ЮРИЙ КОЖЕВНИКОВ
1922, Москва – 1992, Москва
Сын советского прозаика Алексея Кожевникова; почти всю жизнь отдал поэтическим переводам с одного языка – румынского, которым владел в совершенстве. Открыл русскому читателю ряд румынских классиков; в Бухаресте отдельными изданиями с параллельными текстами увидели свет авторские книги Михая Эминеску, Лучиана Благи, Джордже Баковии. Последний мог бы считаться «главной» работой Кожевникова, но в последние годы жизни поэт-переводчик внезапно сменил и язык, и – отчасти – жанр: он перевел полного Франсуа Вийона, действительно полного (кроме баллад, написанных на воровском жаргоне), – эта работа Кожевникова увидела свет лишь посмертно (М.: Русслит, 1995). Книга получилась, как некогда выражались, «роскошно изданная», а вследствие этого – дорогая, однако очень быстро распродалась: читатель кошельком проголосовал именно за этого Вийона.
ФРАНСУА ВИЙОН
(1431 – после 1463)
БАЛЛАДА О ДАМАХ
МИНУВШИХ ВРЕМЕН
Поведайте, искать в краях каких
Мне Флору, Рим сразившую красой,
Таис, бессмертьем прелестей своих
Алкивиады бывшую сестрой.
А Эхо где, чей голос неземной
Привольно разносил свои напевы
Средь диких скал, над тихою рекой?
Снега времен, давно минувших, где вы?
Где Элоиза, что мудрей других
Была, но сделалась причиной злой
Того, что оскоплен был и затих
Пьер Абеляр, позор прикрыв скуфьей?
Где, приказавшая в мешок большой
Упрятать Буридана, королева,
И в Сене утопить ночной порой?
Снега времен, давно минувших, где вы?
Бланш, что была белей лилей земных,
А Берта, что звалась Большой Ступней,
Алиса, Арембур – о, сколько их...
Где Жанна из семьи крестьян простой,
Которую в Руане пред толпой
Сжег англичанин, яростный от гнева?
Святая Дева, где они, Бог мой?
Снега времен, давно минувших, где вы?
Не нужно, принц, страдать вам из-за них,
Плодов не ждать от высохшего древа.
И пусть вас не тревожит этот стих:
Снега времен, давно минувших, где вы?
БАЛЛАДА ЗАВИСТНИКАМ
Смолу, селитру, арсеник сернистый
С расплавленным, клокочущим свинцом,
Что даже камень делает мучнистым,
Перемешать и сдобрить всё притом
И щелоком, и желтым мышьяком,
Залить водой, в которой зад вонючий
Мыл прокаженный, заживо гниючий,
Добавить кровь дракона, пот сквалыг
И желчи волчьей, лисьей и барсучьей, –
Так жарится завистников язык.
В густой слюне, исторгнутой нечистым,
Беззубым, черным, пакостным котом,
Забывшим, что когда-то был пушистым,
Или больным водобоязнью псом,
Иль загнанным до смерти лошаком.
А можно в жиже, смрадной и тягучей,
Где долго возлежал кабан шатучий,
Вспухающий, как мерзостный гнойник,
От нечисти ползучей и летучей, –
Так жарится завистников язык.
В растворе сулемы, отраве истой,
Хлебнув которой, миг не проживем,
В той жидкости, зловеще кровянистой,
Что у цирюльника в тазу большом,
Позеленев, начнет чернеть потом;
В лоханях, где лежат пеленки кучей,
Чтоб отстирать с них детский кал липучий,
В горшках, что служит девкам как нужник
По всем борделям, где я гость бегучий, –
Так жарится завистников язык.
Любезный принц, и добрый, и могучий,
К подобным яствам явно не привык,
И не пытайся, сам себя не мучай,
Но с поросенком, прикажи на случай,
Зажарят пусть завистников язык.
БАЛЛАДА ТОЛСТУШКЕ МАРГО
Вам кажется, я шут и идиот,
Раз я слуга у той, в кого влюблен?
В ней прелесть самый тонкий вкус найдет.
Ей щит и меч мой верный посвящен.
Повесы в дверь, я хвать горшок – и вон,
Тихонечко смываюсь за вином.
