ЕФИМ ЭТКИНД
1918 – 1999
Славу Эткинду принесла его книга “Поэзия и перевод” (М.-Л., 1963) – на ней воспитано все поколение лучших мастеров жанра 60-80-х годов. Столь же знаменита была и антология “Французские стихи в переводах русских поэтов Х1Х-ХХ вв.” (М., 1969); двухтомник “Мастера поэтического перевода” в “Библиотеке поэта” по сей день остается непревзойденным пособием. Но именно предисловие к этому двухтомнику (а до того – активное участие в защите Иосифа Бродского на печально памятном “процессе тунеядца”) было началом травли Эткинда в СССР. Корней Чуковский в “Записных книжках” от 1968 года перечисляет сотрудников “Библиотеки поэта”, которых “сняли из-за того, что в книге Эткинда о переводчиках сказано, что Ахматова, Заболоцкий и другие не имели возможности печатать свои стихи и были вынуждены отдавать все силы переводам”; насколько эти слова соответствовали истине – сейчас не важно, но такова была точка зрения автора. Составленная Эткиндом антология “Французские стихи в советских переводах” была остановлена в верстке, книга о поэтах-переводчиках допушкинской поры едва успела выйти, – наконец, Эткинда исключили из Союза писателей и вынудили покинуть СССР. Он поселился во Франции, где, по сути дела, создал новую школу перевода русской поэзии на французский язык. К счастью, в 90-е годы Париж сильно приблизился к Москве, и контакты составителя антологии “Строфы века-2” с профессором Эткиндом немало помогли работе. Эткинд как поэт-переводчик менее знаменит, но потому, что эту его деятельность заслонили политика и литературоведение, а внимания она заслуживает не меньшего. Здесь Эткинд представлен переводами с немецкого языка.
ГАНС САКС
(1494-1576)
СОСУЛЬКА
В Италии один купец
Поехал покупать овец
И воротился, наконец,
На третий год
С добычею немалой.
Вернулся в дом, к жене своей,
И вот он видит: вместе с ней
Какой-то мальчик из сеней
К нему идет.
"А это что за малый?"
"Послушай, – говорит жена, –
Какое было дело:
Сосульку ночью из окна
Достала я и съела.
Как удивилась я, когда,
Наевшись льда,
Я вскоре потолстела.
Сосулька странная была,
И вот я сына родила".
Подумал муж: "Ну и дела!
Смотри-смекай,
Тут лед иного рода!"
Однако промолчал в ответ.
Когда ж прошло двенадцать лет,
Сказал он: "Женушка, мой свет,
В далекий край
Я еду на три года.
Отправлюсь шерстью торговать
С мальчишкой на чужбине".
Понятно всякому, что мать
Тревожилась о сыне.
И обещал жене купец,
Что как отец
Он будет с ним отныне.
Однако туркам за дублон
Мальчишку в рабство продал он
И, возвратившись, страшный стон
Услышал вдруг:
"Куда ты дел ребенка?"
"От зноя твой сынок, когда
Мы были на пути туда,
Растаял, как кусочек льда, –
Сказал супруг. –
Ну, что ответишь, женка?"
Несчастная стерпела весть
Про бедного мальчишку.
Ах, эту весть пришлось ей съесть,
Как пес глотает пышку.
Коль едешь в дальние края,
Жена твоя
Не съела бы ледышку!
АДЕЛЬБЕРТ ФОН ШАМИССО
(1781–1838)
ЗОЛОТОЙ ВЕК
Oh le bon siecle, mes freres,
Que le siecle ou nous vivons!
Armand Charlemagne
О братья, как наш век прекрасен,
Тот век, в котором мы живем!
Арман Шарлемань
Выпьем доброго вина,
Чтобы жили долги годы
Наша вольная страна,
Золотой наш век свободы!
Ибо в наш прекрасный век
Ни к чему нас не неволят.
Все напишет человек,
Что полиция позволит.
Ты язык развяжешь мне,
Винограда сок веселый!
Правду я скажу стране,
Не гнушаясь и крамолой:
Солнце поутру встает
Непременно на востоке.
Солнце вечером зайдет
В установленные сроки.
Ядовитых змей не тронь,
Обходи их лучше боком.
Если сунешься в огонь,
Обожжешься ненароком.
Чтобы погасить пожар,
Надо лить на пламя воду.
Если болен ты и стар,
Не обманывай природу.
Кто не видит, тот слепой,
Глух, кто ничего не слышит.
Ходит с костылем хромой,
А скончавшийся не дышит.
Кто неумный, тот дурак,
Шаху весело в гареме,
Пятится в болоте рак,
Но вперед стремится время.
В темноте всегда темно,
А в прекрасном нет дурного,
Себялюбцу не дано
Заступиться за другого.
Честный непременно нищ,
Но богат зато мошенник,
Потому что плут и хлыщ
Загребают кучу денег.
Не вернешь вчерашний день,
Прошлый год не воротится.
