<ПЕСНЯ ГРЕБЦОВ>

Эйя, гребцы, пусть нам эхо отдаст наше гулкое: Эй-я!
       Глуби морской властелин, улыбнувшись радостным ликом,
       Выровнял синюю гладь и дыхание бурь успокоил;
       В долгом безветрии спят - не колышутся тяжкие волны.
Эйя, гребцы, пусть нам эхо отдаст наше гулкое: Эй-я!
       От равномерных толчков пусть дрогнет корабль и помчится.
       Неба улыбчива синь - и на море нам обещает
       Ветром могуче надуть чреватые наши ветрила.
Эйя, гребцы, пусть нам эхо отдаст наше гулкое: Эй-я!
       Нос, как веселый дельфин, ныряй, рассекая пучину.
       Глубь, застони под веслом и вставай на руках, подымаясь,
       Борозды пенные пусть расходятся долго кругами.
Эйя, гребцы, пусть нам эхо отдаст наше гулкое: Эй-я!
       Дышит над далями Кор, позовемте его нашим Эй-я!
       Светлое море у нас под кормою запенится: Эй-я!
       Гулкими стонами нам побережье откликнется: Эй-я!

<О РОЗАХ>

<1>

Что за розы сегодня, я видел, в саду распускались!
Только рождались они, но возрастом не были равны.
Веткой зеленой одна подымала набухшие почки,
Из-под плаща обнажала багряное темя другая,
Третья круглила свою лепестками полную чашу,
Ранняя зрелость уже приметно кралась к четвертой.
Эту, набухшую почкой, и ту, что узлы распускает,
Девичья прелесть пока под одеждой тяжелой таится,
Что не осыпалась, срежь поутру: скоро старится дева.

<2>

Сад возрастила Венера, кустами роз огражденный;
Был он владычице люб любовью, сражающей сердце.
Отрок сюда, заглядевшись, пришел за цветами и кудри
Думал украсить венком; но острый шип незаметно
Ранил мраморный пальчик. Как только острою болью
Руку свело и капелькой крови окрасилась кожа,
С горькой жалобой он побежал к своей матери милой:
Что это, мать, так неласковы нынче сделались розы?
Что это скрытым оружьем язвит твой кустарник любимый?
Он враждует со мной, и вид его крови подобен.

ЭКЛОГА II

Юный Ида и юный Алкон к Донаке прекрасной
Оба с младенческих лет пылали страстной любовью:
Прелести милой Донаки безумием их поразили.
Раз, когда юная дева цветы собирала в лощине
Ближнего сада и грудь украшала любезным акантом,
Оба застигли ее и, вняв обольщеньям Венеры,
Сладость девичьей ласки украдкой оба сорвали.
Так возгорелась любовь и недетские с нею желанья;
Так и в пятнадцать лет усиления страсти приходят.
Но родители дома, суровые, заперли деву
(Ибо и голос у ней звучал уже не по-детски,
И беспокойные стали слова, и нрав непокорен,
Часто краснела она, и в жилах кровь трепетала).
Юноши, жаром любви пораженные в самое сердце,
Вверили горе свое тогда разымчивой песне.
Оба равны искусством, красивы оба и статны,
Оба еще безбороды; не стрижены длинные кудри.
Сидя в тени под платаном, они утешенья искали
Поочередно - свирелью один, а другой песнопеньем.

ИДА

"Вы, о дриады, жилицы лесов, луговые напеи,
Вы, что, стопой белоснежной сырых побережий касаясь,
Алые в травах цветы рассыпаете щедро, наяды:
Дайте ответ, где найду я, в лугах или сенях дубравных
Милую сердцем Донаку, склоненную к лилиям нежным?
Трижды уже вечерело и солнце с небес нисходило -
Всё у пещеры привычной Донаку я поджидаю.
А между тем, будто есть исцеление в этом от муки
Или безумства желаний от этого могут смириться,
Третью зарю мое стадо не ведает пастбищ веселых,
И ни один из потоков томительной жажды не гасит.
В тщетной надежде к сосцам матерей припадают телята:
Сухи сосцы, и слабым мычанием полнятся хлевы.
Сам я ни гибкой лозы, ни ростков камышовых упругих
Уж не ищу для корзин и сыра давно не готовлю.
Что я без нужды тебе говорю? Велико мое стадо
(Знаешь сама), и были всегда дойники мои полны.
Я... я всё тот же, Донака, кому ты дарила так часто
Сладкий свой поцелуй посреди неоконченной песни
И от свирели мои отрывала дрожащие губы.
Кто мне (увы!) на помощь придет и подаст исцеленье?
Вот я, самшита бледней и синее фиалки, блуждаю,
Пищи давно не приемлю, и кубки вашего Вакха
Я отвергаю, и тихому сну предаться бессилен.
Горе мое! Тебя нет - и лилия кажется черной,
Бледными кажутся розы, постыл гиацинта румянец,
Нет аромата в дыханьи ни лавра, ни нежного мирта.
Но возвратися ко мне - и белыми лилии станут,
Розы окрасятся ярко, и будут милы гиацинты,
Сладостно мирты запахнут, и лавры вздохнут благовонно,
И покуда Палладе оливка, налитая соком,
Вакху его виноград, Приапу - яблоки, Палес
Милы луга, - дотоле тебе я предан единой".
Так вздыхала свирель. Алкон ей ответил стихами,
Что пусть поведает Феб: подвластны ему песнопенья.

