ГРИГОРИЙ ЗАБЕЖИНСКИЙ
1879 – 1966
По образованию юрист. До революции жил в Москве, впервые выступил со стихами в 1906 году. В Москве он входил в кружок скульптора К. Ф. Крафта, где бывали А. Белый, Эллис и погибший при Сталине Сергей Клычков, о котором Забежинский написал ценные воспоминания (НЖ № 29, 1952), – еще весной 1913 года Клычков и Забежинский совершили пешее паломничество в древний монастырь возле Дмитрова. Во время войны, очевидно, служил в кавалерии: в переписке между собой эмигрантские редакторы упоминают Забежинского как «поэта-кавалериста». Эмигрировал он после революции через румынскую границу, с начала 20-х годов жил в Берлине, где открыл свой книжный магазин. Там же вышли в переводе Забежинского «Смерть Тициана» Гуго фон Гофмансталя (1921), антология «Из новой немецкой лирики» (1921); «Песни Билитис: по М. Гейму, Пьеру Люису и Рихарду Демелю» (1922); Позднее он переехал в Париж, вступил в масонскую ложу (1935). Некоторое время жил в Австралии. Уже после войны он издал пусть не блистающий озарениями, но первый полный русский перевод «Часослова» Рильке (Париж, 1947). С начала 1950-х годов жил в Америке. Две книги собственных стихотворных работ Забежинского вышли в Нью-Йорке («Стихи»,1953 и «Вторая книга стихов», 1956).
ДЕТЛЕВ ФОН ЛИЛИЕНКРОН
(1844 – 1909)
ПОСЕЛЯНЕ
Мне на террасе мило приказала
Красавица с возвышенной душой –
Принцесса юная – читать стихи.
Я выбрал Тассо.
В вечерней тишине
Уж первые цикады прозвенели.
Погасло солнце. Пурпур облаков
Светло звучал, купаясь в синем небе.
Пестревший в глубине под нами сад
Запрятался во тьму растущих теней…
И соловей запел.
Слуга поставил
Нам лампы на столе. Ночной зефир
Не колебал их хрупкого мерцанья…
В селе под нами музыка гремела,
И, явственно прорезывая мглу,
Светились окна танцевальной залы.
Мелькали быстро пары в стройных танцах,
И доносились иногда до нас
Смычков удары, топот, визг, веселье.
Казалось, там царит восторг безбрежный.
Меж тем я продолжал, не замечая
Ликующей долины под собой.
Но плясок образы мелькали, как во сне.
И я как раз напал на те стихи:
«Удержит ли бокала край вино,
Что пенится, вскипает и шипит?»
Когда ж я поднял веки, то увидел,
Как, руку левую простерши чрез перила,
В пейзаже радостном готова утонуть,
Принцесса юная, забыв про Тассо,
Вперила взоры влажные с тоской.
На праздничных, веселых поселян.
«Как, Ваша Светлость, вы б сейчас хотели
Вплестись в веселый сельский хоровод?»
В ответ раздался вздох: «О, да, с восторгом!»
Ах, если б мог я выразить стихом,
Как этот вздох принцессы прозвучал.
И это «О!» и это «да», звучавшее так страстно,
И как был сладок стон: «О, да, с восторгом!»
КТО ЗНАЕТ ГДЕ?
Дым, мусор, трупы, кровь
И нив истоптанную новь
Ласкало солнце.
И ночь пришла. И кончен бой,
И редко кто пришел домой
С кровавой битвы.
Там юнкер-мальчик в первый раз
Сегодня нюхал порох, газ…
И рвался в бой.
Как нес высоко знамя он!
В объятья смерти заключен,
Он рвался в бой.
Вблизи молитвенник лежал,
Что юнкер при себе держал
На рукоятке сабли.
Баварский гренадер потом
Нашел запачканный песком
Священный томик.
Домой принес поспешно он
Отцу нерадостный поклон
От сына.
А тот дрожащею рукой
Вписал «зарыт сыночек мой
В песке… Кто знает где?»
