ЭДУАРД БАГРИЦКИЙ
1895, Одесса – 1934, Москва
Сохранившиеся переводы Эдуарда Багрицкого с из Рембо и Фридриха Вольфа выполнены в соавторстве с Аркадием Штейнбергом; как рассказывал последний, оба одессита сидели в кунцевской квартирке Багрицкого и орали друг на друга "страшными голосами", сочиняя свой коллективный перевод Рембо, сделанный вослед только что опубликованному переводу "Пьяного корабля" Давида Бродского: противоречащая оригиналу смена чередования рифм у Багрицкого-Штейнберга прямо у Давида Бродского заимствована. Французский оба поэта знали неважно, понаделали ошибок (никаких "бинтов" суки в оригинале не пожирают, там "катаплазма" - сразу и "пустовка", и "послед" по собачьей терминологии); Штейнберг читал по памяти их совместные переводы из Бодлера и Мориса Роллина, этого последнего "проклятого" поэта одесситы хотели сделать полностью. Ранняя смерть Багрицкого оборвала все планы. Отдельно стоят в его творчестве переводы "Морских стихотворений" Яна Нибора (Альбера Робина). Это довольно близкие к оригиналу переложения стихотворений из его сборника "Песни и сказания моря" (Париж, 1893); причем они сразу завоевали популярность: "Старый рыбак" ("Le vieux pecheur") только в периодике был напечатан в 1924-1928 годах четыре раза; к одной из публикаций стихотворения "Подарок" ("Les Quatre sabots de Noel") в 1925 году была сделана приписка: "В русском переводе стихи Нибора появляются впервые". Читателю предъявлялся совершенно булгаковский случай "так называемого вранья": оба стихотворения тридцатью годами раньше ("Вестник зарубежной литературы", 1895, № 6) опубликовала по-русски Евгения Студенская - все-таки переводчица знаменитого "Варяга", на нашем сайте есть возможность посмотреть в оба перевода и подумать - а не читал ли Багрицкий, случаем, эти переводы?.. Да еще Нибора переводила в девяностые годы вовсе не одна Студенская, кроме нее, скажем, еще и Мария Давидова (1863-1943). И размер Багрицкий выбрал такой, который при переводе с французского используется редко - пятистопный хорей. Багрицкий его любил - но тем же размером на три десятилетия раньше и для перевода тех же стихотворений воспользовалась в 1895 году Студенская, - по совпадению, это был еще год рождения самого Багрицкого. Впрочем, того, что Бернса он переводил вообще не с оригинала, а глядя в старые версии П. Вейнберга и М. Михайлова, Багрицкий скрывать и не думал. Результаты во всех случаях были неплохи - разве что не принято считать у нас такой метод поэтическим переводом. Так, однако, бывало не всегда: украинский язык Багрицкий знал, переводил близких ему Бажана и Сосюру. Многие переводы Багрицкого, о которых вспоминают современники, бесследно пропали.
АРТЮР РЕМБО
(1854-1891)
ПАРИЖ ЗАСЕЛЯЕТСЯ ВНОВЬ
Подлецы! Наводняйте вокзалы собой,
Солнце выдохом легких спалило бульвары.
Вот расселся на западе город святой,
Изводимый подагрой и астмою старой.
Не волнуйтесь! Пожаров прилив и отлив
Обречен - выступают пожарные помпы!
И забыл тротуар, буржуазно-потлив,
Как играли в пятнашки румяные бомбы!
Уберите развалины! Бельма зрачков
Отражают свечение суток несвежих!
Вот республика рыжих, давильня боков,
Идиотская биржа щипков и насмешек!
Эти суки уже пожирают бинты!
Объедайтесь, крадите! Победою первой
Обесчещены улицы. Пейте, коты,
Ваше пиво, пропахшее дымом и спермой!
Захлебнитесь абсентом! У мокрых дверей
Мертвецы и сокровища брошены рядом.
Старичишки, лакеи, рыгайте скорей
В честь праматери вашей с обрывистым задом.
Распахните гортани навстречу вину,
Сок лучей закипает, в кишечнике канув,
И распухшие губы роняют слюну
На клейменое дно пресловутых стаканов.
О помойные глотки! Закисшие рты!
Где вино? Вот вино! Прощелыги, к добыче!
Победители! Настежь держать животы!
Ну, подставьте затылки с покорностью бычьей.
Отворите ноздрю ароматам клоак,
Обмакните клинки в ядовитые гущи.
Вам поэт говорит, подымая кулак:
- Сутенеры и трусы! Безумствуйте пуще!
Для того, чтоб вы щупали влажный живот
Вашей Родины-Матери, чтобы руками,
Раскидав ее груди, приставили рот
К потрясаемой спазмами яростной яме!
Сифилитики, воры, шуты, короли!
Ваши яды и ваши отребья не могут
Отравить эти комья парижской земли,
Смрадный город, как вшей, вас положит под ноготь.