АЛКОН

"Горная Палес и ты, Аполлон, покровитель пастуший,
В зарослях мощный Сильван, и ты, о Диона благая,
Что над вершинами Ерика властвуешь, чьею заботой
Было от века - сердца сочетать, упоенные страстью, -
Что я свершил? Почему я прекрасной оставлен Донакой?
Я ей подарки носил, каких не носил мой соперник,
Звонкого ей соловья подарил, искусного в пеньи;
Он, когда дверцы его из лозы сплетенного дома
Настежь были открыты, умел, как будто бы вольный,
Вылететь - и среди птиц полевых насладиться свободой;
Не забывал он, однако, к знакомому крову вернуться,
Предпочитая лозовую клетку лесам и просторам,
Кроме того, так недавно тебе добычу лесную,
Нежного зайца прислал я с четой голубиною дикой, -
И после этих даров ты меня отвергаешь, Донака?
Может быть, ты недостойным почла, что Алкон, твоя жертва,
Грубый пастух и только быков выгонять ему в поле?
Но пастухами и боги ведь были: прекрасный Адонис,
Вещие фавны, и Пан, и сам Аполлон несравненный.
Утром глядел на себя я в зеркальную гладь водоема,
Феб не являлся еще на востоке багряном, и яркий
Не трепетал еще блеск его на поверхности водной;
Что я увидел: ланиты, едва поросшие пухом,
Длинные кудри. Недаром везде слыву я прекрасней
Нашего Иды - сама ты не раз ту молву повторяла,
Алые щеки хвалила мои и молочную шею,
Эти живые глаза и стройность юного стана.
Я обучен играть на свирели: цевница простая
Некогда пела бессмертным, и Титир нежную песню
Ей поверял - и леса привели его в город владычный.
Песнью моей о Донаке и я буду в Городе славен.
Если боярышник может со стройным расти кипарисом,
То и орешник пускай зеленеет средь сосен могучих".

Так целый день состязались юнцы, воспевая Донаку.
Только, над лесом восстав, заставил их Геспер холодный
Долгие песни прервать и со стадом домой возвратиться.

<НИЛ>

Счастлив оратай, фаросскую землю взрывающий плугом:
Не возлагает надежд он на тучи, что хмурятся в небе,
Не призывает с мольбой ни веющих острой прохладой
Кавров дождливых, ни дуг многоцветных, играющих ярко.
Без облаков плодороден Египет и светлую влагу
Сам сохраняет; под солнечным небом, в безветрии знойном,
Он не безводен - поит его Нил, разливаясь широко.
Не обвеваемых Австром земель стремительным током,
Преодолев раскаленного Рака губительный пояс,
Он безвестной волной пробивается к нашим пределам
От сокровенных верховий - вовеки они недоступны
Для любопытных очей: никому не случалося видеть
Дальний Нила исток - без свидетелей он возникает
И устремляется к морю, под солнцем иным порожденный.
Вот он могучим потоком по Ливии всей развернулся,
И, через тысячу черных племен и царств пробегая,
Он орошает поля, обреченные вечному солнцу,
Жаждущих сел и народов спасенье. Вот протекает
Он по Мерое; вдоль Блемии дикой и темной Сиены.
Пьет гарамант его воды и дальний гиррей, укротитель
Дикого зверя, под сводом нависшего камня живущий,
Тот, кто привозит эбен, кто слоновую кость добывает,
И племена, что пернатой стрелой убирают прическу.
И наводненья его в необычную пору приходят
И от особых причин. Не таянье льдов наполняет
Русло его, не дожди проливные на взгорьях окрестных, -
Нет! Когда зимней порой все другие вздуваются реки,
Нил остается в своих берегах; но только иные
Реки мелеют, тотчас подымается Нил многоводный.
Будто всё то, что жары у других отбирают потоков,
Отдано Нилу природой; как будто ему отовсюду
Собраны доля и дани и в русло единое слиты.
В дни, когда Пес, разгоревшись, Титана ярит во вселенной,
Влагу с собой унося, и кровь сжимается в жилах,
И в нестерпимых лучах уже плавится ось мировая, -
Нил, вопреки всему свету, встречает тогда свою зиму:
Мощным паводком он заливает прибрежные села,
Шире Эгейского моря, пучин ионийских бурливей,
И на равнины полей бесконечною гладью ложится:
Волны встают над лугами, и весла над пахотью плещут,
Часто, расслаблен полуденным сном, в изумленьи внезапном
Видит пастух, как плывут по волнам его стадо и хлевы.