ФИЛАО

Филао бедный мой! Ты - брат моей печали,
тебя прислала к нам прибрежная страна.
Здесь ветры чуждые твой стройный ствол качали,
и почва здесь не та, что для тебя нужна.

Там вспоминаешь здесь, как голубели дали,
как в плясках дев морских там пенилась волна,
и как безоблачно сияла глубина,
и как тебя живые соки наполняли…

А здесь, в изгнании, твоя листва сера,
иссохли ветки и потрескалась кора,
и редко на тебя садятся птичьи стаи…

Вот так и песнь моя: в неволе рождена,
на чуждом языке хирела бы она,
но предков кровь в ней теплится, блистая…

АККОРДЫ

Вот эти руки грубые,
вот эти руки добрые
копают землю трудную,
ласкают землю твердую,
и ласка их приятна ей -
       добрые, грубые,
       грубые, добрые!
А после руки грубые,
вот эти руки грубые,
ласкают бедра твердые
и эту грудь упругую,
и эти плечи круглые,
Вот эти руки грубые -
       добрые, грубые,
       грубые, добрые.
И ласка их понятна вам,
касанье их приятно вам,
подруги белозубые,
вас гладят руки грубые,
а после в тени зыбкие
идете вы с улыбкою,
       с улыбкою, вы, гибкие,
       вы, гибкие, с улыбкою.
и ветра песни трубные,
и ливня капли дробные,
и эти руки добрые
ласкают землю грубую,
и любо ей, и любо ей, -
       добрые, грубые,
       грубые, добрые.

ТРОПИКИ В НЬЮ-ЙОРКЕ

Бананы, манго, корень имбиря,
грейпфруты, авокадо, танжерины,
стручки какао, нежный, как заря,
румяный плод за стеклами витрины -

все мне напоминает о лесах,
клонящихся над звонкими ручьями,
росистых зорях, чистых небесах
над иночески-темными холмами…

Мой взор туман подернул пеленой,
тоска вдруг сжала сердце хищной лапой…
Где ты, мой край, любимый край родной?
Я отошел, склонился - и заплакал.

БЕЛЫЙ ГОРОД

Нет, я не отступаю перед ним!
Таящейся в душевной глубине
я ненавистью давней одержим,
и с ней прожить свой век не страшно мне.
Чем без нее я был бы? Шелухой!
Она, переливаясь через край,
клокочет в жилах, как поток глухой,
и белый ад мой превращает в рай.
Я вижу мощный город сквозь туман -
грохочущие в небе поезда,
и шпили, и дворцы, и океан,
где плещутся громоздкие суда.
и доков нищету, и все, что вижу,
люблю я потому, что ненавижу.

АВИАВИ

Пустила корни ты меж плитами могил,
и сок твой - кровь сынов великой Имерины,
тех, чей могучий дух, как светоч, озарил
печаль страны моей в часы ее кончины.

Качаешь ты листы в лучах ночных светил,
и шелест на заре - укоры жертв невинных
безжалостной судьбе, что мудрецов старинных
забвенью обрекла, и пепел их остыл.

О пальма гордая! Ты славе учишь нас,
и жить, не покорясь, и встретить смертный час
на родине своей, в краю тоски и гнева;

и хоть мой стих рожден из звуков чуждых слов,
когда слагаю песнь под шум твоих листов,
невольно в ней звучат бессмертных дней напевы.

ИЗГНАНИЕ

Изгнание и тень его - забвенье!
Я скроюсь в ваших сумрачных краях,
как мир скрывается в холодный день осенний
       под небом в серых лишаях.

Я крикну в ужасе, моля мне дать пощаду,
как загнанный в терновник дикий бык, -
но тщетно! Только боль я получу в награду
       в ответ на этот крик.

Кругом лишь смерть и кораблекрушенье,
на горизонте тлеет алый знак…
Куда влекут меня Судьбы моей свершенья?
       Рассеется ли мрак,

и окажусь ли я среди цветов душистых,
иль в ядовитых травах на лугу?
Где кончится мой путь, суровый и тернистый?
       В пучине моря, иль на берегу?

Не все ль равно? Неси меня, корабль безвестный!
Я брошу только взгляд на жаркие огни
зари, которая, дразня красой чудесной,
       мне скрасит горестные дни.


Ведь завтра - это мрак, таинственный и грозный,
поэзия тоски, разлуки вечной тьма,
прощальный крик души, мольбы и муки слезной…
       Ведь завтра - жизнь сама!