* * *

Когда над крышами - буря и стужа,
Вздыхают добрые души:
Плохо теперь бедным птицам
Приходится там, снаружи.
Нет, не нужна нам ваша жалость;
Нам, не прячущимся в гнездах,
Привольней всего, когда вокруг нас
Свистит боевою музыкой воздух.
Когда лес колышется, словно море,
И голову свою склоняет долу;
Когда молнии дробятся о скалы,
Сотрясая горы и долы.
А если сорвет она нас и сметет,
Разобьет о камни пустынь, -
Сама буря споет погребальный псалом,
И природа вздохнет: Аминь.

* * *

Одинокий и грустный, не спеша,
Плыву я по жизни короткой.
Что ж, ужель ни одна душа
Не захотела сесть в мою лодку?..
Ах, Боже, прости мне ропот мой -
Пусть не будет мой грех засчитан:
Ведь когда я вздымаю весло над волной, -
Стекают вниз слезы чьи-то.
А когда погляжу за корму, назад,
То вздрагиваю в испуге:
Две белых полосы за мною блестят,
Как чьи-то обнявшие руки…

* * *

Что значу я, человек, средь миров?
- Взгляните куда-нибудь в придворные крyги,
И хотя мне скромность вяжет язык,
Вы поймете, где господа, а где слуги.
       Я Солнцу и Сириусу говорю "ты",
       И они, несмотря на сиянье,
       Всегда безмолвно стоят вдали
       С покорной улыбкой молчанья.

* * *

Все эти крутящиеся планеты
И месяцы - придатки на теле, -
Разлетелись широко по свету
Из солнечной колыбели.
Но каждое из тел небесных,
И планета, и месяц - оба
Вернутся в срок неизвестный
Наза, к солнечному - гробу.

ВЗГЛЯД СМЕРТИ

У изголовья постели, мраком предчувствий томим,
Сколько раз угасал мой взгляд пред подобным взглядом твоим.
В моем - слабость была и тоска, смех сверкающей стали - в твоем.
Свою робкую мысль, словно в зеркале, видел я в нем.

Она шла и бледна, и неясна, в метельную даль городов,
В темноту и в полярную ночь по путям так устало, без слов.

Страх неизвестности стыл у нее на лице, а хлад
Вечных просторов сковал ей тело железом лет.
И в изгибы их формы из глаз ее мглой
Падал снег, как цветенье с мистических ветвей весной.

И густел, и темнел, и впивал в себя жар, и стегал,
И на красных огнях ее ран растаивал и стекал.
У изголовья постели, мраком предчувствий томим,
Сколько раз угасал мой взгляд пред подобным взглядом твоим.

Как бледный лунатик, поднявшись в безмолвьи ночном,
Под гипнозом непознанного иду за своим я сном.
И предо мною, в усталых руках моих дней
Зажжены от огня твоих глаз факела погребальных огней.

ГОЛОС

Рельс сжатые руки протягиваются немо
В туманные поля без конца и края.
С лицами, запавшими под шлемы,
Солдаты на войну уезжают.
       На стеклянной и тихой станции
       Осторожные слова вздыхали.
       - На войну поехали винтовки и ранцы,
       Солдаты остались на вокзале.

НА БЕЛОЙ ПОДУШКЕ

Ты кажешься мулаткой от белизны подушек,
Тебе очень полезен теплый климат.
И прижавшись ко мне, надев радио на уши,
Ты слушаешь концерт из Рима.
       Кто хоть раз вдохнет аромат твоих волос,
       Станет курильщиком опия.

С КОРАБЛЕМ, ПРИВОЗЯЩИМ ЧАЙ И КОФЕ

С кораблем, привозящим кофе и чай,
Поеду на Яву, в дальний край.
Через месяц корабль, покинув гавань,
Приплывет на зеленую Яву.
       Ты поедешь туда со мной.
       Только сак и губы возьмешь с собой.
       У пирамид корабль подождет,
       Пока Моисей переведет свой народ.
       В запыленных опанках, с высоким жезлом
       Он первый проходит высохшим дном.
       И рыбы со дна, как воздушные чёлны,
       Летят за водой и ныряют там в волны.

