НИКОЛАЙ ТИХОНОВ

Дракона тиарой щетинной, лежащего над Алазанью,
Лес Чиаурский чернел, и в чешуйчатых пен постоянстве,
Речки вобрав, Алазань предала их терзанью, -
Ветви и сучья клубя, чтоб, ярясь великански,
Их в западнях закрутить и оплакать слезой дагестанской.

Лес Чиаурский - дубняк, в нем голизной костяною,
Тысячелетьем плеч, чудовищ листвою трясет он.
Буря ему нипочем, она как бы идет стороною,
Леший какой там и тот корневищами чащи замотан.
Жиру земля не жалеет - и, выгнув шершавое тело,
Дуб разжиревший стоит в облаке сна поседелом.

Ворох камней, что старинною крепостью звался,
Дуба тяжелый сосед - он в трещинах неповторимых.
Точно замытое зеленью в хрониках сгибшее царство,
Коего доблесть - молчанье, доблесть вечернего дыма,
Если бы дубу язык - зычных рассказов опору,
Грянул бы ворох камней в повествовательный ворох.

Но его душат лианы липкие жадные жилы,
В ляжки его, как пиявки, вонзаясь и на нем набухая,
И над резною листвой его зыбью немногоречивой
Ночью глухою глухих сова окликает глухая.

Время свалит этот дуб, эти корчи истории старой,
Прямо в голодный камин - в пламень домашний пожара,
Так решено: повалить! Поднялся топор белощекий,
Свадебной песней пила заскрежетала, летая, -
Листвы паруса зашумели, и треснули сучьев трещотки,
И брызнула кровь, как из порванной глотки бугая.
И, смертью наполнен, пылая мученьем, клоняся,
Сломался, хрипя, он, и, лес раздирая кругом,
Заставив соседей своих умирать в одиночестве,
Упал великан... И карлик ступил на него.