АВИАТОР-ФУТУРИСТ ОБРАЩАЕТСЯ К ОТЦУ СВОЕМУ, ВУЛКАНУ

Я лечу к тебе, Вулкан. Мне смешон
твой зловещий, утробный, яростный хохот
чревовещателя.
Пойми — ты надо мной не властен!
Я знаю — ты хотел бы завладеть мною,
ухватить меня своими щупальцами,
опутать сетями горячей лавы,
словно какого-нибудь честолюбивого мечтателя
из тех юнцов, что карабкаются по твоим склонам
навстречу ужасной тоске неоглядного заката,
пока ты сворачиваешь себе челюсть, колыхаясь от смеха
в чудовищном землетрясении!
Я не боюсь символов и предзнаменований,
меня не страшат бездонные пространства
и твои угрозы,
хоть ты и можешь похоронить целые города
под грудами меди и золота, испепелить их,
задушить запекшейся кровью!
Я — футурист, могучий и непобедимый,
вознесенный ввысь сердцем неистовым и неутомимым.
Я — почетный гость за столом Авроры,
я насыщаюсь зрелищем многоцветных ее плодов,
я переношусь через полдни — дымящиеся пирамиды бомб,
я преследую закаты — бегущие армии,
захлебывающиеся в крови,
я волоку за собой тоскливые, рыдающие сумерки.

Этна! Кто сумеет лучше, смелее, чем я,
плясать в вышине и беспечно покачиваться
над твоей разверстой пастью,
свирепо рычащей внизу, далеко-далеко у меня под ногами?
Вот я спускаюсь, чтобы погрузиться в чудовищные клубы
красноватого дыма,
в волны твоего удушливого, серного дыханья.
Я слышу глухой грохот, гулкие раскаты
в твоей необъятной утробе, я слышу,
как проваливаются с громом в бездну
подземные столицы.
Но что мне эта бессильная ярость земли?
Напрасно угольно-черное ее дыханье
стремится вытолкнуть меня, подбросить под облака!
Руки мои твердо лежат на рычагах.
Я парю в самом средоточии, в мрачном твоем зеве,
между твоих гигантских губ,
вздымающихся как высокие горы.
Я спускаюсь всё ниже, ниже,
вокруг меня сдвигаются всё тесней
твои чудовищные распухшие дёсны…
О этот причудливый лес!
Что за странные, расплывчатые растения
из мягкого, изменчивого дыма!
И ты жуешь их, будто огромные голубые усы…

О Вулкан!
Сбрось со своего лица эту маску из фосфорических бородавок!
Зашевели мощными мышцами твоего огромного рта
и прорычи, прореви, возвести мне мою судьбу,
скажи — в чем назначенье и долг племени моего?

АГОНИЯ

Умереть как жаворонок
задохнувшись от жажды
перед миражом

Или как перепелка
перелетев через море
и опустившись в кустах
оттого что лететь
дальше нет охоты

Но только не жить
жалуясь и хныча
как слепой щегленок

ИЗ «АНТОЛОГИИ СПУН-РИВЕР»

МИНЕРВА ДЖОНС

Я — Минерва, деревенская поэтесса.
Уличные йеху свистели мне вслед
И осыпали меня градом насмешек
Из-за моего тяжелого тела,
Косых глаз и неверной походки.
А потом пришла беда: «Обрубок» Уэлли
Овладел мной после гнусной охоты.
Он оставил меня доктору Майерсу
И моей судьбе.
И я постепенно погрузилась в смерть,
Которая поднималась по моему телу,
Немевшему от ног к голове, как будто
Я погружалась все глубже в ледяной поток.
Соберет ли кто-нибудь мои стихи,
Напечатанные в Спунриверской газете?
Я так тосковала о любви!
Я так жаждала жизни!

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Любопытные, слушайте повесть неизвестного,
Чья могила не отмечена даже камнем.
Радостным и беспечным юнцом,
Блуждая с ружьем на плече по лесам
Вблизи имения Аарона Хэтфилда,
Ястреба я подстрелил однажды:
Он сидел на верхушке мертвого дерева
И упал с гортанным криком к моим ногам,
Распластав бессильно раненное крыло.
Я взял его домой и запер в клетку,
В которой он прожил много лет,
Злобно наскакивая на меня, когда
Я приносил ему питье или пищу.
Теперь я блуждаю по царству теней,
Разыскивая душу ястреба, чтобы
Предложить ему дружбу того, кто жизнью,
Как он, был ранен и заперт в клетку.

РЕДАКТОР УЭДДОН

Уметь взглянуть на любой вопрос с любой стороны
И принять любую сторону, быть всем, чем угодно, но лишь неподолгу,
Выворачивать истину наизнанку или заглушать ее из расчета,
Играть на высоких чувствах и на страстях рода людского,
Ради хитроумных замыслов и неизменных целей,
Закрываться — как актеры древности маской —
Восьмью полосами своей газеты и, прячась за нею,
Орать через мегафоны крупного шрифта:
«Вот я — исполин!» —
И притом жить жизнью тайного ночного вора,
С сознанием, отравленным презрительным приговором,
Рожденным в тайниках твоей же души…
Копаться за деньги в грязи скандалов и сплетен
И выставлять ее перед всем светом из мести,
Сокрушать репутации, а если надо — и жизни,
Чтобы выиграть, взять свое любою ценой,
Защитить собственное существование.
Наслаждаться своей сатанинской властью
И подкапываться под цивилизованное общество —
Как глупый подросток подбрасывает бревно на рельсы,
Чтобы вызвать крушение экспресса…
Словом — быть редактором газеты, как я!
А потом лежать в земле здесь, у самой реки,
Близ стока городских нечистот,
За свалкой мусора и кучами жестянок из-под консервов,
Где закапывают плоды тайных абортов.

