ИВАН ЛИХАЧЕВ
1902–1972
Известен как переводчик самой разнообразной прозы - от романов Вальтера Скотта до писем Моцарта и знаменитого "Лавенгро" английского писателя-полиглота Джорджа Борроу. С середины 1920-х годов свыше десяти лет проработал в Высшем военно-морском инженерном училище им. Ф.Э. Дзержинского, сначала штатным преподавателем, затем начальником кафедры иностранных языков (так пишет один из учеников Лихачева, петербургский поэт Эдуард Шнейдерман). В качестве переводчика поэзии работал больше "в стол"; лишь немногие переводы Лихачева из Эмили Дикинсон были приложены в "Библиотеке всемирной литературы" к основному корпусу Веры Марковой, лишь несколько стихотворений Бодлера попало в единственный советский корпус "Цветов зла" ("Наука", 1970); в антологии английской поэзии 1937 года переводы Лихачева были опубликованы без подписи (как и переводы Валентина Стенича). 28 октября 1937 был арестован, заранее осужден на основании сочиненных следователями свидетельских показаний, приписанных прозаику Ю. М. Юркуну (1895-1938) и поэту С. М. Дагаеву (1910-1938), - оба были вскоре расстреляны, - но лишь после длившегося по нескольким статьям следствия в конце лета 1940 года Лихачев был осужден на 8 лет ИТЛ. 1 ноября 1945 года Лихачев был освобожден; местом поселения ему определили город Вольск Саратовской области: там он пошел работать дворником в местную библиотеку. В августе 1948 года Лихачев переселился во Фрунзе, а 27 ноября был вновь арестован, на этот раз приговорен к 10 годам ИТЛ уже почти без обоснования причины. Он был амнистирован только в 1956 году и реабилитирован в марте 1957 года. После второго освобождения Иван Алексеевич был поселен в городе Фрунзе, но хотел вернуться в Ленинград, что и сделал при первой возможности. С 1959 года вел семинар переводчиков английской прозы при Доме писателя. Накануне своего 60-летия, в 1962 году, был принят в Союз писателей. В антологии 1938 года "Поэты французского Возрождения" (Л., 1938) его лучшие переводы из де Белле, Депорта и д'Обинье также вышли без подписи. Ну, а помещаемое ниже "Прощание с Польшей" Депорта говорит само по себе; один лишь этот перевод достаточен, чтобы считать Лихачева классиком жанра.
ЖОАШЕН ДЮ БЕЛЛЕ
(1522-1560)
* * *
Ты, созерцающий былую гордость Рима,
Грозившую самим, казалось, небесам,
Дворцы, что высились по дерзостным холмам,
Сих арок, терм и стен собор необозримый,
Ты видишь, время здесь прошлось неумолимо,
Но все развалины, будь это мост иль храм,
Еще и в наши дни искусным мастерам
Являют творчества пример неповторимый.
Взгляни, как день за днем, на прежнем месте Рим,
Поныне упоен величием своим,
Свой облик воссоздать пытается старинный:
Попробуй же сказать, что римский демон вновь
Не захотел облечь в былую плоть и кровь
Во прахе вековом лежащие руины.
ЖАН АНТУАН ДЕ БАИФ
(1532-1589)
ГИППОКРЕНА
Муза, Мнемозины дочь, покровительница поэтам,
Дерзновенье встреть мое, о богиня Пинда, приветом.
Дай мне стих создать такой, что привольною бы дорогой
Он за лютнею ступал в размеренности менее строгой.
Дай, чтоб неприметно слух он разнеживал непокорный,
Тихо каплями цедя в него музыки мед отборный.
Я хочу пробить тропу по еще не топтанным склонам,
Чтоб, на холм поднявшись твой, затеряться в лесу зеленом
И чтоб жажду утолить влагой, милостями богатой,
Что из камня бьет с тех пор, как иссек ее конь крылатый.
ФИЛИПП ДЕПОРТ
(1546–1605)
* * *
Желанью я сказал: дай управлять тобой!
Не падай робко ниц, не заносись напрасно!
Не вняв моим словам, младое самовластно
Дотоле девственной ушло вперед тропой.
Его разила твердь всей мощью грозовой,
И пламень прожигал его насквозь ужасный.
Оно мне плакалось на свой полет опасный
И поздно вспомнило совет разумный мой.
Когда погибло ты, несчастное желанье,
Я схоронил тебя под громкие рыданья
В пучине слез моих, не сякнущих года
И скорбная твоя сестра - надежда, тенью
Немало пробродив, в зеленое растенье
Превращена, вовек не принесет плода.
ПЕСНЯ
Блажен стократ, кто скромный век свой прожил,
Ни завистью, ни злобой не тревожим,
В кругу своих, среди родных полей,
Толпе - чужой, неведомый невеждам;
Кто не сменил свободу на надежды
Польстить страстям князей и королей.
