На главную страницу

ЛЕВ ГУМИЛЕВ

1912, Царское Село – 1992

Историк-этнолог, философ. Сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Арестовывался в 1933 и 1935. Находился в заключении на Беломорканале и в Норильске (1938-1943), всего под следствием был шесть раз. Доктор исторических наук (1961), доктор географических наук (1979). Основные сочинения: «Хунну» (1960), «Иакинф (Бичурин). Собрание сведений по исторической географии Восточной и Срединной Азии» (1960), «Древние тюрки» (1967), «Поиски вымышленного царства» (1970), «Хунны в Китае» (1974), «Этногенез и биосфера Земли. Вып. 1-3» (1979, 1989), «Древняя Русь и Великая Степь» (1989), «География этноса в исторический период» (1990), «Тысячелетие вокруг Каспия» (1991), «От Руси к России: Очерки этнической истории» (1992), «Этносфера: История людей и история природы» (1993), «Ритмы Евразии. Эпохи и цивилизации» (1993), «Из истории Евразии» (1993) и многие другие. Поэтическими переводами Лев Гумилев занимался в 1950-е годы; иной раз, по его собственному признанию, под ними стояла подпись «Анна Ахматова» (об этом см. слова Анатолия Наймана в предисловии к подборке Ахматовой на нашем сайте). Однако в книге классика староузбекской поэзии Лутфи «Лирика. Гуль и Навруз» (М., 1961) опубликованы переводы за подписью самого Льва Гумилева; публиковались его переводы из персидской, афганской и таджикской поэзии, а также из Рабиндраната Тагора. Встречаются вставные переводы Л. Гумилева и в его научных работах. Значительная часть их собрана в книге: Лев Гумилев. Чтобы свеча не погасла. М., 2003.


ЛУТФИ

(1366/67 – 1465/66)

*   *   *

Если б свет лица ее погас, –
Осенью была б весна для нас.

Мне страшней меча над головой
С идолом моим разлуки час.

Пылью стать бы под ее конем,
Чтоб по мне проехала хоть раз,

Душу я за бровь ее отдам,
Стройте склеп мне – бог меня не спас.

Не один Лутфи, – о розе той
Горек сотни соловьев рассказ.

*   *   *

Доколь я луноликой буду мучим,
Доколе вздохам возноситься к тучам.

Что делать сердцу с черными кудрями?
Дороги эти кривы, ночь дремуча.

Ее блестящих яблок не достанет
Моя рука, а я не видел лучших.

Пусть видит мой завистник, как счастлив я.
Я у дверей ее как праха куча.

Я стал ничтожней пса от вечной скорби.
Простите путь мой, горький и певучий.

Слова Лутфи – хвала ей, словно жемчуг.
И ей, чтоб их услышать, будет случай.

*   *   *

Сердце кровью, а душа золой
Ныне стали от разлуки злой.

У меня разрушил веру, ум
Глаз твоих безжалостных разбой.

От твоих смущающих бровей
Изогнулся стан, досель прямой,

Вспыхнула душа от губ твоих
И, растаяв, сделалась водой.

Светлый лик твой блещет серебром,
Золота желтей – усталый мой.

Чтоб мне видеть блеск светил, с лица
Отведи блестящий локон твой.

Навести Лутфи – иль он умрет
От тоски, не встретившись с тобой.

*   *   *

Кравчий, поднеси мне чару багреца,
Ум и мир унылы, словно два истца.

Знаю, что отправлен на меня донос,
Что молить бесцельно друга-подлеца.

Но когда запястье блещет над вином,
И вино целует губы и сердца,

И вино сверкает словно серебро –
Выпью горечь чаши, выпью до конца.

Родинка мелькнула на ее щеке,
Косы ниспадают вдоль ее лица.

Сердце – в косах, словно ласточка в силке.
Жадность губит птицу, губит и сердца.

*   *   *

Птица души устремилась туда, где она,
Сколько б обид ни творила мне дева-весна.

