У МОГИЛЫ АНСЕЛЬМО

Что меня с тобою, милый,
Судьбы разлучат,
Ах, что будет злой могилой
Мой Ансельмо взят,
Кто б думать мог!

Знали мы любви томленье,
И блаженство, и мученье,
И, пока живу, забвенье
Не взойдет на мой порог.

К ЛУНЕ

Пролей, луна, поток лучей дрожащих
На буков темный свод, –
Туда, где тени былых видений в чащах
Свой кружат хоровод.

Свой лик открой, чтоб край узнал я снова,
Где с милой я бродил,
Где, мнится мне, еще хранит дуброва
Наш юный тайный пыл.

Свой лик открой, чтоб вновь я видел сени,
Где сердце вверил ей,
Чтоб вновь бросал цветы в ручей весенний,
В заветный наш ручей.

Потом, луна, спусти фату густую,
От всех свой лик тая!
Тоскуя, плачь, как здесь в слезах тоскую
Один, забытый, я!

ЭПОХА

Не знаками ль пылающего слова
В груди Петрарки день тот был отмечен –
Страстная пятница? Так мною встречен
Декабрьский праздник восемьсот седьмого.

В тот светлый день любить я начал снова
Ее, чей образ был над сердцем вечен,
Кого из мысли гнал я, бессердечен,
К кому душа опять лететь готова.

Певец Лауры, чужд видений мира,
Любви изведал крестное томленье,
Смертельный дар как милость принимая.

Ко мне ж любовь пришла с оливой мира,
И госпожи мне сладко приближенье,
Как праздник пальм, как дуновенье мая!

ИЗ "ВОЛШЕБНОГО РОГА МАЛЬЧИКА"

ОПАСЛИВЫЙ ДРУЖОК

А как найти твой домок,
Мой опасливый дружок?
Переулочком пройти,
Оставь расспросы – и молчок!

А ну как залает твой щенок,
Мой опасливый дружок?
Громко сторожа не кличь,
Оставь расспросы – и молчок!

А ну как скрипнет твой крючок,
Мой опасливый дружок?
Тихонько отомкни замок,
Оставь расспросы – и молчок!

А ну как увидят твой огонек,
Мой опасливый дружок?
Подлей водицы в ночничок,
Оставь расспросы – и молчок!

А как найду я твой уголок,
Мой опасливый дружок?
Возле печки у стены,
Оставь расспросы – и молчок!

Как быть мне с рубашечкой твоей,
Мой опасливый дружок?
Сам, как знаешь, разумей,
Оставь расспросы – и молчок!

А как я расстанусь утром с тобой,
Мой опасливый дружок?
Одевайся – и домой.
Оставь расспросы – и молчок!

СЕМЬ ЛЕТ

В селе однажды юноша жил,
Свою подружку семь лет любил,
Любил ее семь – и больше – лет,
А конца любви и вовсе нет.

Крестьянской дочкой она была,
С красавицей первой поспорить могла;
И счету не было женихам:
"Крестьянин, дочку просватай нам".

"Никому не отдам я дочки своей,
Не дам я ни злата, ни дома ей;
Ей черное платье куплю одно:
Страдать и молиться ей суждено".

В Нидерланды юноша держит путь,
А с милой его приключился недуг;
Он слышит весть: подружка больна,
Три дня, три ночи молчит она.

И как только он услышал весть,
Что с милой его приключилась болезнь,
Он бросил всё именье свое
И спешит домой – навестить ее.

И как только он на порог вступил,
У милой и вовсе не стало сил:
"Входи, заходи, любимый мой, –
Не ты, а смерть будет жить со мной".

"Встань, радость моя, встань в добрый час,
Зачем в постельку ты улеглась?"
"Прощай, прощай, друг верный мой,
Скоро усну в могиле сырой".

"Постой, постой, подружка моя,
Любовь и верность спасут тебя;
Свечу, свечу принесите тотчас,
Вдвоем с любимой оставьте нас!"

Что вынул он из котомки своей?
Яблочко – нет розовей и белей!
К бело-розовым губкам подносит плод –
Красавице он здоровье вернет.

Спешит ее милый обнять-согреть,
А в ней ни тепла, ни дыханья нет,
Она у него на руках скончалась,
Она с чистотой своей не рассталась.

Что вынул он из котомки вновь?
Платочек, тканный из тонких шелков;
Он вытер глаза об его края:
"Ах, Господи, кончится ль скорбь моя?"

