На главную страницу

ЛЕВ ГОМОЛИЦКИЙ

1903, Санкт-Петербург — 1988, Лодзь

Один из немногих писателей русской эмиграции, сменивших язык творчества, к тому же на сравнительно редкий в эмиграции язык — на польский. Начав писать стихи на русском языке (то есть в в 1915 году), он оставался русским поэтом, переводчиком и прозаиком еще четверть века. Первый его сборник — «Стихотворения» вышел в 1918 году тиражом в один (!) экземпляр и долгое время (ибо был ненаходим) считался польской книгой. Этот единственный экземпляр, к счастью, уцелел в Краеведческом музее города Острога.
В начале 1940-х годов писатель Лев Гомолицкий, успевший выпустить добрый десяток книг по-русски, до конца жизни стал польским писателем Леоном Гомолицким: связи с русским языком были порваны навсегда. Однако маем 1942 года датирован его последний, уникальный вклад в русскую поэзию: полный, притом выполненный силлабическим стихом перевод «Крымских сонетов» Адама Мицкевича. Лишь в начале 2010-х годов он был обнаружен в ГАРФ Владиславом Резвым. В трехтомном издании: Лев Гомолицкий. Сочинения русского периода. (М. «Водолей», 2011, т. 2), этот уникальный перевод увидел свет. Его и предлагаем мы ниже читателям — как доказательство того, что и в Польше русская переводческая школа продолжала существование в ХХ веке.


АДАМ МИЦКЕВИЧ

(1798—1855)

КРЫМСКИЕ СОНЕТЫ

Товарищам крымского путешествия
Автор

Wer den Dichter will verstehen,
Muss in Dichters Lande gehen.

Goethe im «Chuld Nameh»


1. АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

Выплываю в пространства суши-океана.
Кренясь, повозка в зелень, как ладья, уходит;
В волнах лугов шумящих, в цветов половодьи,
Коралловые мысы миную бурьяна.

Уж смерклось, ни дороги в степи, ни кургана;
Звезд ладьи путеводных ищу в неба своде;
Вдали облако ль рдеет? денница ль восходит?
То Днестр блестит, то лампа взошла Аккермана.

Стой! — как тихо! — Я слышу, стая пролетает
Журавлей, а их сокол оком не проникнет;
Я слышу, где былинкой мотылек качает,

Где уж скользкою грудью к растению никнет.
В такой тиши вниманье так слух напрягает,
Что зов с Литвы б услышал. — В путь! никто не кликнет.


2. МОРСКАЯ ТИШЬ

На высоте Тарханкута

Уже лентою флага ветр едва играет,
Проясняется влага, чуть персью вздымая;
О счастьи так мечтает невеста младая,
Чтобы вздохнуть проснется и вновь засыпает.

Паруса, как знамена после грома воен,
Дремлют на мачтах голых; судно легкой крепью
Колышется, как будто приковано цепью.
Матрос вздохнул, круг тесный путников доволен.

Среди твоих, о море! веселых созданий
Есть одно — спит в пучинах в часы непогоды,
Но, лишь волны утихнут, змеи рук взметает.

Мысль! в твоей глуби гидра есть воспоминаний,
Что спит среди бурь страсти и рока невзгоды,
Но когда сердце мирно, когти в грудь вонзает.


3. НА ПАРУСАХ

Шум крепнет, снуют гуще моря исполины,
Матрос взбежал на мачту: готовьтеся, дети!
Взбежал, повис, простерся в невидимой сети,
Как паук, стерегущий трепет паутины.

Ветр! — ветр! — Ярится судно, сорвалось в усильи
С удил, кренясь во вьюге пенистой ныряет,
Выгнув шею, вал топчет, сквозь небо взлетает,
Облак лбом рассекает, вихрь ловит под крылья.