А тот, кто эту песню пел,
И стих прочел, не только цел
Но свеж и весел,
И все ж меня, и все ж тебя
Навек закроет та ж земля…
Кто знает где?
ПОСЛЕ БАЛА
Ставь во тьму кареты смело
Твой атласный башмачок!
С пеной конь грызет удило, –
Подавай скорей, дружок!
На моем плече лежала
Томно, как венок фиалок,
Белокурая комтесса.
Ночь тонула в зыбкой тине.
Первый красный луч блеснул.
С хохолка и шубки иней
Чибис вспуганный стряхнул.
Бег коней во сне иль в сказке?
Еще вскидывает глазки
Белокурая комтесса.
Серп звенит с далекой нивы;
Лай дворняжки у колес.
Голубь хохлится игриво…
И как только поднялось
Драгоценное светило,
Быстро с Гретна-Грин катили
Я и хрупкая комтесса.
ПЕТЕР ГИЛЛЕ
(1854 – 1904)
ВЕТЕР МАЯ
Желанья капризные девушек
Нагнули вниз
Сирень,
Голубую и белую.
Как голуби, дальше они унеслись,
С горящими дико щеками.
Высоко в ликующих, знойных
Бегущего солнца руках
Пляшут лучи.
Светло порхающих, стройных
Белых платьев блаженство
Далеко.
Желанья капризные девушек
Нагнули вниз
Сирень,
Голубую и белую, –
И прочь унеслись.
ГЕРМАН КОНРАДИ
(1862 – 1890)
* * *
Я лжи, как раб покорный,
Служил весь этот день.
Теперь вуалью черной
Легла ночная тень.
Кругом полно все снами,
Лишь ветер шумит средь гор.
С горящими пылко устами,
Часы за часами,
О, призраки ночи, я с вами
Дикий вел разговор.
Вокруг меня он вьется,
Злых духов жуткий рой.
С каким злорадством жмет меня
Могучею рукой!
Крикливо лезет в душу
Вопросов злой поток.
И, если только трушу,
Я в грудь удар обрушу.
Молчанье вдруг нарушу,
О, день, как ты далек!
ОТТОН ЭРИХ ГАРТЛЕБЕН
(1864 – 1905)
SAN GIOVANNI
Последний серп луны убывающей
На небе Рима в Иванову ночь.
Я пережил и не мог превозмочь
Жажду познать его смысл зажигающий.
Я новых людей полюбил, и мне помнится:
Там стоял надо мной – в серебре –
Последний серп луны убывающей
На небе Рима в Иванову ночь.
Мою жизнь вспоминаю, и взор мой покоится
На карнизах замолкших дворцов. На заре
Пурпур утра колонны согрел.
Проснулися птицы – и побледнел
Последний серп луны убывающей.
* * *
Я видел, друг, один по ниве ты бродил,
И голова твоя виднелась из колосьев,
Позолоченных пурпуром заката.
Но иногда ты нагибался вниз
И в ржи густой надолго пропадал.
Скажи же мне! Что ты искал средь поля?
– Мой друг, высокие колосья обманули
Тебя. Я был наедине с прелестной крошкой.
К ее губам я часто наклонялся,
Искал и находил там сладкие плоды…
И в золоте колосьев утопал.
* * *
Жизнь велика и обильна!
Нам вечные боги ее подарили, –
Исполнены доброй улыбкой –
Нам смертным, радостно созданным.
Но бедно сердце человека!
Быстро приходит в отчаяние,
Забывает плоды созревающие.
Вечно снова с пустыми руками
Крестьянин сидит на улице пыльной,
Над которой, искрясь и сверкая,
На грохочущих звонко колесах
Счастье проехало мимо.
ЦЕЗАРЬ ФЛАЙШЛЕН
(1864 – 1920)
ХРАНИ В СЕРДЦЕ СОЛНЦЕ
Храни в сердце солнце,
Хоть небо во мгле,
Хоть снежно и бурно,
Хоть бой на земле!
Храни в сердце солнце,
Была не была!
И будет убита
Осенняя мгла.
