ВАМПИР

Жил дурак, и любил он всего сильней,
Как, впрочем, и ты, и я,
Копну волос и мешок костей,
Ничтожество – вот было имя ей,
Но дурак ее звал королевой своей,
Как, впрочем, и ты, и я.

Хлеб, и цветы, и силу мечты –
Всё, чем жизнь людская полна,
Он ей отдавал во имя любви,
И она говорила с ним о любви,
Но любви не знала она.

Жил дурак, отдавая всё, что имел,
Как, впрочем, и ты, и я.
Молод он был, и красив, и смел,
А все-таки ей угодить не сумел,
Дурак был рожден для дурацких дел,
Как, впрочем, и ты, и я.

Горечь в груди и мрак впереди –
Всё, чем жизнь людская страшна,
Он испытал во имя любви,
И она объяснилась ему в любви,
Но любви не знала она.

Был ощипан дурак – с умом, догола,
Как, впрочем, и ты, и я.
А после мимо она прошла
И бровью не повела.
Не умер дурак, но сгорел дотла,
Как, впрочем, и ты, и я.

И всё б не беда – лишь горечь стыда
Да мысль день и ночь одна, –
Она ведь не знала его любви,
Она вообще не знала любви,
Ни черта не знала она.

КЛЕНСИ С "БУРНОГО РУЧЬЯ"

Не блюдя почтовых правил, я письмо ему отправил
На далекий, милый Лаклан, где встречались он и я,
Но ответа ждал не очень, ибо адрес был не точен,
На конверте красовалось: "Кленси с "Бурного ручья".

А вчера случилось чудо, мне ответ пришел оттуда
(Так напишешь только пальцем, если палец твой в смоле).
Парень с фермы на досуге сообщил о бывшем друге:
"Он ушел со стадом в Куинсленд, жив, так бродит по земле".

Я узнал, конечно, мало, но фантазия взыграла, –
Вниз по Куперу дорога, путь один из года в год, –
От реки ползет прохлада, Кленси едет возле стада...
Если б видел горожанин то, чем счастлив скотовод!

Гуртовщик повсюду дома, вся земля ему знакома,
Внемлет ветру он, и птицам, и журчанию реки,
В полдень солнце жжет долины, вечера свежи и длинны,
По ночам над головою – звезд извечных светляки.

Ну, а я в гробу конторы тщетно жду луча, который
Щель случайную отыщет меж громадами домов...
Смрад, жара, отбросов кучи, воздух города вонючий,
Оседая грязью в легких, задушить меня готов.

Мне взамен мычанья стада днем и ночью слушать надо
Громыхание трамваев, завывание машин,
Вопли горя, крики злобы, плач детишек из трущобы,
Что доносится сквозь вечный шум шагов и шорох шин.

Люди серым цветом кожи здесь на призраков похожи
И теснятся и толкутся друг у друга на пути.
Нет ни свежести, ни силы, люди слабы, жалки, хилы,
Из-за спешки горожанам просто некогда расти.

Мне стада и дали снятся, – вот бы с Кленси поменяться,
Жить и знать, что вся природа в холода и в зной твоя...
Пусть он бич оставит тяжкий и возьмется за бумажки, –
Но боюсь, не согласится Кленси с "Бурного ручья".

СМЕРТЬ КИТА

Что мышь? Вершок от рыльца до хвоста!
Подохнет – жаль; но, право, не рыдали,
А развлекались те, что увидали
Средь рифов труп гигантского кита.

Его кончина – праздник для акул...
Как вызвать слезы этакой громаде?..
Прилив бесцеремонный шутки ради
Чудовищную тушу шевельнул,

И сразу вонь по волнам поплыла, –
Так бойни пахнут и задворки тоже.
Пошли мне смерть мышиную, о Боже!
Не выгоняй из темного угла!..

Ребенок болен – все полны тоской;
Но кто грустит, что гибнет род людской?

ОДИНОЧЕСТВО АЛЕКСАНДРА СЕЛКИРКА

Семь лет молчанья – это семь веков.
В уединенном, словно склеп, жилище
Мертвец, несчастнейший из моряков,
Я жду людей, как подаянья нищий.
Устал я горевать на пепелище
И чуда ждать у чуждых берегов:
Я смертен и приучен к смертной пище.

Бывало, думал: брошу все дела,
Сбегу из бездны; разорву с мамоной,
Что жизнь мою в отбросах погребла
Под бормотанье песни монотонной:
"Не рвись вослед за грезой беззаконной;
Мечты над миром, полным лжи и зла, –
Лишь мотыльки над лампою зажженной..."

Я выпил жизнь до горечи, до дна,
Так для чего же к ней тянуться снова?
Ведь мудрость, что отчаяньем дана,
Для новой жизни хрупкая основа,
А дух мой жаждет издавна иного.
Ответа нет, лишь берег да волна, –
Ирония судьбы всегда сурова.

Мой остров пуст, а память как змея –
Былое над отверженным смеется,
Бросал горстями в море деньги я,
Из жизни пил, как путник из колодца,
Кричал: "Всё, кроме воли, продается!
А воля – вот она со мной, моя,
И пожелайте – ваша к вам вернется!"

Я знал из книг старинных, что аскет
Не знает ни хулы, ни восхваленья,
Что йогам прививают с малых лет
К деньгам и славе древнее презренье.
А наши умники, гонясь за тенью,
Себе и ближним заслоняя свет,
Бессмертья ждут за словоизверженья.

Не в меру юн мой дух, стремится он
К высотам, блещущим голубизною,
Как снежный пик, что ярко озарен, –
В миры за беспредельностью земною.
Не в меру юн мой дух, любой ценою
Он должен быть из плоти извлечен,
Чтоб слиться с вожделенной тишиною.

А ночь опять редеет надо мной,
В тропической листве проснулась птица.
Горят еще зрачки, но в сон дневной
Уже готовы звери погрузиться,
Прибой опять у тех же скал дробится...
Луна за солнцем, солнце за луной –
Природа с ритма не желает сбиться.

Законам вечным всё подчинено,
Лишь я, король на суше и на море,
Еще не слит с природою в одно,
Но тень листвы, и розовые зори,
И нежные плоды смягчают горе, –
Гармонией смирять ей суждено
Того, кто был с ее порядком в споре.

Мир небывало умиротворен,
Луна уходит, звезды побледнели,
Всё небо – для грядущего бутон;
Лишь тучки, что с востока прилетели,
Мне шепчут удивленно: "Неужели
Тобой Покой Великий обретен?
Ликуй или погибни в самом деле".

Я мертв... Я мертв!.. Но теплится во мне
Надежда на неверное мгновенье;
Венера замерцает в вышине
Торжественно, как неба откровенье,
Корабль мой старый в белом оперенье
Войдет в залив по ропщущей волне,
И... даст мне дом увидеть провиденье.

МИРАЖ

Корабль сначала кубком стал,
Потом он превратился в лес,
Потом в старинный странный храм
И, наконец, совсем исчез.

А в это время экипаж
Был делом занят, как всегда,
И каждый, кажется, считал,
Что он реален, как звезда

В тревожном небе. Со скалы
Я видела: то ал, то сер,
Корабль по тучам проплывал,
Меняя формы и размер,

И развалился как-то вдруг
На разноцветные куски.
"Обычным курсом мы идем", –
Себе твердили моряки.

Мираж их поднял и унес
За грани моря и земли...
По счастью, этого они
И заподозрить не могли.