АРИАДНА ЭФРОН
1912, Москва – 1975, Таруса
Она писала в автобиографии: “Родители – Сергей Яковлевич Эфрон, литературный работник, мать – Марина Ивановна Цветаева, поэт. В 1921 году выехала с матерью за границу, к отцу. (...) Стихотворными переводами начала заниматься с 1932 г.”. Здесь Ариадна Эфрон говорит о том времени, когда переводила она с русского на французский. Второй период ее занятий поэтическим переводом начался с 1955 года – когда она была без лишней поспешности реабилитирована. Ей, как некогда ее матери, стали “давать работу” – и то счастье, что давали ее щедро, так что она могла выбирать ту, которая была хоть немного получше; поначалу это были неизбежные в те годы стихи в китайских романах, но уже в 60-е годы появилась возможность переводить французскую и итальянскую классику. Марине Цветаевой лишь единожды “перепал” Бодлер – ее дочери заказывали Петрарку или Готье как вполне обычную работу; впрочем, когда составитель работал над этой антологией, в архиве Эфрон обнаружились многочисленные, тогда еще неизданные переводы французских поэтов – приношу благодарность А. Саакянц и Л. Турчинскому. Пусть читатель не удивляется: в американском справочнике "Женщины русской литературы” статьи об Ариадне Эфрон тоже нет.
ШАРЛЬ БОДЛЕР
(1821-1867)
НЕПОПРАВИМОЕ
Возможно ль задушить, возможно ль побороть
Назойливое Угрызенье,
Сосущее, как червь – бесчувственную плоть,
Как тля – цветущее растенье?
Бессмертного врага возможно ль побороть?
В напитке из какой бутыли, бочки, склянки
Утопим мы – не знаю я! –
Его прожорливую алчность куртизанки
И трудолюбье муравья?
В напитке из какой бутыли? – бочки? – склянки?
Я ведьму юную на выручку зову:
Скажи мне, как избыть такое?
Мой воспаленный ум – что раненый во рву,
Под грудой трупов, после боя.
Я ведьму юную на выручку зову.
Над ним уж воронье кружит – он умирает!
Уж волки рыскают окрест...
Он должен знать, что зверь его не растерзает,
Что будет холм и будет крест.
Смотри, уж воронье кружит – он умирает!
Как небо озарить, не знающее дня?
Как разодрать завесу ночи,
Тягучей, как смола, кромешной, без огня
Светил, глядящих людям в очи?
Как небо озарить, не знающее дня?
Надежда, кто задул тебя в окне Харчевни?
Как до пристанища дойти
Без света вдалеке и без лампады древней,
Луны, ведущей нас в пути?
Сам Дьявол погасил фонарь в окне Харчевни!
О ведьма юная, тебе знаком ли ад?
Возмездия неотвратимость?
А стрел Раскаянья, пронзивших сердце, яд?
Иль для тебя всё это – мнимость?
О ведьма юная, тебе знаком ли ад?
Непоправимое проклятыми клыками
Грызет непрочный ствол души,
И как над зданием термит, оно над нами,
Таясь, работает в тиши –
Непоправимое – проклятыми клыками!
– В простом театре я, случалось, наблюдал,
Как, по веленью нежной феи,
Тьму адскую восход волшебный побеждал,
В раскатах меди пламенея.
В простом театре я, случалось, наблюдал,
Как злого Сатану крылатое созданье,
Ликуя, повергало в прах...
Но в твой театр, душа, не вхоже ликованье.
И ты напрасно ждешь впотьмах,
Что сцену осветит крылатое Созданье!
БОЧКА НЕНАВИСТИ
Ты – бочка Данаид, о Ненависть! Всечасно
Ожесточенная, отчаянная Месть,
Не покладая рук, ушаты влаги красной
Льет в пустоту твою, и некогда присесть.
Хоть мертвых воскрешай и снова сок ужасный
Выдавливай из них – всё не покроешь дна.
Хоть тысячи веков старайся – труд напрасный:
У этой бездны бездн дно вышиб – Сатана.
Ты, Ненависть, живешь по пьяному закону:
Сколь в глотку ни вливай, а жажды не унять...
Как в сказке, где герой стоглавому дракону
Все головы срубил, глядишь – растут опять,
Но свалится под стол и захрапит пьянчуга,
Тебе же не уснуть, тебе не спиться с круга.
СТЕФАН МАЛЛАРМЕ
(1842-1898)
* * *
Подавленное тучей, ты
Гром в вулканической низине,
Что вторит с тупостью рабыни
Бесстыдным трубам высоты.
Смерть, кораблекрушенье (ты
Ночь, пенный вал, борьба в стремнине) –
Одно среди обломков, ныне
Свергаешь мачту, рвешь холсты.
Иль ярость оправдаешь рвеньем
К иным, возвышенным, крушеньям?