Если сеял ты ячмень,
Вряд ли вырастет пшеница.
Даже с молодой женой
Старый хрен не станет молод.
Снегом в августовский зной
Вряд ли утолишь ты голод.
Тот, кто ночь провел без сна,
Рано спать охотно ляжет.
Кто сказал сегодня "А",
Завтра "Б", наверно, скажет.
Не подпиливайте сук!
Дважды два – всегда четыре...
Боже правый, что за стук?
"Эй, откройте! Кто в квартире?
Кто тут попирал закон?
Всех пришпилим к протоколу!"
"Мы свидетели, что он
Проповедовал крамолу:
В голову взбрело ему,
Будто дважды два – четыре!.."
И промолвил гость в мундире:
"Якобинец? Марш в тюрьму!"
ФЕРДИНАНД ФРЕЙЛИГРАТ
(1810-1876)
ПЕСНИ О ПЕСКЕ
1
Не о песке пустынь мой стих,
Простертом пеленой нагою,
Но о песке брегов морских,
Хрустящем под моей ногою.
Песок пустынь, огня лютей,
Проклятая душа Сахары, –
Он для верблюдов и людей
Сулит неслыханные кары.
Песок морской, конечно, гол,
Но чист и благодатен, ибо
От века он – накрытый стол,
Где чаек привлекает рыба.
2
Как ветер с моря свеж и чист!
Склонившись, камыши повисли.
Песок тут зыбок и ребрист,
Летучи и нестройны мысли.
И зыблется песок вокруг,
Его взметает ветер, воя.
Мятется так мой смутный дух,
Не находя себе покоя.
3
Песчаное морское дно,
Понять твои причуды трудно!
Ты погубило не одно
И не одно спасало судно.
Здесь рыба без воды уснет,
На берег брошена приливом.
Здесь чайка червяков найдет
И вложит в клюв птенцам крикливым.
Друзья мои давно ушли,
Презрели детские забавы.
А я тут строю корабли
И рою щепкою канавы.
4
Песчаных дюн волнистый ряд
Поднялся, заслоняя зори.
Пускай! Я не гляжу назад.
Передо мной песок и море.
И нет земли. Я – властелин
Валов, огня и пены полных.
Нет больше леса, нив, долин, –
Все потонуло в этих волнах.
И я, как свергнутый король,
Лишенный знаков царской власти,
Блуждал, влюбленный в эту роль
И позабыв былые страсти.
Я все на свете забывал –
Как некогда бродил я бором,
Как восходил на перевал,
Верхом скакал по косогорам.
Они на дне, на дне морском –
Любовь моя, надежды, грезы.
А волны брызжут над песком,
Как человеческие слезы.
5
Похож ли я на светлый ключ,
Протекший по морям и странам,
Который стал теперь могуч
И побратался с океаном?
Как океан, он стал велик
И с ним соперничает в мощи.
Но вечно молодой родник
Журчит в корнях священной рощи.
6
Три чайки надо мной,
Но опустил я взгляд.
Я знал, не глядя вверх,
Куда они летят.
Не отрывая глаз,
Я на поле глядел,
Где плыли тени их
Ширококрылых тел.
Упало вниз перо,
Чтоб написать я мог
Стихи про океан,
Про чаек и песок.
ГОТФРИД КЕЛЛЕР
(1819–1890)
НИКОЛАЙ I
Простирается над степью, над огромной белой бездной,
Темный купол небосвода, беспредельный и беззвездный.
Ветер воет днем и ночью над равниною безбрежной,
Кости белые поляков покрывая пылью снежной.
Чу, не духи ли несутся по-над полем вереницей?
Всадники летят галопом за бесшумной колесницей.
Пролетают над землею, бородаты, грозны, дики,
Всадники в плащах крылатых, лихо поднимая пики.
И опять уснули дали, мертвому безмолвью внемля,
Только хлопья снега тяжко с неба падают на землю.
Только хрипло: “Император! Император!” – кличет ворон,
Этим карканьем зловещим будит дремлющий простор он.
И как будто повторяет ветер дальний, ветер близкий:
“Будет сломлен император, император всероссийский!”
ИОГАННЕС Р. БЕХЕР
(1891-1958)
ПАРИЖ
Как счастлив я, что знал тебя, Париж!
Воспоминание неистребимо
О тех камнях, в которых ты незримо
Минувшие столетия хранишь.
Как счастлив я, что с башни Notre-Dame
Смотрел на шумный город под ногами,
На твой народ, грядущим временам,
Как эстафету, передавший знамя.
Как счастлив я, Париж, что знал тебя
И что забвенье надо мной не властно!
А если вдруг подумаешь, скорбя:
"Быть может, жил и мучился напрасно?"
То сам себе невольно говоришь:
– Я не напрасно жил! Я знал Париж!
ПОЭЗИЯ
Забыты все поэты! Их творенья,
Казалось бы, теперь мертвы и немы...
