На главную страницу

ДМИТРИЙ ЗВЕНИГОРОДСКИЙ

1885 с. Малые Серякуши Ардатовского уезда Нижегородской губ. — 1928, с. Чернопенье близ Костромы

Князь Дмитрий Владимирович Звенигородский учился сперва в Московском университете, затем в Йенском, до переворота 1917 года занимался больше педагогической деятельностью, чем литературой. Однако уже в 1918 году он был вынужден уехать в родную нижегородскую провинцию, подыскать там скромное место учителя немецкого языка в семилетке, — что, видимо, спасло ему жизнь на ближайшие десять лет. Именно там он и занялся поэтическим переводом: автограф его перевода «Ворона» Эдгара По, выполненного в 1922 году, с благожелательной рекомендацией «к публикации», исходящей от Юрия Верховского, хранился в архиве К. С. Родионова (по матери — Шаховского), по этому тексту перевод и был опубликован уже в XXI веке в издании «Литературных памятников» («Ворон», 2009). Из других переводов Д. В. Звенигородского интересны переложения Томаса Мура, Дж. Г. Байрона, Поля Верлена. Книга сохранившихся стихотворений и переводов Д. В. Звенигородского вышла в издательстве «Арт-Принт» осенью 2013 года.


АЛЬФРЕД ТЕННИСОН

(1809-1892)

КОРОЛЕВА МАЯ

Разбуди меня, родная, позови меня ты рано поутру;
Завтра год вбежит с разбега в ароматную, певучую пору;
Веселея и шумливей не сыскать в году нам завтрашнего дня, –
Мать родная королевой, королевой пышной Мая назовут они меня.

Много, много глаз блестящих, как цветы блестят на бархате долин;
Что мне Маргарет и Мери, что мне Кэр и Каролин?
Ведь у маленькой Алисы больше светится лучистого огня!
Мать родная королевой, королевой пышной Мая назовут они меня.

Ах, как крепко сплю я ночью, без тебя, моя родная не проснусь;
Ах, как голос твой услышу, на заре румяно-вспыхнувшей очнусь.
Я цветы в венки, букеты и гирлянды буду рано собирать;
До того как королевой, королевой пышной Мая, буду радостно средь радостных блестеть.

Как в долину я сходила, угадай, кто первый встретился со мной?
Робин встретился у моста под ракитником, клубящимся весной.
Все мой взор задорно-быстрый он не хочет, он не может позабыть;
Завтра, завтра королевой, королевой пышной Мая суждено мне, верно, быть.

Я была вся в белом-белом, – он меня за призрак, право, мог принять.
Я безмолвно проскользнула, как скользит мечта, туч будущих свет трепетного прядь;
Говорят, что я жестока, мне нет дела до того, что говорят –
Только завтра королевы, королевы пышной Мая заблестит на мне наряд.

Говорят, любовь сжигает, молодую жизнь доводит до морщин.
Ах, вины моей в том вовсе нет, виновен он во всем, еще будет во всем один.
Мало ль юношей влюбленных еще будет обо мне с тоской вздыхать,
Но я буду королевой, королевой пышной Мая, беззаботно, отреченно блистать.

Пусть и маленькая Эффи выйдет завтра вместе с верною сестрой.
Приходи и ты, родная, насладиться вместе майскою порой.
Сколько юностей сойдется из окрестностей, что бы праздник увидать
Как я буду королевой, королевой пышной Мая на траву в цветах горящих ступать.

Как вкруг паперти старинной пышно жимолость волнится цветом.
Как красиво, вдоль канавы сладкий кресс в траве мерцающей растет,
Ноготки блестят в болотах, в углублении как травою разделенные огни.
Мать родная, завтра будут королевы, королевы пышной Мая взоры радовать они.

Ночью ветер то приходит, то приходит беспокойный по затихнувшим лугам.
Не дает он звездам меркнуть, не дает скопиться смутным облакам.
Нет, уверена, что завтра ни одной не капнет капли дождевой
И я буду королевой, королевой пышной Мая под безоблачной, глубокой синевой.

Утром зелень, тишь и свежесть будут влажную долину наполнять,
И баранчики и лютики немеркнущие, в траве огнем сиять.
А как речке будет весело в извилинах причудливых скользить,
Что за счастье королевой, королевой пышной Мая по лугам зелено-солнечным скользить

Так буди меня ты завтра, позови меня ты рано поутру;
Завтра год вбежит с разбега в ароматную певучую пору;
Веселее и шумливей не сыскать в году мне завтрашнего дня –
Мать родная, королевой, королевой пышной Мая назовут они меня.



ЭДГАР АЛЛАН ПО

(1809–1849)

ВОРОН

В полуночный час угрюмый размышлял усталой думой
Я над редкими томами – и туманился мой взор;
Голова когда кивала, дверь внезапно задрожала
Будто кто-то очень тихо колыхнул дверной запор.
«Это гость, – пробормотал я, гость колеблет мой запор.
Кто ж не спит до этих пор?»

Все мне помнится так ясно: ночь декабрьская ненастна,
Каждый отблеск на паркете стлал загадочный узор;
Как я утра дожидался и надеждой обольщался
Скорбь унять в старинных книгах о возлюбленной Линор,
Лучезарной, несравненной. В мире ангелов Линор,
Там вверху с недавних пор.

