На главную страницу

КОЛАУ ЧЕРНЯВСКИЙ

1892, Аккерман Бессарабской губ. – 1947

Под этим именем в 1927 году в Тифлисе издал небольшую книгу стихотворений "Письма" (с обложкой работы Кирилла Зданевича, написавшего и портрет автора) уроженец Молдавии, профессиональный типограф Николай Чернявский. Прославилась книжка анекдотически – в ней Чернявский попробовал заново перевести "Интернационал": "Вот роковая борьба. / Сгрудимся все побороть. / Завтра людская толпа – / Международь". Поэтические достоинства оригинала Эжена Потье, на наш взгляд, как раз такого перевода и заслуживали, однако в книге был опубликован первый (!) русский перевод "Парижской оргии" Рембо. Перевод этот феноменально несовершенен, но… приоритета не отберешь. Печатался Чернявский как переводчик армянского футуриста Кара-Дарвиша, известного у нас по переводам Осипа Мандельштама и Татьяны Вечорки; в 1931 году опять-таки в Тифлисе в переводе Чернявского вышла небольшая книга Симона Чиковани "Шелк".


АРТЮР РЕМБО

(1854–1891)

ПАРИЖСКАЯ ОРГИЯ
или
ПАРИЖ ЗАСЕЛЯЕТСЯ ВНОВЬ

А вот он, подлые! Со станций лезьте прочь,
- И солнце горном недр повытерло бульвары.
Кишели варвары везде однажды в ночь,
На западе воссел мощами город старый.

Отлив предупредит - пожара не случится.
Идите - вот бульвары, набережных ряд,
И легкая лазурь над зданьями лучится.
Раз вечером ее потряс багрец гранат.

А падалью дворцов в лесах набейте ниши,
И ужасом былым глаза освежены.
Сведенных бедр стада воспламененно-рыжи.
Безумейте! Косясь без толку, вы смешны.

Собаки с течкою, жующие припарки.
Зов золотых домов: кради, что попадет,
И ешьте! Веселясь, уже нисходит в парки
В глубоких корчах ночь. Шальной, хмельной народ,

Пей горькую! А свет в безумье, в напряженье
Под боком ворошит роскошные ручьи.
Не пустите слюны в стаканы, без движенья,
Без слова, в белой мгле глаза забыв свои.

Глотайте! - А для задних прелестей царицы
Внимайте действию икоты все тупей,
Надрыву. Слушайте - прыг в ночи-огневицы
Хрипящий идиот, старик, паяц, лакей.

О грязные сердца, ужасные уста,
Живее действуйте зловонными устами.
Для мерзких столбняков вина на стол - сюда!
О победители, желудки ваши в сраме!

Блевотине небес откройте ваши ноздри.
Кропите ядами покрепче струны шей.
Затылок дерзкий ваш обнимут руки-сестры.
Поэт сказал: Подлец, сходи с ума скорей.

Во чреве той Жены взыскуя повсеместно,
Боитесь от нее вы судорог опять.
Вскричала, тиская ваш выводок бесчестный,
Ужасно на груди стремясь его зажать.

Венерик, царь, паяц безумный, чревословы -
Парижу-блуднице не вы ль внушите страх?
И души и тела лоскутья, яд - не новы,
Ей только отряхнуть гнилой, сварливый прах.

Вы опрокинетесь на внутренности, воя.
Мертвея, шалые, и требуя деньги.
Блудница рыжая, чья грудь грозна от боя,
И бодрая, сожмет крутые кулаки.

Когда плясала ты над всякими злостями
И поножовщины, Париж, хватила ты,
Покоишься, храня пресветлыми зрачками
От той весны-красны немного доброты.

О полумертвая, скорбящая столица,
Чело и грудь твои грядущему отрог.
Бледна - за дверью дверь мильярдами ютится,
И темный век былой благословить бы мог.

Для грусти валовой насыщенное тело,
Ужасной жизни вновь вкусило ты, и чу!
По венам червячье свинцовое вскипело.
Морозные персты прильнут к любви - лучу.

Не так-то плохо все. Червяк, червяк свинцовый
Порыва все вперед и вовсе не стеснит,
Кариатидам глаз не заслоняли совы,
Где синюю ступень светил слеза златит.

Пусть в рубище таком опять ужасны встречи,
Из города никто не делал никогда
На рубище Земли зловоннее увечий,
Поэт сказал: Твоя блистает красота.

Поэзия - грозой помазанная высь;
И необъятных сил размах - тебе подмога.
Труд - лава. Ропщет смерть. Столица из столиц,
Все скрежеты сбери внутри глухого рога.

Поэт возьмет тогда шельмованных рыданья,
И ссыльных ненависть, и проклятых хулу.
Бичуют жен лучи, - любви его сиянье.
Запрыгают стихи! Вот, вот, служите злу!

Все старо общество, и древних оргий хрип
Распутству новому внушает зависть ныне.
А газа красных стен горячечный изгиб
Зловеще светится в белесоватой сини.

КАРА-ДАРВИШ

(1872–1930)

ГОЛГОФА

"Голгофа… Как-то раз я видел сон.
Шло на Голгофу множество племен.
Кресты несут, и все они спешат.
Огромный крест он поднял или малый, -
Все тяжело, и падает усталый,
Роняет крест и пятится назад.
Толпа людей все более росла,
Не многие достигли до предела.
Пускай тот путь и труден, и тяжел,
Не угасал никто, и каждый бодро шел.
И если кто под тяжестью распятья
Надломится, могучие собратья
Со словом бодрости подымут от земли,
И снова шли, и беспрерывно шли.
Звезда вверху Голгофы засветила,
Вот, наконец, достигли высоты
И на Голгофе сбросили кресты.
И каждый взором землю обнимал -
Ничтожен мир, и человек так мал.
На мир внизу задумчиво глядя
И друг на друга устремляя взгляд,
В последний раз пожав друг другу руки,
По всей земле их кучка разошлась.
Обетованье было в их разлуке,
И странная была меж ними связь,
Безмолвное связало их пожатье,
И клятвою они отныне братья".