На главную страницу

НАДЕЖДА ЗИМИНА

1897, Киев (?) – 1956, Москва

Урожденная Прессман, в замужестве – Фридман. Участница киевской Мастерской художественного слова; в юности ее связывало близкое знакомство с Л.С. Выготским, впоследствии возобновленное после ее переезда в Москву в 1921 г. В 20-е годы – участница московского акмеистического кружка и Всероссийского союза поэтов, куда была принята В.Я. Брюсовым; окончила литературное отделение Московского университета. После ареста брата в 1930 году оставила поэзию и по преимуществу занималась филологией. Ей принадлежит ряд статей для Краткой литературной энциклопедии. С начала 1930-х годов и до конца жизни проработала во ВГБИЛ, где заведовала отделом каталогизации. После войны вернулась в поэзию в качестве переводчика В.Гюго, Г.Гейне, Л. Стаффа и поэтов ГДР; публиковалась под псевдонимом «Н. Зимина».


ГЕНРИХ ГЕЙНЕ

(1797 – 1856)

ПОМИНКИ

Не прочтут унылый кадиш,
Не отслужат мессы чинной,
Ни читать, ни петь не будут
В поминальный день кончины.

Но, быть может, на поминки,
Если будет день погожий,
На Монмартр моя Матильда
С Паулиной выйдет все же.

Принесет из иммортелей
Для могилы украшенье
И, вздыхая: "Pauvre homme!" -
Прослезится на мгновенье.

Жаль, что я живу высоко, -
Не могу я, как бывало,
Кресла предложить любимой,
Ах, она в пути устала!

Милая моя толстушка,
Вновь пешком идти не надо,
Посмотри - стоят фиакры
Пред кладбищенской оградой.

ЛЕОПОЛЬД СТАФФ

(1878 – 1957)

ПАСТУШКА

Четырехлетняя, с серьезностью ребенка
По лугу топкому или меже сырой
Пастушка семенит рассветною порой,
На вырост кофточка и до земли юбчонка.

Цветная ленточка в ее косичке тонкой,
В платочке к поясу привязан хлеб сухой,
Шагает с важностью, сжимая прут рукой
И колос золотой держа другой ручонкой.

А гуси движутся, как лодки среди плеса,
И шея каждого, как белый знак вопроса:
Она ль их стережет, они ль ее ведут,

Храня от всяких бед, следя, чтоб вербный прут
Не уронила вдруг, и, полные заботы,
К ней обращают взгляд, достигнув поворота.

ВИКТОР ГЮГО

(1802 – 1885)

ГРУСТЬ ОЛИМПИО

Сиял лучистый день в лазури без предела.
И зелень на полях еще не поредела;
Цвел, как весною, луг,
Был воздух напоен дыханьем аромата,
Когда вернулся он под небо, где когда-то
Изведал столько мук.

Леса с крутых холмов склонялись над долиной,
Их осень золотой одела паутиной,
Был небосвод в огне,
И птиц согласный хор творцу слагал моленье,
Звучало как хорал торжественное пенье
В прозрачной тишине.

Он жаждал вновь узреть и пруд в заветном месте,
Лачугу бедняков, что посещали вместе,
И одряхлевший вяз,
То дерево — оно в глуши лесной укрыто,
Убежище любви, где души были слиты
И губы много раз.

Упорно он искал и дом уединенный,
Ограду и густой, таинственный, зеленый
Знакомый сад за ней.
Печален он бродил, а перед ним в смятенье
Под каждым деревом, увы! вставали тени
Давно минувших дней.

Он слышал средь ветвей тот ветер, что тревожит
И листья легкие, и сердце, и, быть может,
Забытую мечту,
Колеблет дерево и нежное растенье
И оживляет все, чего хоть на мгновенье
Коснется на лету.

Опавшая листва, шагам его внимая,
Шуршала под ногой, стараясь, как живая,
Подняться вверх с земли.
Так мысль бессильная, когда душа томится,
Пытается взлететь, как раненая птица,
И вновь лежит в пыли.

Он созерцал в полях природы лик чудесный,
Скитался он, пока на синеве небесной
Не вспыхнула звезда.
Он грезил целый день, блуждая по долине,
Любуясь то зарей на глади темно-синей,
То зеркалом пруда.

Увы! он вспоминал далеких дней отраду.
Отвержен, одинок, взирая за ограду,
Безмерно утомлен,
Он целый день бродил, и вечером уныло,
Когда душа была печальна, как могила,
Скорбя, воскликнул он:

«О горе! я пришел в тоске невыразимой,
Усталый, жаждущий, волненье затая,
Хотел увидеть то, что было так любимо,
Часть сердца моего, что здесь оставил я!

Как безвозвратно все уносится забвеньем,
Природы ясный лик изменчив без конца,
И как она легко своим прикосновеньем
Рвет узы тайные, связавшие сердца!

Знакомый старый вяз безжалостно срубили,
Зеленый наш приют терновником зарос,
И в пышном цветнике, который мы любили,
Ломает детвора кусты душистых роз.

