КРЕСТЬЯНИН И СМЕРТЬ

Крестьянин бедный полон дум:
Ему понадобился кум.
Он было в путь, но к воротам
Подходит вдруг Всевышний сам
И вопрошает: «Ты куда?»
«Да кум мне нужен, вот беда!»
«Возьми меня», – Господь в ответ,
Но мужичонка молвит «Нет!
Ты делишь блага кое-как:
Один – богач, другой – бедняк!»
Идет навстречу Смерть: «А я
Не подойду ли в кумовья?
Коли меня захочешь взять,
То научу я врачевать,
И вскорости ты – богатей!»
«Коль так, нет кума мне милей!»
Вот и дитя окрещено.
Смерть куманьку твердит одно:
«Придешь к больному – так гляди,
За мною только и следи!
Коль в головах я у больного,
То ждать ему конца худого,
Но коли я в ногах стою,
Поборет он болезнь свою».
Раз заболел мужик богатый.
Пришел наш лекарь, кисловато
Взглянул, ответил на поклон,
А сам на кума – где же он?
Глядит – а он в ногах стоит.
Больному лекарь говорит:
«Дай мне двенадцать золотых,
И ты здоров». – «Не жаль мне их!»
Мужик поправился, и вот
О лекаре молва идет,
А тот знай лечит – всякий раз,
Лишь с кума не спуская глаз:
Кум в головах – больной не встанет,
В ногах – опять здоровым станет!
Разбогател наш врач: за ним
Лишь посылают за одним.
Чрез десять лет – увы и ах! –
Смерть уж у кума в головах
Стоит и речь к нему ведет:
«Теперь настал и твой черед!»
Но лекарь просит погодить:
«Дай мне молитву сотворить!
Вот «Отче наш» прочту – тогда
Уйду с тобою навсегда!»
Согласна Смерть: «Пусть будет так!»
Молиться принялся бедняк.
Но только первые слова
Он произнес едва-едва...
И этак молится... шесть лет:
Конца молитве нет как нет.
Смерть выбивается из сил:
«Ну как? Молитву сотворил?...»
Смекнув, что тут обойдена,
Прибегла к хитрости она:
Прикинулась больной тотчас
И у порога улеглась,
Кричит: «Ах, лекарь! Я в огне!
Лишь «Отче наш» поможет мне!»
Прочел тут врач все до конца –
А Смерть скрутила молодца
И молвила: «Попался, брат!...»
Недаром люди говорят:
От смерти не уйти. Придет
И Ганса Сакса заберет.

ПОСЛЕ БОЯ

Мой доблестный отец, чей взор так кроток был,
Однажды с вестовым, которого любил
За храбрость дерзкую и рост его огромный,
По полю проезжал верхом, порою темной,
Меж трупами бойцов. Уже померкнул день.
Вдруг шорох слышится... Там, где сгустилась тень,
Испанец полз, солдат из армии разбитой,
Тащившийся с трудом и кровью весь залитый,
Хрипя в агонии и не надеясь жить,
Он тихо умолял: «Пить! Ради Бога, пить!»
Отец, оборотясь к гусару-вестовому,
Со своего седла снимает фляжку рому
И говорит: «Возьми! Пускай напьется он!»
И вот, когда гусар, услышав новый стон,
Нагнулся, – раненый, похожий на араба,
Хватает пистолет рукой худой и слабой
И целит в лоб отцу, «Каррамба!» процедив.
И выстрел прогремел, мгновенно шляпу сбив.
Отпрянул конь назад, как будто от удара.
«Дай всё ж ему глотнуть!» – сказал отец гусару.

ДАМЕ КРЕОЛКЕ

Под солнцем той страны, где аромат струится,
Там, где шатер дерев весь пурпуром горит,
Где с пальм струится лень и каплет на ресницы,
Я знал креолку – в ней дар обаянья скрыт.

Сквозь бледность дышит зной. У смуглой чаровницы
Осанка гордую изысканность хранит.
С Дианой поступью могла б она сравниться.
Уверен взор ее, в устах покой разлит.

Когда бы вы хоть раз явили ваши чары
На сенских берегах иль на лугах Луары,
Красавица, кому лишь в замке обитать,

Заставили бы вы, сударыня, поэтов
Вынашивать в сердцах по тысяче сонетов
И вам покорнее, чем ваши негры, стать.

ЭНКЕЛАД

Лежит он под Этной на дне,
То лишь сон, а не смерти мгла, –
И вздохи слышны в глубине,
И весь небосвод в огне, –
Ярость вздохов его зажгла.

Под скалами он погребен...
Гнетут они, грудь сдавив,
И доносится дикий стон, –
Он неясен и заглушен,
Но титан все еще жив.

Вдали толпится народ,
И с тревогой люди глядят...
То и дело кто-то шепнет:
«Наступает его черед,
Пробуждается Энкелад!»

Сбились древние боги в круг,
Побледнеть тиранам пришлось:
Слышны грохот, и стон, и стук,
И богов объемлет испуг,
И лепечут они: «Началось!»

О горе! Земля сожжена,
Всходы покрыты золой...
Тучей взлетает она
С губ титана, с черного дна,
И вокруг все оделось мглой.

Груды пепла на город легли,
На поля, где созрел виноград...
Там, из-под гнета земли,
Сквозь скалы, в песке и пыли,
Пробивается Энкелад.

Вот гневно взглянул исполин, –
Алым светом глаза зажглись,
И вихрь ревет вдоль теснин,
На Альпах, в лесах Апеннин:
«Энкелад, пробудись!»

КАМБЕРЛЕНД

Мы стояли на якоре в Хэмптон-Род –
          «Камберленд» звался наш корвет,
А с берега гулко над гладью вод
          Звучал барабанный бой,
          Иль рожок порой
На форту пел в ответ.

Внезапно с зюйда издалека
          Белой струйкой взвился дымок –
То был железный корабль врага:
          Шел он прямо в залив,
          Проверить решив,
Тверд ли дубовый бок.

И перед нами тут как тут
          Мрачный пловучий форт, –
Ощерясь, пушки его ревут,
          И смерти шквал –
          Огонь и металл –
Бьет сквозь люки в наш борт.

Но мы не дремлем и шлем назад
          Дерзкий салют боевой, –
Словно по шиферу хлещет град:
          То чугун стучит,
          Дробясь, как о щит,
О панцирь зверя стальной.

Наглых плантаторов слышится крик:
          «Флаг долой!» Но, в огне и дыму,
«Нет! – молвит Моррис, храбрый старик. –
          Лучше смерть, чем позор!»
          И, как мощный хор,
Все матросы вторят ему.

Тогда, как огромный осьминог,
          Сталью враг опоясал нас, –
И «Камберленд» устоять не мог...
          Он погиб, а над ним
          Стлался пушек дым
В его смертный час.

Наутро над волнами солнце взошло,
          И флаг наш плавал на них.
Стало тихо вновь и светло,–
          Скорбью был напоен
          Ветра слабый стон –
Дань тем, кого нет в живых.

Смелые духом, кто пал в бою,
          Спите мирно во глуби вод!
Родина, вижу славу твою:
          Исчезнет разрыва знак –
          Будет сшит твой флаг,
И рубец заживет!