё рвутся вдаль напрасно.

       Душа полночных стран, печальна и дика,
       В угрюмые дубы свои вложила муки,
       В конвульсиях ветвей кричит ее тоска,
       Ее осенние потери и разлуки.

УСИЛИЕ

Ряды работников с прерывистым дыханьем,
Что врезались в века могучим очертаньем
С печатью на челе свершений и побед,
Квадратный резкий торс, жест точный, строгий взор,
То остановки мощь, то бег, борьба, напор,
Какой трагический, отважный, гордый след
Вы в памяти моей вписали с ранних лет.

Люблю вас, статные погонщики тяжелых
Упряжек лошадей, что ржут среди равнин,
И вас, лесов глухих, душистых дровоколы,
А также и тебя, смиренный селянин,
Что любит лишь поля с их скромными путями
И взмахами руки, обильными горстями
Бросает высоко над бороздой зерно,
Чтоб в предмогильный миг в лучах жило оно.

Люблю вас, моряки, плывущие в ненастье
С простою песнею средь ночи, при звездах,
Когда корабль дрожит, качаясь на волнах,
И ветер дергает трепещущие снасти.
Вас также, грузчики, чье туго гнется тело,
Внося и вынося груз сотен кораблей,
Что всё идут, идут от пестрых пристаней
Для покоренья вод до крайнего предела.

И вас, искатели, кого манит металл
Средь ледяных полей, среди пустыни снежной,
Где холод, грозный царь тех белых стран безбрежных,
Так много смелых жертв в тиски свои зажал.
И вас, герои шахт, глубоко под землей
Ползущих с лампою в зубах к далекой жиле,
Где уголь, уступив безвестной вашей силе,
Под одинокою ломается рукой.

И наконец, и вас, кующих сталь и медь,
Чьи лица золото живое и чернило,
Чьи спины напряглись, пронзая мрака сеть
Над наковальнями у мощного горнила,
Плющильщиков ряды, чье пламенное дело
Из века в век росло и подымалось смело
Над городами слез и роскоши чванливой.
Я в сердце вас ношу - больших, братолюбивых.

О этот едкий труд - упорный, стойкий, строгий
Среди равнин, морей, в глубоком сердце гор,
Скрепляющий узлы, рождающий упор
На каждой сажени крутой земной дороги.
При свете и в тени - о этот жест борца,
О руки, символы горенья, постоянства,
Связавшиеся в цепь сквозь время и пространство,
Чтоб переделать вид всемирного лица,
Чтоб света изменить предвечные морщины,
Пересоздав моря, и горы, и долины
По воле нового творца!

СТАТУЯ

За светлою звездой - душой своей ведущей к цели
По горному пути, где камни пламенели,
Он к неизвестному так далеко ушел,
Что век его, и стар и зол,
Смертельно кашляя под ветром мысли сильной,
Насмешкою покрыл его, как бы плитой могильной.

Он был забыт в теченье многих лет
К грядущим дням свой подводивших след
Пока не вспыхнул в гимне золотом
Весь город при его апофеозе
И не поднял его ликуя в позе
Свершителя на пьедестале золотом.

И записали на граните славы
Изгнанье, голод, ужас и тюрьму
Из преступленья прежнего ему
Венец сковали величавый.

Взяв мысль его - воздвигнули закон,
Взяв бред его - порядок учредили,
И прежние враги наперерыв забыли
Набат, где был его призыв запечатлен.

Он освятил квартал фигурою своей.
И светлый лоб его, еще расширен тайной,
Сиял спокойно строг, благой, необычайный
Над суетой и яростию дней.

ВЕЧЕРНИЕ ЧАСЫ

"Жар сердца, жар души, телесное начало" -
Ненужные слова снижающих любовь.
Ты, солнце, меж лучей своих не различало
Луч полдня, вечера - зари, всходящей вновь.

На знойных небесах, в лазури беспредельной
Своим сиянием само ослеплено,
Ты знаешь только то, что весь огонь твой - цельный
И для священных тайн гореть ему дано.

Любить есть действовать и вечно знать экстазы.
- О ты, которою мой гордый дух храним,
Зачем нам взвешивать мечты своей алмазы?
Я всю тебя люблю всем существом своим.