Если она не верна мне, то что же... пускай.
В мире лукавом и жизнь никому не верна.

«Дам я тебе наслажденье»,– раз она молвила мне.
Но не любовью, а снова горечью доля полна.

Больше терпеть я не в силах, кровь да падет на нее,
Но осужденной за это нежная быть не должна.

Лика ее отраженьем светится стих у Лутфи,
Так соловьиному пенью розой лишь прелесть дана.

*   *   *

Ты кипарисом жасминногрудым, возросши, стала,
Шалуньей злою и вместе чудом, возросши стала.

Я думал, будешь ты словно месяц, а ты как солнце
Иль дух, явившийся ниоткуда, возросши, стала.

Тебя похвалят, и ты смущенно лицо скрываешь,
Сама же знаешь, что изумрудом, возросши стала.

Лутфи все тайны лица откроет и всем расскажет,
Что ты и речью блистать повсюду, возросши, стала.

*   *   *

В глазах твоих к стонам моим я не зрел состраданья,
Душа моя стала добычей их, пойманной ланью.

В ответ на обиды от ней одного опасаюсь:
Что вдруг помешаю ее своенравным желаньям.

Как память об этих слезах, когда буду в могиле,
Роса на гробницу падет запоздавшею данью.

Не взять мне в ладонь ее косы; защиты
От черного счастья нам нет, и бесцельны страданья.

Увидев в глазах ее мглу и холодные искры,
Не вижу я ночи и звезд первозданных собранья

В разлуке Лутфи остаются лишь стоны да слезы...
Ужель ты не чувствуешь горечи в этом стенанье?

*   *   *

Степь зелена, но роза лика где?
Где стройность кипариса, где?

Сегодня встретил розу соловей,
А юности моей гвоздики где?

Я пеплом стал у дома твоего,
Но ты не спросишь: «Где мой дикий, где?»

Твою терпеть я должен красоту!
Где мой покой? Досуг мой тихий где?

Прости вослед идущего Лутфи –
Ты знаешь, где любви улики, где?

МОХАММЕД ТАГИ БЕХАР

(1886-1951)

СМЯТЕННЫЕ МЫСЛИ

Под куполом синим на скудной земле
Великий и малый несчастны равно.
Окрестности сущего тонут во мгле,
И мне ли достанется счастья зерно?

Разъял я материю силой ума
И обнял просторы вселенной умом,
Но сущее – только бездонная тьма,
Лишь искра сомнения светится в нем.

Кругом ни луча, и заметна для нас
Лишь искра сомненья, лишь блеклая дрожь.
Влюблялся я в истину несколько раз,
Но истинно то, что и истина – ложь.

Чуть утро из мрака является нам –
Грядущего вечера стелется дым.
Утехи и горе, победа и срам,
Как призраки, грезятся чувствам моим.

Мятежная мысль, зародившись в тиши,
Подобна фелюге без мачт и руля,
Она погрузится в пучину души,
И волны покроют скелет корабля.

С начала творенья природа дала
Законы, что стоят не дешево нам:
Наследственность давит нас, как скала,
А знанье и опыт – отрада умам.

Коль дух мой – лишь умерших предков тюрьма,
То сам я не больше, чем груда золы,
Но коль я хозяин души и ума,
Наследственность – только мои кандалы.

Мой прадед был воин, ученым был дед,
Мой дядя – чиновник, поэт мой отец,
А я, после них появившись на свет,
Чиновник и воин, поэт и мудрец.

Мой дед торговал, и отец оттого
Хотел, чтоб учился коммерции я,
Но даром пропали внушенья его,
От них лишь душа изнывала моя.

Не воин я, не переписчик бумаг,
Не хитрый купец, не суфийский монах.
Всему, что встречаю, – я враг и не враг:
Всё знаю, но это познание – прах.

Я тверд, но коварного неба рука
Пускает в меня за стрелою стрелу,
Как будто мишенью такого стрелка
Я стал, превратившись в немую скалу.