Себе он черное платье сшил,
Он платье скорби семь лет носил,
Носил его семь – и больше – лет,
А скорби конца и вовсе нет.

МАЛЕНЬКИЕ ЛЮДИ

Подобен капле был наш каждый час – всё той же неизменно,
Что падает – на тот же неизменно – выступ каменной скалы.

Старательно свои пустые дни
Мы заполняем множеством трудов и множеством надежд,
А чтоб длиной нас не томили ночи – как и дни, всё те же, –
Мы в довершенье много спали.

Нам радость – словно праздничные платья,
Что сберегаются в шкафах: так страшно их измять;
А если и приходится когда надеть,
То в дни столь важные, что не милы обновы,
И люди думают сурово,
Что праздников не много будет впредь
(Пускай! С нас, слава Богу, хватит!).

Мы знали и печаль – она была ноябрьским дождичкам подобна,
Что, хоть не бурны, могут сутки поливать,
Поступки наши – как под тем дождем коровы,
Что, укрываясь, норовят к ненастью задом стать.

Мы знали и любовь – пожизненную ренту,
Чем крохотнее, тем она верней,
Желанья наши единообразны,
Безобразны лица детей.
Слова у нас уходят, как приходят:
Сравненья – без лица, и мысли нет своей.
Был труд, день изо дня – всё тот же неизменно,
А в воскресенья мы смотрели панораму...
Довольно! Эта жизнь – всё та же неизменно –
Постыла нам, постыла нам.
О Боже мой! не знаю: весело ль тебе смотреть на наши жизни
И (если не тебя) кого они могли бы веселить...
Но коль за гробом будет жизнь – всё та же неизменно –
Ах, нет, о Господи! не заставляй нас снова жить.
Коль будем там вкушать всё те же слезы,
Коль там напрасны все метаморфозы
И суждено менять нам только позы
И, может, не дано себя убить...
Коль в том же хороводе сиром
Должны мы, не расставшись с миром,
Всё повторить, всё повторить.

ПАРИЖ – ГРУЗОВОЙ КОРАБЛЬ

Двойной бездонный трюм на двух уступах Сены,
Фрахтовщик пурпура и драгоценных мирр,
Корабль, грузивший хлеб и правосудный мир,
Гордыню терпкую и кроткий дух вербены, –

Ты скорбью отягчен, как золотом Офир;
Страданьями отцов тяжки твои накрены.
Раздутей нет боков над чашей водной пены:
Перегрузил нутро тысячелетний пир.

Но мы тебе несем, вослед угасшей вере,
Суровую тоску с тревогой пополам
И опаленный стяг безвыходной потери;

Его мы вознесем превыше орифламм,
Раздутых гневом бурь при Септиме Севере –
И спущенных навек к подножью Нотр-Дам.

ПАРИЖ – ДВОЙНАЯ ГАЛЕРА

Сменив библейский кедр на липы Тюильри,
Галера древняя, ты дремлешь сном закона
На рынке Министерств, в гробнице Пантеона,
Меж громких доблестей и повседневной при.

Двенадцать королей, еще двенадцать, три
Республики, война, пята Наполеона...
Не наши ли отцы, давясь бессильем стона,
Влекли твое весло с зари и до зари?

Мы слышим мертвецов и, ожидая смены,
Мы повелим сердцам, и чреслам, и рукам
Грести до одури, до уст кровавой пены.

И будем, как отцы, прикованы к скамьям,
Рабы, отцы рабов, на двух уступах Сены, –
Гребцы, простертые к подножью Нотр-Дам.

ПАРИЖ – ВОЕННЫЙ КОРАБЛЬ

Двойной корабль войны вдоль стройных колоннад.
Когда-то в сто бойниц гора сторожевая,
Теперь – большой завод, живая кладовая,
Под вой зеленых жерл скопившая свой клад.

Отцы тебе несли горячих песен ад,
Ты щедро расцветал, их жизни выпивая,
Когда на гордый бак, гремя, скакала стая
Визгливых штуцеров и гулких каронад.

Но мы тебе несем с последним приговором
Сердца, раскрытые всем бедам и ветрам,
Сердца, взалкавшие по всем морским просторам.

Последние бойцы угасших орифламм,
Зеленых демонов, оскаленных дозором,
Мы весело сожмем подножье Нотр-Дам.