Шелковистый смутный шорох в темно-красных жутких сторах
Небывалый сеял ужас для меня до этих пор.
Сердца стук, чтобы унялся, я так часто повторялся:
«Это гость, который просит отпереть дверной запор,
Гость меня увидеть хочет, просит отпереть запор
И не спит до этих пор».

Успокоившись немного, я сказал, став у порога:
«Извините, что не отпер дверь свою до этих пор,
Но так сладко задремал я, что и стука не слыхал я,
Вы так тихо, осторожно колыхнули мой запор,
Что я в стуке сомневался». Тут я дверь открыл во двор –
Только мрак мой гасит взор.

Глубоко тот мрак пронзая, трепеща и ожидая,
Страшный смертным призрак хрупкий все улавливал мой взор:
Но молчанье было глухо, хоть и чутко было ухо,
И одно, одно лишь слово шепот мой твердил «Линор».
И мне эхо приносило снова шепот мой «Линор»,
Милой сердцу с давних пор.

Снова в комнату ступая, весь внутри огнем пылая,
Я услышал снова, будто рук таинственных напор.
«За окном, впотьмах, без света кто-то верно ждет ответа,
Кто-же, кто– же посмотрю я, за шуршащей дымкой стор,
Стихни сердце. Приподнимем смело дымку этих форм,
Кто там ждет до этих пор?»

Ставень прочь метнул с размаху, волю дав глухому взмаху
Крыльев, Ворон древний гордо, Ворон баснословных пор,
В мою комнату влетает, мне приветов не кивает,
Но с достоинством вельможи неподвижный держит взор.
Сел на бюст Паллады тихо и его спокоен взор,
Словно здесь он с давних пор.

Эта птица грусть смахнула, и улыбка проскользнула
У меня на облик важный птицы с взглядами в упор.
Я сказал: «Старинный Ворон, как ты призрачен и черен.
Из каких ущелий мрачных ты метнулся на простор?»
Ворон каркнул, променявший мрак ущелий на простор:
«Никогда уж с этих пор!»

Меня сильно поразило: птица ясно говорила;
Хоть ответ ее без смысла я до сих не понял пор.
Трудно было удержаться птице той, не удивляться,
Что на бюст над дверью села, – птица из полночных гор,
Птица с именем столь странным из студеных темных гор:
«Никогда уж с этих пор».

Но на бюсте ворон снова все твердит мне то же слово,
То же слово извергает из своих зловещих нор,
И другого не бормочет, песен черных не клокочет
И тогда шепчу я внятно: «Я покинут с давних пор.
Завтра он меня покинет». Птица каркает в упор:
«Никогда уж с этих пор».

У меня улыбку снова ворон выманил суровый.
Кресло выдвинув, поставил я его совсем в упор
Против ворона. Без слова сел на бархат я лиловый,
Размышляя, что сказала птица баснословных пор,
Что же карканье то значит птицы баснословных пор:
«Никогда уж с этих пор».

Так я смысл предполагая, мысль безмолвьем охраняя,
Чуял глаз вороньих в сердце пламенеющий задор.
Это чуял и другое, в кресле сидя для покоя
Я к подушке приникая, как и лампы ник узор,
Ах, теперь ей не приникнуть к той подушке, где узор.
«Никогда уж с этих пор».

Тут струя меня обвила баснословного кадила.
Серафим его колеблет, гулок пол, шуршанье стор.
«О несчастный!, – я воскликнул, «Бог в твои страданья вникнул,
И забвеньем исцеляет память о твоей Линор!»
Каркнул ворон о забвенье в небо канувшей Линор:»
«Никогда уж с этих пор»

«О, пророк, – сказал тогда я, «птица добрая иль злая,
Искуситель ты иль жертва, вихрем сброшенная с гор,
В заколдованный мой угол, где все полно жутких пугал,
Ты скажи мне, исцеленье существует, или вздор?»
И тогда про исцеленье ворон каркнул мне в упор:
«Никогда уж с этих пор!»

«О, пророк, – сказал тогда я, «птица добрая иль злая,
Небесами, что над нами носят синий свой убор,
Вечным Богом заклинаю, ты скажи мне, умоляю,
Ах, возможно ли мне будет там, в раю обнять Линор?»
Ворон каркнул про святую в мире ангелов Линор –
«Никогда уж с этих пор!».

«Так исчезни, злая птица, как ночная небылица, –
Я вскричал, вскочивши с кресла, уноси свой лживый вздор!
Только требую теперь я, не оставь свои мне перья,
Ложь твою они напомнят! С бюста, вон! В ночной простор!»
Ворон каркнул не слетая, не летя в ночной простор:
«Никогда уж с этих пор!»

И с тех пор на бюсте ворон, мрачно-тих и густо-черен.
Все сидит, сидит без мысли, как бы вылететь на двор.
И глаза его так злобны, грезам демона подобны.
Лампы свет тяжелой тенью его на пол распростер.
Не подняться мне из тени, свет которую простер,
Никогда уж с этих пор.