ИЛЬЯ СЕЛЬВИНСКИЙ
1899, Симферополь – 1968, Москва
Борис Слуцкий, с которым у составителя этой антологии однажды зашел разговор о Сельвинском, дал ему краткую и неожиданную характеристику:
"Самый сильный русский поэт". Имел в виду Слуцкий, как выяснилось, вовсе не поэзию, а то, что в юности Сельвинский был цирковым борцом и поднимателем тяжестей. Переводил Сельвинский много, – думаю, не будет большим преувеличением сказать, что среди русских поэтов-переводчиков Сельвинский был самым сильным. О поэзии Сельвинского необычайно точно сказал Юрий Тынянов: "У Сельвинского, на его счастье, необычайно плохая традиция; такие плохие традиции иногда дают живые явления". Между тем в так и не увидевшей в ХХ веке света антологии античной поэзии, составленной Яковом Голосовкером, мы находим переложения Сельвинского с латыни (вероятно, с подстрочника) – из Катулла и Горация, где во всем блеске предстают нам не только привычные сапфические и алкеевы строфы, но и более сложные – "четвертая асклепиадова", к примеру – "Не хвалила бы Лидия...", – изданы они были впервые в книге Горация "Избранные оды" (М., 1948), в не лучшее для античной поэзии время; переводы из Катулла увидели свет в 1957 году в отдельном издании (Катулл, "Лирика", М.). И эти переводы, пожалуй, проживут дольше, чем переложения Сельвинского, скажем, из Юлиана Тувима, хотя и там есть кое-что хорошее.
КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК
(65 – 8 до н.э.)
ЛИДИИ
(I, 13)
Не хвалила бы Лидия,
Бледнорозовый блеск шеи у Телефа,
Белокурого Телефа:
Ядовитая боль сердце пронзает мне.
И чернеет лицо мое...
И скупая слеза, тайная, жаркая,
Прожигая дыхание,
Выдавая меня, медленно катится.
Я пылаю от бешенства,
Когда в брызгах вина блещет плечо твое,
А какой-нибудь ветреник,
Как тавром, заклеймит зубом губу твою.
Ах, не верь этим варварам,
Истерзавшим уста, нектар приявшие
От Венеры божественной:
Эта дикая страсть вспыхнет и выгорит!
Но как счастливы, Лидия,
Две души, что слились в душу единую:
Их любовь безмятежную
Погасит навсегда только предсмертный вздох.
ЛИДИИ
(I, 25)
Лидия, увы! Миновали ночи
Юности твоей, когда то и дело
Слышался призыв под твоим окошком
Модных сатиров.
Хлопала тогда твоя дверь до света...
А теперь ты спишь, и никто не скажет:
"Как ты можешь спать, когда я, о нимфа,
Глаз не смыкаю?"
Скоро облетят и поблекнут краски.
Будешь ты ловить облыселой ведьмой
Где-нибудь в углу под порывом ветра
Похоть прохожих.
А когда тебя сладострастья голос,
В бешеный полет кобылиц зовущий,
Жарко позовет, возопишь ты, дева,
В жалобе горькой,
Укоряя мир, что ценить умеет
В жесткости своей молодую зелень,
А увядший лист отдает без грусти
Бурному Эвру.