И когда, опроставшись от ужаса, вы
Возопите о деньгах, о доме, о пище,
Выйдет Красная Дева с грудями, как львы,
Укрепляя для битвы свои кулачища!
Ты плясал ли когда-нибудь так, мой Париж?
Получал столько ран ножевых, мой Париж?
Ты валялся когда-нибудь так, мой Париж?
На парижских своих мостовых, мой Париж?
Горемычнейший из городов, мой Париж!
Ты почти умираешь от крови и тлена.
Кинь в грядущее плечи и головы крыш, -
Твое темное прошлое благословенно!
Намагничено тело для новых работ.
Приступ бледных стихов в канализационных
Трубах. Ветер опавшие листья гребет.
И зальдевшие пальцы шныряют спросонок.
Что ж! И это недурно! Пускай не смердит
Тельце дохлых стихов, что прикинулось пеньем.
Под округлыми веками кариатид
Звездный плач пробежал по лазурным ступеням.
Ты покрылся паршою, цветут гнойники,
Ты - отхожее место позора земного.
Слушай! Я прорицаю, воздев кулаки:
В нимбе пуль ты воскреснешь когда-нибудь снова!
Декламаторы молний приносят тебе
Рифм шары и зигзаги. Воскресни ж неистов!
Чтобы слышался в каждой фабричной трубе
Шаг герольдов с сердцами оглохших горнистов!
Так возьми же, о родина, слезы котов,
Реквизит вдохновения и катастрофы.
Я взываю к тебе: мой подарок готов,
Принимай эти прыгающие строфы!
Так! Коммуна в развалинах. Мир обнищал.
Льют дожди, и дома одевает проказа.
На кладбищенских стенах танцует овал -
Укрощенная злоба светильного газа!
ЯН НИБОР (АЛЬБЕР РОБИН)
(1857-1947)
СТАРЫЙ РЫБАК
Поразмысли:
Тридцать лет, пожалуй,
За треской
Ты гонишься, отец:
Накопился капитал немалый:
Триста франков
В банке наконец.
Триста франков.
Сыновья, что кедры:
Высоки и соком налиты…
Чаек заповедь,
Законы ветра
У камина забываешь ты…
Хочешь белого -
Бутыль готова.
Хочешь красного -
Садись и пей.
Только помни:
В смутный день улова
Ты в залив не высыплешь сетей.
Как? Сетей?..
Вы почтальона дети.
Вам на суше надлежало б жить.
Кто учил вас, как засыпать сети,
Как грести и острогою бить…
Нет,
Рука, я знаю, не устанет
Руль вертеть
И шкоты собирать…
Мне ль на суше
Петухом горланить,
В кабаке
Под бочкой засыпать…
Мой завет,
Простой и небогатый,
Доведет меня до склона дней,
Чтобы ковш воды солоноватой
Был последней выпивкой моей.
ПОДАРОК
- Сын, пора!
- Вот сапоги достану!
Как спросонья затекла рука!
- Снаряжайся!
- Ветер с океана!
В наши камни двинулась треска.
Жанна, Жанна! Слушай, как упрямо
Это ветер нашу крышу бьет…
Что-то с ними?
- Не волнуйся, мама,
Нынче утром возвратится бот…
- Есть! По ветру! Много ли работы?
Соль в глаза, да ветерок по лбу…
Носом в пену! Сбоку мереметы
Высыпай - я боком подгребу.
- Есть, отец! Погода боевая,
Бот мотает, да рычит грубей…
………………………………….
- Жанна, Жанна! Ветер завывает,
Ветер задыхается в трубе…
Раз! На весла!
Не видать дороги!
Влево мель! Направо поверни!
Прямо в берег, на песок отлогий,
Прямо в камни, к берегу гони!
- Есть! Держусь!
Но оторопь ночная
Весла гнет, и рук не разогнуть.
- Налегай! Я этот ветер знаю,
Боком, боком! В берег как-нибудь…
………………………………….
- Что-то с ними делается, Жанна?
Чайки стонут, и норд-ост ревет…
- Мать, не плачь!
Из ветра и тумана
Утром, утром возвратится бот.
- Течь в борту!
Здесь камень, камень, камень!
Весла к черту!
Мачта на весу!
Сын, держись!
Рыбацкими руками
Я спасу тебя, спасу, спасу!
Ветер ходит,
Ветер крышу бьет,
Перевернутый качает бот.
- Это вы, Мари! На вас лица нет!
Жанна, Жанна! Зачерпни вина…
- Дорогие, вас навылет ранит
То, что я вам сообщить должна.
Вот мешок, разодранный и старый,
Вот мешок из тысячи мешков,
Но в него завернуты две пары
Порванных рыбацких башмаков…
Их сегодня у восточных скал
Кум Керсак случайно отыскал.
ФРИДРИХ ВОЛЬФ
(1888-1953)
ИЗ ПЬЕСЫ "ЦИАН-КАЛИ"
БАЛЛАДА О КОЧЕГАРЕ ХРИСТИАНЕ ШУЛЬЦЕ
Кочегар Христиан Шульце, честный рабочий - да! -
Пришел на свою работу вовремя, как всегда,
Но его послали в контору - документы и расчет!
