ИСИДОР ГРИНГОЛЬЦ
1929–1989
Юрист по профессии, поэт и переводчик, начинал в семинаре И. Сельвинского. Исидор Грингольц известен почти исключительно своими переложениями из Киплинга, которые автор этих строк как не желал печатать в прежние годы, так не желает и теперь: для перевода Киплинга нужно обладать не только большим поэтическим даром, но и... уметь на время стать натуральным жлобом. Кажется, с этим последним у почтенного юриста была напряженка, поэтому его переводы из Киплинга всегда казались мне этакой “недовинченной гайкой”. Между тем его перевод из Рильке я напечатал сам, и чуть не первым. В архиве сохранились также переводы Сантаяны, Миллей, Верлена, японской поэзии и др.
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
(1875 – 1926)
ОДИНОЧЕСТВО
Одиночество – дождь бездомный.
Оно встаёт под вечер тучей тёмной
из толщ морских, из глубины укромной
вздымаясь в небо, где царит всегда.
И падает стеной на города.
Всё льёт оно и льёт в тот час двуполый,
когда с рассветом улицы простыли,
когда тела, не став душе опорой,
в тоске отодвигаются пустыми,
и люди, что друг другу опостыли,
обречены уснуть в одной постели, –
тогда рекой оно течёт с панели…
***
Из барбарисов брызжет кровь густая,
одышкой астр исходит тучный сад.
Кто на излёте лета не богат,
тот обречён желать, не обретая.
И кто не в силах, веки притворя,
вдруг ощутить, как тысячи обличий
в нём ожидают ночи ноября,
чтобы восстать и завладеть добычей, –
тот одряхлел и век свой прожил зря.
Дела его и дни его пусты,
всё, чем он дышит, источает ложь,
и даже Ты, Господь, и даже Ты,
как мёртвый груз, ко дну его влечёшь.
ПРЕДЗИМЬЕ
Вижу, как день ото дня
движется перемена,
как зреет дыханье тлена,
томит и жжёт без огня.
Ползёт, пожирая сад,
по кронам и веткам нижним
от жёлтых – к ржавым и рыжим
медлительный распад.
Как долго Ты вёл меня.
И вот сквозь нагие аллеи
голый простор открыт,
и небо, стужею вея,
всё строже, всё тяжелее
до самого моря лежит.
НА СОН ГРЯДУЩИЙ
Присесть бы тихонько с краю,
бать при ком-нибудь, сон храня,
петь тихонько баюшки-баю,
доброй ночи, долгого дня.
Чтоб в целом доме мне одному
знать, как холодно за стеной,
и вслушиваться в тебя, во тьму,
в гомон мира и шум лесной.
Бьёт полночь. Оборван времени бег,
падает наземь коса.
За порогом бредёт чужой человек
и будит чужого пса.
Я взглядом тебя охраняю, спи,
снова мир за стеной молчит.
Я неслышно страх уведу на цепи,
если вещь оживёт в ночи.
МИНУТА СТРАХА
Над голым лесом галок наглый крик,
бессмысленный над этим лесом голым.
Он наглухо замкнул, округлый крик,
тот беглый миг, который он застиг,
став куполом небес над лесом голым.
Покорно мир ложится в гулкий звук.
Холмы и долы – всё ему подвластно,
великий ветер стелется безгласно,
и день, не в силах двинуться вперёд,
бледнея, ждёт, как будто понимая:
в пролом молчанья смерть немая
войдёт бесстрастно.