И мой дух взмахом мачты средь пучин витает,
Прядью паруса вьется в вихрь воображенье;
Криком с веселым кругом не могу не слиться,

Падаю на грудь судна, руки простираю.
Кажется, мое сердце торопит движенье.
Легко мне! любо! знаю, чтó значит быть птицей.


4. БУРЯ

Руль разбит, шум бурана, рык вод, парус сорван,
Последние матросам вырвались канаты,
Солнце в крови заходит, с ним надежд остаток,
Крик тревожен команды, помп зловещи стоны.

С торжеством буря взвыла; на кручи морские
Взнесшие этажами из пучины выступ,
Наступил гений смерти, шел к судну на приступ,
Как солдат, что штурмует бреши крепостные.

Одни молятся смерти, творя заклинанье,
Тот в объятьях у друга, прощаясь, немеет,
Тут лежат полумертво, там ломают руки…

И один только путник в стороне в молчаньи
Мыслил: счастлив кто силы потерял, умеет
Молиться, иль имеет друга для разлуки!


5. ВИД ГОР СО СТЕПЕЙ КОЗЛОВА

Пилигрим:

Там!.. Аллах ли льда море взнес стеной высоко —
Из туч оледенелых трон ангельским хорам?
Дивы ль к небу вздыбили земные просторы,
Чтобы звезд караваны не пускать с востока?

Зарево на вершине! То пожар Царьграда
Или — лишь распростерлась ночь бурым халатом —
Для миров, что несутся в пространствах, Аллахом
Это светоч повешен средь звездного сада?

Мирза:

Там? — Я видел: — власть хлада; там клювы потоков,
Горлы рек точат влагу из его истоков
Дохнуть — снег вылетает! Я шел там, где станом

Облака стали, реять орлы где не смели,
Шел, минуя гром, спавший в тучи колыбели,
Где были только звезды над моим тюрбаном.
То Чатырдаг!

Пилигрим:

     Аа!


6. БАХЧИСАРАЙ

Славно еще — уж пусто наследье Гирея!
Бакшей челом пороги и сени обиты.
Софы, троны величья, любови обитель —
Стали нынче приютом саранчи и змея.

Через окна цветные растенье долины
Повилика взбегает на глухие своды,
Точит дело людское во имя природы
И пишет Вальтасара знаками: «руины».

Водоем среди зала в мраморе источен:
Это фонтан гарема; уцелев, роняет
Он жемчужные слезы, в пустыне взывает:

Где вы, любовь, власть, слава, те, чье имя прочно!
Вы должны длиться вечно, ключ же иссякает…
О позор! вы исчезли — остался источник.


7. БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ

В сне вечернем — изана отзвук отдаленный,
Разбрелись из джамидов верные в молчаньи,
Застыдилась румянцем заря в ожиданьи,
Серебряный царь ночи сходит к ней влюбленный.

Лампы звезд озаряют свой гарем бездонный,
В их пространствах сапфирных парусом скитанья
Облако с белой грудью в золотом сияньи
Проплывает, что лебедь по озеру сонный.

Пала тень минарета и тень кипариса.
Дальше чернеют кру́гом кряжей исполины,
Как воссевшие бесы в диване Эблиса

По темноты намётом; порой с их вершины
Молния пробудится и скоком Фариса
Просекает пустыню молчащую сини.


8. ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ

В стране весны, о роза! в садов пышных цвете
Увяла, молодая! — мгновенья былого,
Покинув тебя взлетом мотылька златого,
Червя памяти сердцу кинули в завете.

Там на севере, к Польше, звезд скопленья светят,
Что же в том направленьи сошлось их так много?
То не твой ли взор выжег ясную дорогу,
Пока не погас в гробе, туда в вечном взлете?

Полька! и мой век в скорби немой прекратится;
Пусть друга длань здесь бросит горсть земли мне тоже.
Часто путник беседу ведет у гробницы,

И меня родной говор пробудит, быть может;
О тебе песнь задумав, вещий преклонится
И, близ мой крест увидя, мне также стих сложит.