МОЛОЧНО-БЕЛАЯ ЛУНА, ПРИКАЖИ КОРОВАМ ЗАСНУТЬ

Молочно-белая луна, прикажи коровам заснуть!
С самого утра, с тех пор, как они на рассвете
Проснулись и поднялись из высокой травы,
Распрямив подогнутые колени,
С тех пор они ели траву, и давали людям молоко,
И снова ели траву, и снова давали молоко,
И держали головы и зубы у самой земли.

Теперь они глядят на тебя, белесая луна,
Равнодушно, как на земные ландшафты,
Как на плоские и обширные ландшафты равнин.
Равнодушно, как на ведро,
Полное свежего, белого молока,
Глядят они на тебя,
Не любопытствуя нисколько, нисколько,
Что это перед ними — луна
Или круглая белая поверхность
Налитого в ведро молока?
Равнодушным взглядом,
Не любопытствуя нисколько,
Глядят они на тебя.
Молочно-белая луна, прикажи коровам заснуть,
Прикажи коровам заснуть!

ТОПОЛЬ И ВЯЗ

Серебряные листья уходящего лета,
Серебряные листья тополей и вязов!
Ломбардский тополь стоит в серебряной листве,
Стоит под осенней луной и осенним ветром,
Стоит, как женщина на пороге, и кого-то ждет.
Листья, серебряный народец!
Вас я видел и слышал
Сквозь посвист сотни летних ветров!
Уже октябрь, осталась неделя или две,
И дождь и мороз обрушатся на нас,
И унесут, и сбросят наземь последние листья.
В январе, когда серые скелеты деревьев
Обрисовываются на фоне яркой зимней синевы,
Облитые скупым серебром косого зимнего солнца
Или морозным серебром долгих зимних ночей,
Я буду вспоминать
Щедрость ясного летнего солнца в июне,
Я вспомню ласку сотни ветров, целовавших вас.

ДЕШЕВАЯ СИНЕВА

Синева далеких холмов
сквозь кружево летней
листвы,
Синева далеких холмов
сквозь зимний узор оголенных
сучьев,
Светлая морская синева
весной у песчаного взморья,
Густая синева далеких морских просторов,
Степная синева и синева вздымающихся гор —
Набрать бы охапку этой
разнообразной синевы,
Полный карман синевы,
И ходить по свету,
разговаривая и смеясь, словно
Получив от Бога пригоршню блестящих монет,
чтобы тратить их, не жалея,
Швырять во взлетающих птиц,
Кидать со звоном в оловянные кружки
слепцов у дороги!

ОДА МНОЖЕСТВАМ

Полетом птиц из снов приходит «завтра».
Ты книге — брат. И будешь ты летать
Порхающей страницею лазури.

От рук к рукам — как пляшут фарандолу —
Сбирая рук столь щедрый урожай,
Что и своих не различишь меж ними.

Я говорю в тебе, пою тобой,
И ухом не своим тебя я слышу.
О, в сколько тел вошла моя душа!

Как много нас? Сто? Тысяча? Сто тысяч?
Взгляд подниму — и вижу мириады
Звезд, толпы солнц над толпами веков.

Во мне горит огонь всех этих душ,
Костры мои, я жив одними вами,
И в вашем пламени мое пылает.

О, задыхаясь, отдавать дыханье
Другим, о, умереть в себе — в экстазе,
Чтоб воскресать, жить в ближних, сестрах, братьях!

О россыпь множеств! Сколько голосов
Родит себе в ответ одно лишь слово
Того, кто хочет превратиться в кратер
Вулкана всех объемлющей любви.

УГРОЗА

Живя в тысячелетнем царстве духа,
Мы древним страхом сорваны с корней.
Кто нам укажет место общей встречи,
Объединит нас ради бытия,
Не исцеленными, но хоть в согласье
Живущими с запрятанным недугом?

Стихии, вырвавшиеся на волю,
Сравняли всех. Подтачивало нас
Подспудное броженье — и спаяло
В одно умы — и мы уже следа
В кровавом лабиринте не утратим.

Но если в этом ясном мире страх —
Удел всеобщий и всеобщий факел,
Пусть будет гнев ему апофеозом,
Вскипая в нас и путь нам освещая.

Ключ жизни — в чем он? И возьмет ли власть
Цифрованный язык уничтоженья?
Бывал ли так непрочен человек?
Рука едва считать умеет звезды,
Бессильна перед наглецом — и все же
Вздымается, чтоб защитить цветок.

Отчаянье, страдания, раздоры.
И ярость от преступных дел ничтожеств…
Оружие единственное — крик,
А мир идей в грядущее отброшен.

Все изменяет нам. Лгут зеркала.
Мы ищем за плечами след от крыльев
В местах, куда вонзается кинжал.
Для нас день принимает облик ночи
И в холод превращается тепло.

Но должно нам как дерево стоять,
Что смерти ждет — и в этом ожиданье
Над взрывчатым зарядом лишь мечтает
Враждующие бездны примирить,
Чтоб солнце вопреки всему сияло.