Но ведь и я – поэт, и я, как все мы,
Боюсь на свете одного – забвенья.
Охотно молодые поколенья
Везут на свалку старые поэмы.
Зачем им эти рифмы, строфы, темы,
Что могут доказать стихотворенья?
Нет, я не стану порицать сурово
Тех, кто искусство заживо хоронит,
Пускай себе болтают – нас не тронет
Их вопль, – они не понимают Слова.
Для тех, кому поэзии не надо,
Слова – лишь сгустки лжи и капли яда.
БЕРТОЛЬТ БРЕХТ
(1898-1956)
БАЛЛАДА О ПРИЯТНОЙ ЖИЗНИ
(Из "Трехгрошовой оперы")
Советуют нам умники иные:
Живите, дескать, духом, а не брюхом.
Ну, нет, святым не прокормиться духом,
Куда сытней свиные отбивные.
Пускай, кто хочет, истязает плоть!
Довольно, братцы, я поголодал,
Достаточно я косточки глодал.
Ах, умники, не надо чушь молоть!
Нужна ли нам свобода их речей.
Жизнь хороша, но лишь для богачей.
Епископ наш покорен Иисусу,
Он ближнему готов отдать сорочку,
Но винную он тоже любит бочку,
Да и девчонка пастырю по вкусу.
Всё то, что может взять, берет любой.
Кто с этим спорит, тот бесстыдно лжет
И совести своей не бережет.
Кто в этом признается – тот герой.
Кто меньше всех берет, тот всех тощей.
Жизнь хороша, но лишь для богачей.
Не трудно быть хвастливым горлопаном,
При всем честном народе разоряться,
За справедливость и свободу драться
И нравиться восторженным мещанам!
Трибун такой на всех идет войной,
Толкая зажигательную речь,
А после, в ножны свой упрятав меч,
Ложится спать с холодною женой.
Зачем голодным треск пустых речей?
Жизнь хороша, но лишь для богачей.
Я записаться мог бы в демагоги,
Болтать о духе, позабыв о хлебе
И обещать бессмертие на небе.
Но с болтунами нам не по дороге.
От пустословья нынче проку нет,
Оратору цена – дырявый грош.
Речами людям брюхо не набьешь.
И не заменишь ими звон монет.
Не растолстеешь от таких харчей.
Жизнь хороша, но лишь для богачей.
СОНЕТ К НОВОМУ ИЗДАНИЮ ФРАНСУА ВИЙОНА
Сюда его Большое Завещанье
С истлевших перенесено страниц,
И здесь во всех ему знакомых лиц
Комком дерьма он бросил на прощанье.
В него плевали вы; где те плевки?
Где сам он, тот, что вами был оплеван?
Веселый стих его не арестован,
Над песнею не властны пошляки.
Купите эту книжку за три марки,
Ее цена – десяток сигарет;
Я знаю, что, как мертвому припарки,
Поможет вам ее благой совет,
Но всё ж она вам преподаст урок.
Я сам немало из нее извлек!
КОСТЫЛИ
Много лет не будучи счастливым,
К доктору пошел я на прием.
"Для чего, – спросил он, – костыли вам?"
Я ответил: "Я, профессор, хром".
Молвил он: "Скажу тебе заране,
Вовсе ни к чему тебе врачи.
Ты хромаешь из-за этой дряни,
Ну, теперь шагай, беги, скачи!.."
Хохоча, взмахнул он костылями,
И, переломив их пополам,
Он обломки, точно старый хлам,
Кинул в печку, где гудело пламя.
Смехом исцелен я. Без усилья
Я теперь хожу, как он и ты.
Лишь увидев издали костыль, я
Чую приближенье хромоты.
ОДНО ПРОШУ – НЕ ИЗБЕГАЙ МЕНЯ...
Одно прошу: не избегай меня.
Твое рукопожатье – мне отрада.
Ты стал глухим? Тебя мне слышать надо.
Ты стал немым? Твой дух – моя броня.
Ты стал слепым? К себе в поводыри
Прими меня, твоим я буду взглядом.
Позволь, как прежде, быть с тобою рядом,
Как прежде, мне доверье подари.
Не говори: "Я ранен, я калека!"
Поддержки не чурайся, как чумы.
Неверье недостойно человека.
Тот несвободен, кто другому нужен.
Я без тебя во мраке безоружен.
Но я не только я. Я – это мы.
СОНЕТ В ЭМИГРАЦИИ
Я, изгнанный на ярмарку, бреду,
Живой среди живоподобных мумий;
Кому продать плоды моих раздумий?
Бреду по старым камням, как в бреду,
По старым камням, вытертым до блеска
Шагами безнадежных ходоков.
Мне "spell your name" твердят из-за столов,
Ах, это "name" звучало прежде веско!
И слава богу, если им оно
Неведомо, поскольку это имя
Доносом обесчещено давно.
Мне приходилось толковать с такими;
Он правы, что, судя по всему,
Не доверяют рвенью моему.