О, бездн тщета! и в волоске
Она любом; в том, как от взгляду,
В ревнивой, алчущей тоске,
Скрывает девочку – наяду.
ПОЛЬ ВЕРЛЕН
(1844-1896)
SUB URBE
Под ветром ежатся, как дети,
Ракит кладбищенских кусты
В белесом леденящем свете.
Скрипят сосновые кресты –
Могил печальные обновы.
Кричат, как заткнутые рты.
Текут, безмолвны и суровы,
Рекою траура и слез,
Родители, сироты, вдовы.
По кругу и наперекос,
Под содрогания рыданий,
Плутают меж бумажных роз.
Трудны тропинки расставаний!
Летят, беснуясь, облака,
Свивая небо в рог бараний.
Как угрызенье, как тоска,
Живых терзает дрожь озноба,
А мертвым стужа – на века.
Неласковой земли утроба!
Забвенье, память ли нужна
Им, стынущим под крышкой гроба?
Хоть бы скорей пришла весна,
И с нею щебет, и цветенье,
И жаркая голубизна!
Приди, о чудо обновленья,
И расколдуй сады, леса
От зимнего оцепененья!
Пусть солнце полнит небеса,
Пусть над тоскою беспредельной
Погостов – жизни голоса
Звучат – подобно колыбельной.
* * *
О жизнь без суеты! Высокое призванье –
Быть радостным, когда не весел и не нов
Любой твой день в кругу бесхитростных трудов,
И тратить мощь свою на подвиг прозябанья!
Меж звуков городских, меж гула и бряцанья,
Настраивать свой слух на звон колоколов
И речь свою – на шум одних и тех же слов,
Во имя скучных дел без примеси дерзанья!
Средь падших изнывать, затем чтоб искупить
Ошибки прежних дней; и терпеливым быть
В безмерной тишине возлюбленной пустыни...
И совесть охранять от сожалений злых,
Врывающихся в строй намерений благих...
"Увы! – сказал Господь. – Всё это – грех гордыни!"
ЖАН МОРЕАС
(1856–1910)
* * *
Энона, возлюбив в тебе свою мечту,
И красоту души, и тела красоту,
И сердцем и умом я вознестись хотел
К тому, чему в веках не сотворен предел,
Чему начала нет, к чему хвала, хула
Не льнут, в чем не найти ни хлада, ни тепла,
И что ни свету дня, ни мраку не подвластно.
Гармонию меж злом, таящимся в природе,
Мечтал я отыскать – и тем, что в ней прекрасно;
Не так ли музыкант, что в чаще звуков бродит,
В разноголосье их мелодию находит?
Но дерзости былой нет ныне и следа:
Пронзившая меня Венерина стрела
Не мужеством любви – и в этом вся беда,
Но слабостью ее мне послана была.
Я знаю двух Венер – одна из них богиня,
Другая же – любви несмелая рабыня.
А что же мальчуган, охотник шаловливый,
Набивший свой колчан премудростью игривой,
Нас факелом своим слепящий балагур,
Блестящий мотылек, порхающий меж роз,
Причина многих зол и осушитель слез?
Он тоже грозный бог, Энона, бог – Амур...
Довольно! Вешних птиц умолки голоса,
Бледнеет солнца луч, и меркнут небеса...
Послушай, боль моя, ты, олицетворенье
Достойной красоты и гордого смиренья:
Вчера я заглянул в тот, стынущий вдали
Пруд, и увидел в нем свое отображенье:
Сказало мне оно, что дни мои прошли.
АНРИ ДЕ РЕНЬЕ
(1864–1936)
СВИДАНИЕ
Коль хочешь ты побыть у очага со мною,
То брось цветок, что мнешь небрежною рукою:
Печалит он меня, вотще благоухая;
И не гляди назад – там только ночь глухая...
Ты мне нужна иной – забывшей и леса,
И перекличку птиц, и ветер – голоса,
Что утоляют боль и гонят прочь тревоги.
Хочу, чтоб ты пошла и встала на пороге
Одна, горда, бледна и тьмой окружена,
Как если б я был мертв – иль ты обнажена.
ФРАНСИС ВЬЕЛЕ-ГРИФФЕН
(1864–1937)
* * *
Лесной певец,
Дрозд-пересмешник:
Слыхал ли ты?
Я ей не мил!
Уж дню конец,
Уснул орешник,
Свои мечты
Я схоронил...
О, пробуди
Задорной гаммой
Ты душу мне –
Ведь ей невмочь!
Сам посуди –
С той встречи самой
Я как во сне –
На сердце ночь...
А если вдруг
Тот голос нежный,
Чьи клятвы – ложь,
Слыхал и ты,
Пернатый друг,
Что так прилежно
С утра поешь
До темноты,
О, для меня
Напев дразнящий
Ты слов ее
Вновь повтори,
На склоне дня,
Среди летящих
В небытие
Лучах зари.