9. МОГИЛЫ ГАРЕМА

Мирза Пилигриму:

Здесь незрелые грозди любви вертограда
Взяты к столу Аллаха; из волн нег и лени
Жемчужины Востока похищены в сени
Гроба, вечности створок, в тьму мрачного града.

Отделила забвенья и времен ограда;
Имена длань гяура слегка на ступенях
Гробовых начертала; бунчук полчищ теней —
Тюрбан хладный белеет над прахом средь сада.

Эдема розы! Возле чистоты истока
Отцвели годы ваши под стыда листами,
Навек от взоров скрыты неверного ока.

Ныне гроб ваш пришелец осквернил очами!
Но ему да простится во имя Пророка:
Он один из неверных взирал со слезами.


10. БАЙДАРЫ

Не щажу шпор, по ветру выпущен конь скорый;
Теснясь, камни, долины, лес лентой широкой
Возле ног проплывают, как волны потока;
Хочу упиться вихрем, смены той напором.

А когда конь вспененный не слушает шпоры,
Когда мир заслоняет саван тьмы высокий,
Как в зеркале разбитом, в запекшемся оке
Снуют призраки леса, камни и просторы.

Земля спит, мне сна нету. Скачу в моря лоно;
Вал черный вздутый с гулом на берег стремится,
Чело пред ним склоняю, вытянув рамена,

Волна над мною рвется, хаос вкруг толпится;
Жду, пока мысль, как лодка, что омут бездонный
Закрутил, в бессознанье на миг погрузится.


11. АЛУШТА ДНЕМ

Уж гора отряхает с персей мглы халаты,
Ранним шумят намазом колосясь откосы,
Клонясь, лес осыпает зеленоволосый,
Точно с четок калифов — рубин и гранаты.

Луг в цветах, а над лугом цветничок крылатый
Мотыльков разноцветных: так радуги косы
Балдахином брильянтов кроют свод белесый;
Саван вдаль саранчиный простерся на скаты.

Когда ж глядятся в воды лысые граниты,
Море кипит, штурмуя брег; как тигра взгляды,
Разгораются гулы отблеском сердитым,

Предвещая для суши бури грозной страду;
А волна над пучиной резвится открыто,
И моются в ней флоты и лебедей стадо.


12. АЛУШТА НОЧЬЮ

Тихо резвятся ветры, зной дня опадает,
На плечи Чатырдага светильник основы
Небесной — пал, разбился, точит ток багровый,
Гаснет. Заблудший путник смотрит вкруг, внимает:

Уж горы помрачнели, в долах ночь глухая,
Ручьи сквозь дрему ропщут в ложе васильковом;
Ароматом, музы́кой этой цвета, словом
Тайным уху, речь с сердцем воздух начинает.

Сплю под крылом широким и тьмы и покою.
Вдруг будят метеора разящие искры,
Залит дол, небо, горы стихией златою!

Ночь Востока! подобно знойной одалиске,
Лаской сыпешь, когда же грежу, ко сну близкий,
Снова для нег ты будишь вспышкой глаз немою.


13. ЧАТЫРДАГ

Мирза:

Дрожа, муслимин сто́пы тебе лобызает,
О ты, минарет мира, падишах отрогов!
Крымского киля мачта! Чатырдаг! Ты, к Богу
Бежав выше скал в тучи, сидишь, охраняя

Там врата неба, точно страж высокий рая
Гавриил, стерегущий эдема чертоги;
Лес плащом тебе, страха ж янычары строгий
Твой тюрбан из туч в молний токи расшивают.

Жжет ли нас дня светило, хладят ли туманы,
Саранча ли посевы, гяуры селенья
Пустошат — ты недвижен и глух первозданно

Между миром и небом, дрогман провиденья,
Подостлавши под ноги громы, люды, страны,
Лишь внемлешь, что Предвечный глаголет творенью.