Стеною скрыт фонтан, откуда в полдень душный
Пила, придя с холмов, любимая моя.
Прозрачная вода в ладонь лилась послушно,
Стекала по руке жемчужная струя.

Теперь замощены неровные дороги,
Где рядом с ней мы шли, всегда рука в руке,
Где оставляли след ее босые ноги —
Едва заметный знак на глине и песке.

Ограда старая дорожного откоса,
Когда-то часто ей служившая скамьей,
Теперь изломана: ее дробят колеса
Телег, что вечером торопятся домой.

Здесь прежней рощи нет, там новая окрепла,
Как мало я нашел от прошлого живым.
Воспоминания, как горсть седого пепла,
Несутся по ветру и тают, словно дым.

Все разве кончено? Все было мимолетно?
Печаль бесплодная мне счастья не вернет.
Я плачу, а листва лепечет беззаботно,
Мой дом покинутый меня не узнает.

Пройдут другие там, где мы бродили ране,
Настал других черед, а нам не суждено.
Наш вдохновенный сон, и мысли, и желанья
Дано продолжить им, но кончить не дано.

Для каждого из нас настанет пробужденье,
Пред бесконечностью все смертные равны,
Мы просыпаемся, не кончив сновиденья,
Но кто-нибудь потом увидит те же сны.

Да, очередь других. Они под эти своды
Шатра зеленого, как мы, придут не раз
Искать в лесной глуши сочувствия природы,
Приюта для любви, таящейся от глаз.

Все будет для других — луга, тропинки в чаще,
Твой лес, любимая, — теперь он для других,
Другие женщины придут к воде журчащей,
Которая тогда касалась ног твоих.

Не может быть! Чтоб так прошло бесследно счастье!
Долины мирные для нас не сберегли
Ни нашей нежности, ни страсти. Без участья
Природа стерла все с поверхности земли.

Скажите мне, поля, ручьи, лесные склоны,
Деревья с гнездами среди густой листвы,
Ужели для других ваш шепот благосклонный
И песнь заветную другим поете вы?

Мы так доверчиво, с таким благоговеньем
Старались разгадать таинственный язык,
Всем вашим голосам и вашим откровеньям
Наш жадный слух внимать восторженно привык.

Ответь, цветущий дол, где некогда мы двое
Скрывались от тревог, ответь, тенистый сад!
Когда мы с ней уснем в торжественном покое,
Как только мертвецы в могиле тесной спят.

О, неужели вы спокойно и беспечно
Услышите, что мы исчезли без следа,
И будете справлять свой праздник бесконечно,
И ликовать всегда, и песни петь всегда?

И разве, увидав наш призрак, неизменно
Блуждающий средь гор, равнин или полей,
Вы нам не скажете той тайны сокровенной,
Которую хранят для избранных друзей?

Вы разве сможете без горьких сожалений
Встречать нас мертвыми в долине прежних грез,
Без жалобы смотреть, как гробовые тени
Влекутся к бездне той, где скрыт источник слез?

И если где-нибудь под вашей кровлей пышной
Влюбленные таят свой вдохновенный пыл,
Шепнете ли вы им, хотя бы еле слышно:
«Живые, вспомните о тех, кто прежде был».

Но время краткое дарует нам природа
Леса шумящие, долины и холмы,
Ручьи и золото в лазури небосвода —
Все, что так дорого, все, что так любим мы!

Потом конец всему, и нашей страсти тоже,
Угас огонь в душе, и снова ночь темна,
В краю покинутом, который всех дороже,
Сотрутся без следа и наши имена.

Ну что ж, забудьте нас, и дом, и сад, и поле, —
Пусть зарастет травой покинутый порог,
Журчите, родники, и птицы, пойте вволю, —
Вы можете забыть, но я забыть не мог!

Вы образ прошлого, любви воспоминанья,
Оазис для того, кто шел издалека.
Здесь мы делили с ней и слезы и признанья,
И здесь в моей руке была ее рука...»

Все страсти с возрастом уходят неизбежно.
Иная с маскою, а та сжимая нож —
Как пестрая толпа актеров безмятежно
Уходит с песнями, их больше не вернешь.

Но над тобой, любовь, бессильно даже время:
Как факел пламенный, ты светишь сквозь туман,
Мы в старости твое благословляем бремя
И часто в юности твоих страшимся ран.

Когда на склоне лет бесцветной вереницей
Влачатся наши дни, бесцельны и пусты,
И сердце, охладев, становится гробницей,
Где похоронены стремленья и мечты;

Когда душа скорбит наедине с собою
И в темной глубине ей явственно видны,
Как трупы воинов на страшном поле боя,
Надежды павшие, несбывшиеся сны, —

Тогда любовь, как тот, кто в поисках упорно
Со светочем в руке обходит все углы,
Спускается туда, где в недрах бездны черной
Отчаянье и скорбь таятся среди мглы.

И вот в глухой ночи без проблеска дневного,
В могильной тишине, под кровом темноты
Душа вдруг чувствует — ты оживаешь снова,
Воспоминание, — как сердце, — бьешься ты.