* * *

Шторы таинственной тьмой
Окна покрыли. Игриво
Пальцами солнце играет
С тяжкою их бахромой.
Смотрит покойник немой
И остывает.

Тени скользят по стене,
Вдруг задрожат молчаливо
И исчезают проворно
Где-то за шторой глухой,
Будто во сне —
Призраком черным.

Солнце рукой из окна
Тянется к трупу. Как живо
Вспыхнет зарницею черной
В мертвых глазах — и рукой
Тронет кинжал роковой
И руку отдернет.

ПЬЕРО

В сумерках к вечерне прозвонят,
В тишине глухой еще бездомней
Ты вдруг вспомнишь
О бесшумно отлетевших днях.

И, покорный пленник мысли пленной,
Ты прочтешь, что некогда мгновенно
Написало детское перо
В слезный час перед разлукой

С болью и своей бесцельной мукой
Ты как глупый маленький Пьеро,
Что один средь лунной тишины
Чистит до зари под звездной крышей
На плаще, что кружевами вышит,
Пятна от луны.

* * *

В слепую вечность лунный лук,
дрожа, из мглы зеленой целит
и заключает в звездный круг
неизмеримые пределы.

В лучах луны еще пьяней
дыханье тысяч трав медвяных,
дрожат акации во сне,
как тени призраков туманных.

Бесшумно в тростниках скользит
и в озере, на глади медной
эфирной девственницей бледной
луна холодная сквозит.

МОЛИТВА

Зажми уста мои руками,
Когда, устав в скитаньях грешных,
Взмахнув бессильными крылами,
Душа возропщет безутешно.

Зажми уста и сохрани мя,
Чтоб в гневе черном и суровом
Не оскорбил Твое я имя
Безумным и хулящим словом.

ПОТОМОК

Нет ни прародительских портретов,
Ни фамильных книг в моем роду.
Я не помню дедовских заветов,
Я не знаю, от кого свой род веду.

Но я чувствую — потоком древним
Буйно бьет во мне бродяжья кровь,
И зовет меня, и будит гневно
Для соблазнов тайных и грехов.

Может быть, прабабушка в широкой
Шелковой чадре, скрыв тонкий стан,
Ускакала из полночью глубокой
С ханом из чужих и дальних стран.

До равнин Дуная даль дрожала
Топотом от бешеной езды,
Конский бег умчал их от кинжала
И развеял ветер их следы.

Потому, быть может, и люблю я
Необъятные для глаз поля,
Плеск бича, позвякиванье сбруи
Конский бег и шелест ковыля…

Может быть, грешна я и коварна,
И меня погубит этот путь —
Верной дочерью и благодарной
К матери Земле хочу прильнуть.

* * *

Я над бездной повис и постиг Твою, Господи, славу —
леопарда в пустыне, сраженного в сердце стрелой,
и цветок, что беспомощно тянет свой ротик шершавый,
без воды умирая в жестокий полуденный зной.

Я постиг и романтиков с бледными впалыми щеками,
с буйным взглядом, где тлеют пожары промчавшихся дней,
и безумную мать, что одна над могилкой глубокою
обнимает ребенка при свете холодных свечей.

Да — я тот бедуин, что бредет необъятной пустынею,
там, где крадется желтая смерть и ревет ураган,
и я бледный моряк, что, борясь с необъятной пучиною,
тонет, стиснувши крест, но бушует вокруг океан.

И я знаю, что гордость моя, моя мудрость ученая —
то, о Господи, был лишь огонь над болотом и дым,
и что здесь, среди тьмы, где зияет мне пропасть бездонная,
я спасаюсь божественным словом и делом Твоим.

О, я кровью платил, что презрел и попрал волю Божию,
упокой и прости — я не ведал тогда, что грешил,
что я шел без Тебя, возлюбивши навек невозможное,
и навеки сгубил трепет девственной чистой души.

ОБОЗ

Путь бескрайный, обозом протравленный,
уходящий к далеким холмам,
рассекает, как меч окровавленный,
затуманенный мир пополам.

День и ночь над пустынной землею
пляшет дождь и колышется снег,
а размытой дождем колеею
много черных проходит телег.

Но надежда пути не осветит,
дни сотрут и размою следы,
и раскинет безбрежные сети
даль из сотканной в нити воды.

Дождь и путь без конца, лишь в туманах
словно призраки сёла встают,
а колеса скрипят неустанно
и печальные песни поют.

С этой песней короче их торный,
уходящий в извилины путь,
и как ночь — пара буйволов черных
тянут клади, напруживши грудь.

За обозами версты уходят,
но бескраен наш путь впереди,
едем, кажется, целые годы,
а конца не достигнуть пути.

День и ночь неустанно стремится
по пути бесконечный обоз,
и мелькают, как черные спицы,
дни в бессчетном круженьи колес.