ЧЕЛОВЕК

Село на холме. Апрельский день.
Человек у опушки сядет в тень
И смотрит: как всё знакомо…
Откосы, поля и неба грань;
Но всё еще так, как будто не дома,
        Как будто горами
        Тихонько проходит лань
        С человеческими губами…

Вечер окна домов зажигает во тьме.
Скоро новые жатвы вздохнут сквозь сон
В объятьях мужей и жен.
Человек же ждет, чтобы в черной корчме,
Возвышающейся над селом,
        Свое сердце залить вином,
        Потому что не может он обнимать,
        Потому что он может только ждать…

ОТЪЕЗД

Вся местность вокруг вокзала
С каждым поездом уезжала.
Потому и в глазах ее бродит
Беспокойная боль чужестранца без родины…
Скоро над гаванью в скалах
Я тоже уеду с высокого вокзала…
Может быть, море в раковине
        я спрятал на дно чемодана;
Может, в двух красных розах 
наверху положил я – любовь…
Но если бы я теперь,
        в этот час ночного тумана,
Захотел бы ее вынуть оттуда –
        то уже не нашел бы ее вновь…
        …Баккарский вокзал.
Поезд еще не пришел. Но ночь меня уже везет
В черных вагонах своих, и звезды им бьют поход.
        – Милая, не целуй 
того, кто уже не с тобою.
        В минуту разлуки – мы
        Давно уже разлучены,
        И тот, кто "с Богом!" сказал, –
        Уже не достанет рукою…

ПЕСНЯ

У Вашего бока
       спит
     айольская лира.
На реке одиноко
       звучит
     песнь гондольера.
Помню, смычок,
       май,
     гондолу укачавший.
Святой, святой
       рай
     ангелов павших.

МАРИАНСКИЕ ВОДЫ

Старинные часы из фарфора
       осветились и вот играют.
Стекают к подземному простору
       слезы Мариониток в мае.
Мирамонтэ -
       торрэ во взбитой сметане.
При дворцовых менуэтах голову наклoните -
       сам Бетховен играет на органе.
А Гёте в черном редингтоне,
       задумчивый и хмурый,
За Красной Шапочкой бродит,
       послав ей элегию с курортным амуром.
Белые звезды, дворцы столицы,
       где князь из Монако и с ангелов перья драл.
Джон Буль здесь тоскует по Ницце,
       в отеле Бальморал.
Ривверо без берега, страны моей лебедь,
       ты поешь мне при каждом воспоминаньи.
На сладких нивах Чехии, в счастливом небе
       будут пастушки твои пасти мечтательных изгнанников.
А на солнечном закате, от мира далеки,
       бродячие поэты по дороге с гор там,
Останавливаясь средь чужого танца, собирают засохшие венки
       и сметану по твоим окаменевшим тортам.

НОЧЬ В ПРАЖСКОМ КРЕМЛЕ

Иду сентябрьской ночью в звездных блестках
В тени собора со своею тенью.
Поэты мертвые, святые на подмостках
У алтарей, в броне, в сиянье воска, –
О, помогите мне раскрыть всё сердце в пенье
Под кружевным узором нежных граней,
Что королям на камне скульптор высек.
О, помогите спеть сегодня о страданье,
Что никогда не будет скрыто тканью
Тех черных флагов, льющих бархат с выси.
– Канцону грустную пропел бы, не иначе,
Врхлицкий, если б не покинул света.
Плач – трусость. Всё ж я лишь иду и плачу.
Я всё скрывал, любовь в молчанье пряча.
Теперь он мертв. Но слов пригодных нет тут.
Как слово мало и ничтожно даже!
Лишь миг живет, вдали растаяв жалко.
Ах, как рассвет сегодня пуст и тяжек...
Настил досок гвоздями плотник вяжет,
А луч зари дрожит на катафалке.