14. ПИЛИГРИМ

Подо мною обилья и красот долины,
Вверху ясное небо, близь ясные лица;
Почему же отсюда сердце вдаль стремится
И — увы! — в еще боле дальние годины?

Литва! пели мне слаще рощ твоих купины,
Чем соловьи Байдара, Салгира девицы, —
И топтал я беспечней тутов багряницы,
Золота ананасов — там твои трясины.

Так далек! непохожим столь очарованьем
Окружен, — что ж, рассеян, бессменно вздыхаю
По той, к кому стремился в утре дней желаньем?

Она же в заповедном, заказанном крае,
Где о мне — верном полно всё воспоминаньем,
Помнит ли, в полустертый мой след наступая.


15. ДОРОГА НАД ПРОПАСТЬЮ В ЧУФУТ-КАЛЕ.

Мирза и Пилигрим

Мирза:


Не гляди, брось поводья, сотвори молитву:
Тут копытам вверяет всадник разуменье.
Дельный конь! глядь, как оком меря глубь, колени
Склоняет, утвердился в край куста копытом

И повиснул! — Зажмурься! В дно, от взора скрыто,
Как в кладезь Аль Кагира, не ударит зренье.
Не указывай дланью — у рук оперенья
Нет; не выпусти мысли: мысль — якорь развитый,

С малой лодки опущен в бездонность пучины,
Перуном упадает в морскую утробу,
Увлекая и лодку в подводные пущи.

Пилигрим:

Мирза, а я взглянул и — сквозь мира теснины
Там видел… что я видел, скажу — из-за гроба,
Ибо нет на то звука в речи у живущих.


16. ГОРА КИКИНЕИЗ

Мирза:

Взгляни в пропасть. — Там небо простерлось под нами,
Это — море, и мнится: птицы-Рок могучей,
Среди волн пораженной молнией летучей,
Распустилися перья радуги кругами,

Рифом снега над полем голубым — водами,
И этот остров, в бездне плавающий, — туча!
Пала ноч на полмира с ее персей кручи;
На челе ее лента мерцает огнями?

Это — молнья! Ни шагу, бездн у ног запоры;
На всем скаку должны мы взять пропасть в полете;
Я скачу, ты ж с готовым и бичом и шпорой

Следи, когда исчезну: и если в пролете
Блеснет перо — то будет мой тюрбан в примете;
Если ж нет, — уже людям здесь не ехать в горы.


17. РУИНЫ ЗАМКА В БАЛАКЛАВЕ

Крым! те замки, что пали в руины без лада,
Тебя, неблагодарный, украсив, хранили —
Торчат с гор черепами гигантов из были,
В них гад живет и люди, что подлее гада.

Подымемся на башню! гербов ищу ряда.
Надпись — не имена ли героя, что были
Страхом войск и в забвенья дремоте застыли,
Точно кокон обвиты листом винограда.

Тут Грек в стенах меандры афинские резал,
Тут грозил Италиец монголам железом,
Творил намаз распевный пришелец из Мекки.

Ныне ж коршуны гробы крылом чертят черным,
Так в городе, чумою дотла истребленным,
Веют черные флаги, подняты навеки.


18. АЮДАГ

Люблю, облокотившись на Юдага скалы,
Следить, как волны, пенясь и теснясь от бега
В черном строю, то рвутся, то сребристей снега
Тысячи радуг в неге колышут устало.

Разбиваясь на волны вдоль отмели вала,
Точно китов армада, залегших край брега,
Сушу займут в триумфе и в спешке побега
Отходят, оставляя жемчуг и кораллы.

Так, поэт, твое сердце в молодости годы!
Часто страсть возбуждает грозы непогоды;
Но лишь тронешь ты бардон — она, точно воды,

Бежит, уже безвредна, лечь в тони забвенья
И за собой обронит вечные творенья,
Их же в лавр сплетут веки —в висков украшенье.