Не окрылит его посул притворный,
Он не живет надеждою упорной
На милости, что обойдут его;
Не для него терзанья и невзгоды,
Не он клянет обманутые годы,
Когда, как дым, растает волшебство.
Он не дрожит, когда, пришпорив море,
Ветр гонит вал на вал в седом просторе
И хлещет хлябь безжалостен и слеп;
И в час ночной, когда нас сон объемлет:
Трубе войны он в трепете не внемлет,
Что с ложа сна его угонит в склеп.
Тщеславный зуд в нем мужества не гложет,
Он ложь румян на душу не наложит
И не предаст того, чем жил он встарь;
Вельможи он не утруждает слуха
И, тихо жизнь ведя в довольстве духа,
Себе он двор, и милости, и царь.
Вам, божества полей, кудрявой сени
И гор, несу свое благодаренье,
И вам, толпа привольная наяд,
Что грусть мою рассеять вы сумели,
Изгнав тоску по недоступной цели
И помыслов честолюбивых яд.
Мечте моей поля теперь границей.
Ложусь в постель - мне безмятежно спится, -
Не возмутит забота сельских нег.
Денницы луч встречаю силой новой;
Коль тяжек зной - в тени приют готовый,
А холодно - согреет быстрый бег.
Что я палат не вижу позлащенных
И сводов ряд, лазурью уснащенных
И росписью иных каких цветов, -
Я не тужу: ведь волен взор упиться
Гвоздиками, лилеями, душицей
И свежестью стокрасочных лугов.
Пусть во дворцах надменных и чванливых
Тщеславье, спесь, надутая на диво,
Обман и стыд находят свой приют, -
В моих полях резвятся хором феи,
Власы развив и обнажая шеи,
А в доме - смех, и радость, и уют.
Мне эта жизнь мила во всех явленьях:
Как радостно мне слушать птичек пенье,
Что на заре благодарят творца,
И сладкий плеск и голос струй шумливых,
С надменных скал стремящихся на ниву,
Чтоб сочный злак возрадовал сердца.
Как я люблю следить за голубками,
Что, к клюву клюв прижав, дрожа крылами,
Целуются себе тысячекрат,
И, лаской их невинной восхищенный,
Уснуть затем под шепот вод студеных,
Что о любви и неге говорят.
Как я люблю следить, едва ночною
Светило дня сменилося луною,
Как хоры нимф сбираются в лесу,
Как персей снег на ветер выставляют,
Как пляшут вкруг, резвятся и играют,
Вечернюю сбивая с трав росу.
Унялся пляс; и вверх я взор подъемлю
Желая знать, какой на нашу землю
Дианин серп бросает нынче свет.
Как счастлива судьба Эндимиона!
Но я б хотел - не как во время oно -
Богине дать свой поцелуй в ответ.
Так в час ночной душой я отдыхаю;
Когда же Феб лучами засверкает,
Я новых игр без счета нахожу;
Ввожу я в них всегда порядок новый:
То птиц ловлю петлею я шелковой,
То в лес по дичь иду, а то ужу.
Мне не чужды любовные утехи, -
И я люблю, - но так, чтобы помехи
Мне не было для вольности моей:
Какие б Лель ни ставил мне тенета,
Едва любви пройдет во мне охота,
Красой меня не удержать ничьей.
Вам ведомо, о верные овечки,
И вам, кусты, леса, поля и речки,
Как эта жизнь пришлася мне под стать.
Вас, божества, я ныне призываю,
Чтоб мне, пока я век свой доживаю,
Иной судьбы не довелось узнать.
ПРОЩАНИЕ С ПОЛЬШЕЙ
Прощай, о Польша, край равнин безлюдный,
Под льдом и снегом спящий беспробудно!
С тобою я прощаюсь навсегда:
Твой воздух, нравы – все мне так постыло,
Что возвратиться разве только силой
Меня заставит что-нибудь сюда.
Прощайте вы, о странные хоромы,
Курные избы с крышей из соломы,
Внутри которых люди и скоты
Нашли приют – одна семья большая, –
Златого века прелести вкушая,
Исполненные дикой простоты.
Всему, что я о вас проведал прежде,
О ваших городишках, об одежде,
О глупости излюбленных забав,
Сарматы, мог ли этому я верить
И ваше пьянство мог ли я измерить,
Воочию всего не увидав?
О варварский народ, пустой, кичливый,
Высокомерный, ветреный, болтливый,
Лишь на словах ты проявляешь прыть,
Но завершаешь только храпом пьяным
Свое единоборство со стаканом,
А Марсом хочешь между тем прослыть!
Не длинные бороздчатые пики,
Не волчьи шкуры, не оружья дикий
Набор, не перья шлема и щита,
Не ваши устрашающие лица,
Поляки, ваши берегут границы, –
Спасает вас одна лишь нищета!
Будь ваши земли лучше, плодородней,
Будь ваши реки глубже, судоходней,
Будь больше городов внутри страны,
Будь рудников, вина, товаров больше,
Чем есть сейчас у вашей жалкой Польши, –
Вы были бы давно покорены!
