МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС

Чтоб вы не приняли за быль
Мой стих, скажу я вскользь –
Всё это я придумал сам
С начала до конца.

Медовый месяц пролетел, пришлось с женой проститься,
Вновь Джонса служба позвала, афганская граница,
Там гелиограф на скале, а он связист бывалый
И научить жену успел читать свои сигналы.

Она красой, а он умом равны друг другу были,
В разлуке их Амур и Феб сквозь дали единили.
Чуть рассветет, с Хуррумских гор летят советы мужа,
И на закате нежный Джонс твердит мораль всё ту же.

Остерегаться он просил повес в мундирах красных,
Сладкоречивых стариков, не менее опасных,
Но всех страшней седой сатир, кого чураться надо, –
Их генерал, известный Бэнгз (о нем и вся баллада!).

Однажды Бэнгз и с ним весь штаб дорогой едут горной,
Тут гелиограф вдалеке вдруг стал мигать упорно.
Тревожны мысли: бунт в горах и гибнут гарнизоны...
Сдержав коней, они стоят, читают напряженно.

Летят к ним точки и тире. "Да что за чертовщина!
“Моя любовь!” Ведь вроде нет у нас такого чина!"
Бранится Бэнгз: "Будь проклят я! “Малышечка!” “Богиня!”
Да кто же, тысяча чертей, засел на той вершине?"

Молчит придурок–адъютант, молчит штабная свита,
В свои блокноты странный текст все пишут деловито,
От смеха давятся они, читая с постной миной:
"Не вздумай с Бэнгзом танцевать – распутней нет мужчины!"

Так принял штаб с Хуррумских гор от Джонса передачу
(Любовь, возможно, и слепа, но люди-то ведь зрячи),
В ней Джонс супруге молодой из многомильной дали
О жизни Бэнгза сообщал пикантные детали.

Молчит придурок–адъютант, молчит штабная свита,
Но багровеет всё сильней затылок Бэнгза бритый.
Вдруг буркнул он: "Не наша связь! И разговор приватный.
За мною, по три, рысью ма-арш!" – и повернул обратно.

Честь генералу воздадим: ни косвенно, ни прямо
Он Джонсу мстить не стал никак за ту гелиограмму,
Но от Мультана до Михни, по всей границе длинной,
Прославился почтенный Бэнгз: "Распутней нет мужчины!"

ВЕТЕР

Под нервными порывами его
к земле прижались робко куропатки,
усталые продрогшие крестьяне
садятся потеснее к огоньку,
прислушиваясь к шуму облаков,
бегущих сквозь расщепы длинных труб
на крышах. Овцам не укрыться от него,
полям не спрятаться нигде,
а он весь день лютует да лютует,
воображению подобно проникая
под платье людям и в карьеров щели
зарядами настырного дождя,
который успокоиться не может,
пока в глухие стены не упрется,
и, многоглазо каплями сверкая,
в болотном торфе камни обнажает,
изрезанные ветром, будто кнехты
с намотанным на них причальным тросом.
Репей колючий он сгоняет в кучи,
пустой железной банкой громыхает.
И хоть подчас земную шкуру взрежет
лохмотьями случайный солнца луч,
на мир упорно нагоняет ветер
летучую задумчивую хмурь.

ПРИЗНАНИЕ МАЛЕНЬКОГО ДЖОННИ

Сегодня утром

        по глупости и малолетству своему
        я автомат заряженный стащил,
        припрятанный отцом еще с войны,
        и расстрелял своих врагов-мальчишек.
        С тех пор я прячусь и нейду домой.
    
Сегодня утром

        меня по городу разыскивать взялись
        с ищейками отряды полисменов.
        Они запомнили мои приметы
        и спрашивают всех: “Вы не видали
        мальчонку с настоящим автоматом?
        Ему семь лет,
        он любит Микки-Мауса и сказку
        про доброго медведя.
        Вы, может быть, его видали?”
    
Сегодня утром

        я в этот двор, чужой и незнакомый,
        забился, и сижу, и все твержу себе:
        “Что ты наделал, что же ты наделал!”
        И думаю, куда же мне податься,
        но не могу пошевелиться даже,
        ищейки скоро выследят меня  – 
        я бросил там бумажку от конфеты.