Пусть песня восторга
Звенит на губах,
Хотя б повседневность
Внушала нам страх!
И с песней восторга
Была не была,
Рассеется быстро
Одиночества мгла.
И слово привета
Имей для других.
Открой им источник
Восторгов своих.
Песней звенящей
Спасай от забот.
Храни в сердце солнце,
И мир расцветет.
ОТТОН ЮЛИЙ БИРБАУМ
(1865 – 1910)
ЧЕРНАЯ ЛЮТНЯ
Из дикой розы
Над гробом Христа
Черную лютню
Строит мечта;
Зеленые лозы
Ей в струны
Даны.
Горе, песня та – мечта,
Сладость Эрота, жажда Христа,
И ту песню на струнах из лоз
Пела черная лютня из роз.
Я в майскую ночь
Услышал ее.
Зажглось для любви,
С болью сердце мое;
Тут жизни моей
Были страсти
Даны.
Горе, песня та – мечта,
Сладость Эрота, жажда Христа,
И ту песнь на струнах из лоз
Пела черная лютня из роз.
ЖАНЕТТА
Кровать и стол, комод, диван,
Меж ними девы стройный стан,
Моя крошка, шалунья – Жанетта.
Карие глазки весельем горят,
Вьется каштановых локонов ряд,
Губки, как красные вишни, пленят…
Жанетта, Жанетта!
А там на окошке, где плющ растет,
Сквозь зелень сплетений шпионит Эрот
Моя крошка, шалунья – Жанетта!
Двери настежь! ребенок в объятьях моих.
Мы с тобою вдвоем, мы одни в этот миг!
Ветер звонко поет про блаженство двоих –
Жанетта, Жанетта!
СТЕФАН ГЕОРГЕ
(1868 – 1933)
* * *
Мы до ворот медлительной походкой
Идем сквозь роскошь буковой аллеи.
И смотрим вдаль, где в поле – за решеткой
Опять цветет миндаль, белей лилеи.
Скамейки ищем мы, где тени нету,
Где чуждый голос нас вспугнуть не может,
Где рады мы ласкающему свету,
Где наших грез никто не потревожит.
Мы шепоту верхушек благодарны,
И я смотрю и упоенный внемлю,
Как капли солнца льются лучезарно,
Как падает созревший плод на землю.
* * *
Мы бродим по холму под тенью перелесиц,
А там, над ним вверху, свое сиянье ткет
Над нежной зеленью лужаек бледный месяц,
Что белым облачком та свой полет.
Отчетливо бледней становятся дороги,
И держит путников какой-то шепот здесь,
То плещет ли вода незримо, чрез пороги,
Иль колыбельную щебечет птица песнь?
Два темных мотылька, возникнув рано в поле,
Затеяли игру, гоняясь и кружа…
Из травок и цветов для притупленной боли
В вечернем ладане стелит постель межа.
* * *
Я мчусь домой в богатой лодке,
Возникла в небе цель-маяк,
Всех обгоняет парус ходкий.
На нашей мачте – белый флаг.
И старый берег, и строенья,
И старый колокол мне нов.
И нежно ветра убежденье,
Как новой дружбы сладкий зов.
Вскипают гребни волн. Над ними,
Как шепот роз, звучат слова:
– Ты долго жил с людьми чужими,
Но к нам любовь в тебе жива.
Ты выезжаешь пред рассветом,
И в тот же день тебя всегда
Встречают женщины приветом
И лаской первая звезда.
КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН
(1871 – 1914)
* * *
Однажды куб себе сказал:
Я сам себе противен стал:
Моя шестая сторона
Навеки неба лишена,
И – будь на ней глаза мои –
Все смотрит в глубь и мрак земли.
Земля, таким речам внимая,
Вскричала, гнева не скрывая:
«Осел, не потому ль темна я,
Что ты седалищем своим
Мою поверхность покрываешь:
И боком темным и слепым
Мне вечно солнце заслоняешь?
О, уберись с моих ты глаз, –
Светла я стану, как алмаз.
Глубоко оскорбленный куб
Стал беззащитен, нем и туп.