И оттоман, солдат душой и телом,
Пустыням вашим, сплошь обледенелым,
Предпочитает Кандию иль Крит;
И немец, что войны всегда взыскует,
Презревши вас, во Фландрии воюет,
Где он себя щедрей вознаградит.
Лишь Генриху великому в угоду,
Который человеческому роду
Ниспослан как прекрасная звезда,
Я в Польше жил и, с Францией в разлуке,
Все девять месяцев страдал от скуки,
Уюта же не видел и следа.
Дай бог, чтоб этот государь достойный
Другой провинцией владел спокойно,
Где есть богатства, люди, города,
Чтоб в ней он на престоле утвердился
Чтоб никогда я здесь не очутился,
Хотя бы сердце и рвалось сюда!
ТЕОДОР АГРИППА Д'ОБИНЬЕ
(1552-1630)
НА МОЩИ СВ. КЛОДА
То в шестьдесят четвертом было:
Однажды гугенотов сила
Походом вышла на Сен-Клод.
Был бой - и так друг дружку били,
Что мощи в церкви запалили,
А вместе - церковь и приход.
Чтоб вере не остыть доходной,
Монах - по слухам, благородный,
Хоть с многими шаталась мать, -
Придумал способ очень гладкий, -
И в раку заключен украдкой
Из петли извлеченный тать.
Паломник, что в невинном рвенье
Идешь на идолослуженье,
Совета честного не хай:
Попу, что вас морочит гнилью,
Накинь петлю епитрахилью
И в руки виселицу дай.
ШАРЛЬ БОДЛЕР
(1821-1867)
ВСЯ ЦЕЛИКОМ
В мою высокую обитель,
Меня желая испытать,
Явился нынче Искуситель,
Сказав: "Хотел бы я узнать,
Из тысячи красот бесспорных,
Из всех ее хваленых чар,
Сокровищ розовых и черных,
Будящих в чувствах сладкий жар,
Что краше?" Демону сомненья,
Душа, ты молвила в ответ:
"Где в целом дышит упоенье,
Там прелестей отдельных нет.
Когда в ней равно все пленяет,
Сравненья отступают прочь,
Она, как утро, озаряет,
И утешительна, как ночь.
И слишком стройно сочетались
В ней все телесные черты,
Чтоб мог беспомощный анализ
Разъять созвучья красоты.
Магическое претворенье
Всех чувств моих в единый лад!
В ее дыханье слышно пенье,
А голос дарит аромат".
ГЭАУТОНТИМОРУМЕНОС*
Ж. Ж. Ф.
Без гнева я тебя ударю,
Без ненависти - как мясник,
Как Моисей иссек родник,
Да прянет и в моей Сахаре
Потоком животворных под
Вся горечь твоего страданья.
Надеждой вздутое желанье
По слезной хляби поплывет,
Как парус, в море штормовое,
И сладко сердце опьянит
Твой исступленный плач навзрыд,
Как барабан, зовущий к бою.
- Не мой ли голос режет слух
Среди божественных созвучий
Из-за Иронии скрипучей,
Терзающей бессильный дух?
Она сидит во мне, крикунья,
Кровь превращая в черный яд,
В меня, как в зеркало, свой взгляд
Вверяет злобная колдунья.
Я оплеуха - и щека.
Я рана - и удар булатом,
Рука, раздробленная катом,
И я же - катова рука!
Мне к людям больше не вернуться,
Я - сердца своего вампир,
Глядящий с хохотом на мир
И сам бессильный улыбнуться.
* Сам себя истязающий (греч.)
ДЖОН КИТС
(1795–1821)
ОДА МЕЛАНХОЛИИ
I
Нет, нет, не жаждай Леты, и корней,
Точащих яд, не выжимай на вина,
И белладонне к бледности твоей
Не дай прильнуть лозою Прозерпины.
Из ягод тисса четок не нижи,
И пусть ни хрущ, ни бабочка ночная
Твоей Психеи места не займет,
Ни филин – собеседника души!
Лишь тень на тень наложишь, сам не зная,
И жар тоски в душе твоей замрет.
II
Коль Меланхолию почуешь ты,
Нахлынувшую с неба черной тучей,
Что напояет блеклые цветы
И лес скрывает в пелене летучей, –
Насыть печаль, на розу посмотрев,
На то, как соль в морском песке искрится,
На пышные округлые пионы;
А если в милой вспыхнет славный гнев, –
Сожми ей руки, дай ей всласть беситься
И взор ее впивай непревзойденный.
III
С Красой – но тленною – она живет;
С Веселостью – прижавшей на прощанье
Персты к устам; и с Радостью, чей мед
Едва пригубишь – и найдешь страданье.
Да, Меланхолии алтарь стоит
Во храме, Наслажденью посвященном;
Он зрим тому, кто раздавить сумеет
Плод Радости на нёбе утонченном:
Ее печали власть душа вкусит
И перейдет навек в ее трофеи.