ЕВГЕНИЙ САДОВСКИЙ
1911, Мариуполь – 1987, Бедфорд, Техас
Буквально до января 2011 года этот поэт причислялся к тем, кого принято считать “погибшими на Великой Отечественной”: к этим людям советские издательства благоволили. Однако, как теперь выяснилось, Садовский отнюдь не погиб в бою под Смоленском в день столетия со дня смерти Фридриха Гельдерлина, как писал об этом И.Р. Бехер (наверняка не знавший подлинных обстоятельств жизни): 25 января 1942 года он просто перешел на немецкую сторону фронта. Игорь Петров в «Живом журнале» цитирует подлинные строки автобиографии Садовского, написанной им уже для немецкого начальства: «В 1926 г. я переселился в Москву, в 1932 г. закончил немецкое отделение факультета литературного перевода института новых языков. Склонность к изучению иностранных языков была у меня с юных лет, в институте моя тяга к немецкой духовности, особенно к литературе, была удовлетворена. Я получил образование переводчика литературы, прежде всего с немецкого, хотя у меня есть и некоторые знания английского и – по месту рождения – украинского. В 1933 г. я занялся практической литературной деятельностью. По воле счастливого случая мне удалось получить большой заказ издательства "Academia", тогда самого большого издательства классической литературы, которое помимо прочего планировало издать на русском Гельдерлина. Только со временем я понял действительный масштаб работы, которую я на себя взвалил и которую взялся было выполнить за год. Лишь через шесть лет, в 1939-м, я сдал рукопись перевода в московское издательство, которое переняло к тому времени функции распущенного "Academia". <…> Через два с половиной месяца после начала войны я был призван в Красную Армию. До этого времени – в силу моего не слишком крепкого телосложения и серьезных проблем со зрением – я никогда не служил в армии и не был комиссован лишь из-за моего знания языков. Поэтому я был назначен в штаб полка переводчиком в звании техник-интендант первого класса (соответствует старшему лейтенанту). В этой должности я оставался до перехода на немецкую сторону (25 января 1942 г.). Затем я был направлен в Орел, где с 19 февраля 1942 г. работал в редакции издаваемой ротой пропаганды 693 русской газеты "Речь". В газете моя деятельность носит главным образом переводческий характер, на мне лежит все обеспечение газеты переводами. Сейчас я нахожусь с ротой пропаганды 693 и редакцией "Речи" в Орджоникидзеграде под Брянском. В общественно-политической жизни Советского Союза я вследствие моих политических воззрений никогда не принимал участия. Также я никогда не был членом коммунистической партии и ее молодежных организаций. Единственная организация, к которой я принадлежал – так называемый "Союз советских писателей", который имеет скорее литературный характер и в который я вступил из-за моей работы над Гельдерлином».
По сей день подобные поступки принято считать коллаборационизмом… но «нас там не стояло». Так или иначе, в послевоенные годы имя Садовского всплыло в американских изданиях: в 1964 году он был сотрудником университета в Майами, публиковался как математик и шахматист, а умер лишь еще через 23 года в Техасе. Его вдову в 2009 году как ветерана войны поздравляли с 95-летием, едва ли ей что-то было известно о судьбе давно пропавшего со всех горизонтов американского профессора.
Переводы Садовского (в частности, из Генриха Манна) были в послевоенное время добросовестно оклеветаны, те же самые книги спешно перевели советские германисты из числа лауреатов премий т.н. ГДР.
Нынешняя сенсация вокруг всплывшей подлинной биографии не только отчасти повторяет историю с эмигрантом второй волны Глебом Глинкой (его тоже числили «павшим за Советскую Родину», а он мирно жил в США и писал стихи), но вызывает на память строфу Александра Галича: «Все подряд истцами кажутся, / Всех карал единый бог. / Все одной зеленкой мажутся, / Кто от пуль, а кто от блох».
В любом случае, место в литературе у Евгения Садовского благодаря одному лишь переводу «Гипериона» Гельдерлина достаточно значительное. Сохранились и другие его работы: пять тысяч строк Гельдерлина по сей день лежат в архиве наследников. Два десятка переводов из Рильке сохранились в фонде журнала “Октябрь” в РГАЛИ, напечатать пока что удалось лишь один из “Сонетов к Орфею”.
ФРИДРИХ ГЁЛЬДЕРЛИН
(1770-1843)
ДОСУГ
Спит безмятежно грудь, и покоятся строгие мысли.
Я на луг выхожу, где уже пробиваются травы
Свежие, как ручеек, где цветка прелестные губы,
Тихо приотворясь, обдают меня нежным дыханьем,
В купах дерев с бессчетных ветвей, словно свечи, горящих
Пламенем жизни, в глаза мне блещут цветы, розовея,
Где под солнцем в ручье резвятся довольные рыбки,
Где вкруг птенцов неразумных у гнездышка ласточка вьется,
Где отрадно кружить мотылькам и пчелам, брожу я
Там средь веселия их; я стою средь мирного поля,
Словно любящий вяз, и меня вокруг оплетает
Нежная жизни игра, словно ствол его – лозы и гроздья.
Часто гляжу я наверх, на гору, что облаком светлым
Темя венчает свое, отряхая темные кудри
В ветре; когда же меня на мощном плече она держит,
Легкий когда ветерок во мне все чувства чарует
И подо мной простирается дол бесконечный, подобный
Пестрому облаку, – я превращаюсь в орла, и кочует
Жизнь моя, как номады, в бескрайнем пространстве природы.
Всё же к жизни людей тропа меня вновь возвращает,
Виден мне город вдали, он мерцает, как панцирь железный,
Кованный против гремящего бога людскими руками.
Смотрит надменно он ввысь, и покоятся подле селенья,
И облекает крыши домов, багровея в закате,
Дым очагов дружелюбный; в садах, огражденных с заботой,
Тихо, и плуг задремал среди одинокого поля.
Но в сиянье луны белеют колонны развалин,
Храма врата, в которые встарь устрашающий, тайный
Дух беспокойства вступил, что в груди у земли и у смертных
Пышет и злобствует, неодолим, покоритель исконный,
Что города, как ягнят, потрошит, что на приступ однажды
Брал и Олимп, что в горах не спит и огонь извергает,
Темные сводит леса и стремится за океаны,
В море крушит корабли, – и всё же предвечный порядок
Твой, о природа, ему не смутить, со скрижалей законов
Буквы одной не стереть: ведь и он – твой сын, о природа,
С духом покоя одним материнским чревом рожденный.
Если ж я в доме моем, где деревья в окно шелестят мне,
Где играют лучи с ветерком, о жизни людей земнородных
Две-три бессмертных страницы на радость тебе прочитаю:
"Жизнь! О жизнь земли! Ты подобна священному лесу!"
Молвлю я: "Пусть тебя топором, кто хочет, равняет,
Счастлив я жизнью в тебе!"