На главную страницу

ЕЛЕНА БЛАГИНИНА

1903, с. Яковлево Орловской губ. – 1989, Москва

Жена крупнейшего поэта Георгия Оболдуева (1898-1954), кстати, переводившего немало, но слишком “случайно”, Благинина как переводчик поэзии “для взрослых” выступила наиболее ярко в 60-е годы, когда вышел в свет двухтомник польской поэзии от Возрождения до наших дней. Из переводов “для детей” наиболее известны переложения еврейского поэта Льва Квитко.


ВИНЦЕНТИЙ ПОЛЬ

(1807 - 1872)

СОЛДАТСКАЯ

Литовочка, плутовочка,
Стой, панночка, стой!
Я устал! И притомился
Мой скакун гнедой.

Ты водицы из криницы
Дай-ка скакуну.
Конь – на травке, я – на лавке
Сяду отдохну.

Мы уланы, смерть и раны
Запросто у нас!
Так не грех, коль поцелуешь
Ты меня хоть раз.

Завтра рано, моя панна,
Гость уедет твой.
По-над Неманом жестокий
Разгорится бой.

Не страшат поляков драки,
Был бы конь здоров!
Мы ко всем чертям отправим
Тех зеленых псов.

А когда придем с победой
В свой родимый дом,
То, пригревшись у камина,
Речи заведем.

О краях, в которых бились,
О лихой войне,
О Литве, о милых глазках,
Что сияют мне.

ЧЕТЫРЕ ВЕЩИ

Мы четыре вещи славим:
Песню. Добрую жену.
Дружбу. (Друга не оставим!)
И вино. Виват вину!

И еще четыре – тоже
С давних славятся времен:
Песнь народа "Святый Боже".
Плуг. Коса. И сабли звон.

Всем четыре вещи служат,
Знает их весь белый свет:
Конь. Седок. Его оружье.
И обряды старых лет.

Есть четыре в Польше дива –
Тешат взор и греют кровь:
Темный лес. Густая нива.
Труд народа. И любовь.

Сколько силы и отрады,
Успевай вдыхать, смотреть!
Потому-то мы и рады
За отчизну умереть.

АДАМ НАРУШЕВИЧ

(1733 - 1796)

ПОСЛЕ СМЕРТИ ВСЕ РАВНЫ

Страшный сон мне снился: будто я скончался
И в одной могиле с кем же оказался?
С мужиком! С холопом! С этой черной костью!..
Ух, какой великой воспылал я злостью:
"Прочь, – кричу, – негодник! Не твоя здесь яма!
Даже и за гробом сразу видно хама!"

А мужик смеется: "Брось-ка песню эту,
Хамов и холопов после смерти нету!
Не страшна, приятель, мне твоя угроза,
Здесь и я хозяин... своего навоза".

ТЕОФИЛЬ ЛЕНАРТОВИЧ

(1822 - 1893)

ТАССО

На холмах Кампаньи вижу селенья...
Что может быть горестней и неприглядней?!
Тибр, круто петляющий в отдаленье,
Не делает эту картину отрадней.

Земля здесь скудна – не родит она хлеба,
Сечет ее градом, заносит песками.
Деревья как будто бы машут руками,
Как будто бы милости просят у неба.

Бескрайный песок, рыбаки у баркаса.
И стадо свиней. А пастух у дороги
Скандирует строфы... Что слышу я, боги!
Кого он читает? Мне кажется, Тассо?

"Скажи, – говорю, – что ты, друг мой, читаешь?"
Пастух, улыбаясь, ответствует: "Я-то?
Читаю стихи... Ты, наверно, их знаешь...
Сеньор мой, велик и прекрасен Торквато!"

Замолк он... Мои же смятенные мысли
К родным берегам улетели мгновенно:
Когда же пастух на Варте и Висле
"Тадеуша" будет читать вдохновенно?

И давнее утро зажглось на востоке,
И землю покрыло одеждой багряной,
А голос пастуший спокойно и чисто
Скандировал снова бессмертные строки:
"Canto amri pietose e il capitano,
Che'l gran sepolcro libera del Cristo". *


* "Я пою благочестивое оружие и полководца,
Который освобождает великий гроб Господний" (итал.)

ЛЕОПОЛЬД СТАФФ

(1878 - 1957)

ОСЕННИЙ ЗАКАТ

Осень бредет золотыми садами,
Жарко свисает огня виноград.
Будущее – точно чаша с плодами,
Прошлое – как зачарованный сад.

Сумерки чем-то на детство похожи,
Мир их чудесен, цветист и знаком.
Памяти нет, иллюзии – тоже,
Всюду реальность, правда во всем.

Гроздь виноградную сок распирает,
Брызжет осенним вином на ладонь.
Осень прекрасна!.. Пусть догорает
Леса пурпурово-рыжий огонь.

КАЗИМИРА ИЛЛАКОВИЧ

(1889 - 1983)

РАССТАВАНИЕ

Нет, не клена, не клена шумела и гнулась вершина...
Может, то была липа? Иль ясень? А может – рябина?

Вижу – раннюю осень, с деревьев течет позолота,
и пути во все стороны, и нараспашку ворота.
Конский топот и плач... Снова топот за облаком пыли...

Нет, не клена, не клена шумела и гнулась вершина,
и не я, а деревья в отчаянье были!