И он долго стоял на панели и глядел, как луна течет.
- Мы теперь сокращаем рабочих, мы над каждой маркой дрожим,
Экономия в производстве, перестройка, новый режим. -
Ясно, товарищ?
Идет рационализация, рабочие кости дробя,
Сегодня вышибли Шульце, а завтра меня и тебя!
Без возражений!
Кочегар Христиан Шульце понемногу идет ко дну, -
Восемнадцать марок в неделю на пять малышей и жену,
Восемнадцать марок в неделю - это тянется круглый год...
Под конец он свалился от гриппа и хрипит, как старый фагот.
Тогда Христиан Шульце подделал больничный листок,
Но, конечно, попался с поличным и был судим за подлог.
Как же иначе?
Идет рационализация, рабочие кости дробя,
Сегодня вышибли Шульце, а завтра меня и тебя!
Без возражений!
Кочегар Христиан Шульце скалит зубы, как загнанный зверь,
Он падает ниже и ниже... И вот он убийца теперь!
Он грабил и взламывал сейфы, колол, стрелял, убивал,
Троих уголовных агентов он уложил наповал.
Потом укокошил девицу в глухом переулке он,
Пока в свои жесткие лапы его не поймал закон.
Господу слава!
Идет рационализация, рабочие кости дробя,
Сегодня вышибли Шульце, а завтра меня и тебя!
Без возражений!
И вот убийца Шульце проводит ночь без сна.
Перед ним дымится жаркое и торчит бутылка вина.
Он будет утром повешен, но на это ему - плевать!
- Оставьте меня в покое! Я желаю пить да жевать!
Я нынче сытно нажрался впервые за много лет, -
Не каждому перед смертью приходит такой обед! -
Кончено дело!
Идет рационализация, рабочие кости дробя,
Сегодня вышибли Шульце, а завтра меня и тебя!
Без возражений!
ВЛАДИМИР СОСЮРА
(1898-1965)
ИЗ ОКНА
В глазах лошадиных кровавые слезы, -
трамваем хребет перебило с налету.
Трамвай на минуту... и вновь на работу -
он дальше бежит, он звенит на морозе.
Кто слышал, как стонут и плачут колеса,
когда переедут хребет или ногу?..
Так конь одинокий хрипел безголосо,
тянулся неистово к конскому богу.
И в луже вишневой, густой от мороза,
кружились, метались снежинки устало.
Конь плакал... И мерзли тяжелые слезы...
И рядом нежданная женщина встала.
Стройна и тревожна, в буденновском шлеме,
она подошла и в упор из нагана...
И очи погасли, и звякнуло стремя -
а в небе снежинки, летящие пьяно...
А в небе заря разлепила плакаты,
и двинулись в песнях колонны с вокзала.
Коня повезли. Лишь на камне щербатом
горячую лужу собака лизала.
МИКОЛА БАЖАН
(1904-1983)
РАЗРЫВ-ТРАВА
1
Пустая ночь земли, тумана, трясовицы,
Как колдовской цветок, раскрылась и цветет,
И сброшена с небес в песок, на дно криницы:
Звезда, как рыба, плавниками бьет.
Гнильем и плесенью пропитаны станицы -
И пышно по-над травами плывет
Стенанье самки, что во сне томится,
Чье целомудрие как скорби гнет.
Где в сумерках пустынных котловин,
Набухший влагой, тяжестью кровин,
Цветок тирлич потайно расцветает.
Качнув камыш, причалил тихо челн,
И голос девы, тяжкой страсти полн,
Чутьем ночей звенит и улетает.
2
Пред полночью земля затосковала...
Тень ездока шатается в реке...
Конь, вздрогнув, стал. И пена засверкала,
Вскипая на чеканном ремешке.
Измучен конь. Но всё ж ездок усталый
Упрямо наклоняется к луке...
Поводья, обведенные кораллом,
Казак зажал в натруженной руке.
Кривою пляской сумеречных чар,
Плетя узор, пылая, как пожар,
Над лесом поднялось девичье пенье...
Сошел казак. И заблудился в мгле,
Где в дивной тишине проходят по земле
Великолепные немые тени.
3
Кончается ночей прохладных половина,
И круглых звезд дозрел богатый урожай.
В чарованных лесах ты, дева, ожидай
Себе могучего и радостного сына.
Как кубок пенистый, пролился через край
Густых и влажных слов тяжелый запах винный,
Порвала на груди своих монист рубины
И гостю страшному докинула розмай,
Отдала всю любовь, когда померкнул свод,
Упав на мураву и чресла раскрывая,
Впивая яростно росу и горький пот.
Потом приподнялась. Пошла в туман. И вот
Покорная луна несет вослед, мерцая,
Прощальный тихий клич и дальний рокот вод.