Хлеб, сыр, вода – всё будет за столом.
Пресыщенным, скажу им: "Bene stat!"
А похоть вспыхнет, вновь прошу тайком
В бордель, где мы торгуем всем подряд.
Когда же ласки даром раздает
Моя Марго, я в сердце уязвлен,
Что душу, кажется, отдам вот-вот.
С нее срываю пояс, балахон
И ну чесать ее со всех сторон.
Она вопит: "Антихрист!" – и Христом
Клянется слезно честной быть потом
И больше не блудить. Тому и рад,
Печать под нос ей ставлю кулаком
В борделе, где торгуем всем подряд.
В постели мир с любовью настает.
Пуская ветры злей, чем скорпион,
Марго, смеясь, рукой мне шею гнет,
Кричит: "Го-го!" – и гонит под уклон.
Так, опьянясь, впадаем оба в сон.
И утром, похоть чуя животом,
Она садится на меня верхом,
Чтоб груш не мять, и плоский, словно плат,
Раздавлен, наслаждаюсь я грехом
В борделе, где торгуем всем подряд.
В мороз и дождь мне здесь и хлеб, и дом.
И жить блуднице нужно с блудником.
Любому лестно зрить себя в другом.
Ленивый кот – ленивей нет мышат.
Отребье любим – с ним мы и живем.
Нам честь не в честь, она здесь ни при чем,
В борделе, где торгуем всем подряд.
ПОУЧИТЕЛЬНАЯ БАЛЛАДА
Когда торгуешь буллами святыми,
Когда ты и мошенник и игрок,
Фальшивыми мухлюешь золотыми
И ждет тебя расплата – кипяток;
Когда ни вера, ни закон не впрок,
Когда ты – вор, слывешь совсем пропащим,
Куда несешь ты золота мешок?
В таверну, прямо к девочкам гулящим.
Цимбалы, лютня с шутками густыми,
Как будто их безумный шут извлек
Из рукава с полосками цветными;
На фарс с моралите, сбиваясь с ног,
Сбегаются село и городок;
Зернь, карты, кегли с тюхой проходящим,
Чтоб выиграть и тут же наутек,
В таверну, прямо к девочкам гулящим.
Позор, Бесчестье, не встречаясь с ними,
Ты пашешь землю, мечешь сено в стог,
Возясь с мулами, с лошадьми своими,
Когда постигнуть грамоты не смог.
Играешь с ними – из пеньки в свой срок
Совьешь веревочку с усердьем вящим.
Чем дивиться, если труд утек
В таверну, прямо к девочкам гулящим.
Камзол расшит шнурами золотыми,
Дырявый плащ, опорки, всё мы тащим
Туда, где честно доят нас, как вымя, –
В таверну, прямо к девочкам гулящим.
БАЛЛАДА ПРИМЕТ
Я твердо знаю, где перед, где зад,
По платью различаю я людей,
Каким быть дню, укажет мне закат,
А вишню выдаст розоватый клей.
Про сад расскажет плод в руке моей,
Кто на кого похож, мне всё вдомек:
Кто труженик, кто мот и ротозей,
Я знаю всё – себя познать не смог.
По вороту узнаю, чей наряд,
Сеньор таков, каков его лакей,
Тонзура мне укажет, кто же свят,
Монахиню – чепец, что всех белей.
Узнаю шулера по темноте речей,
Я знаю, сумасшедшим люб сырок,
По бочке вижу, что налито в ней,
Я знаю всё – себя познать не смог.
Я знаю, что и конь, и мул влачат,
Кому из них досталось тяжелей,
Чем Беатрис с Беле нас наградят,
Когда ходить не нужно с козырей,
Чем сновиденья призраков милей,
Богемцем ересь знаю назубок,
Что воля Рима значит в жизни сей,
Я знаю всё – себя познать не смог.
Принц, знаю я, научен жизнью всей,
Как ярки краски и как бледен рок,
Я знаю смерть – она всего сильней,
Я знаю всё – себя познать не смог.
БАЛЛАДА
(написанная для состязания в Блуа)
У родника я жажду в летний зной,
Я лязгаю зубами в огневице,
В своей стране – я на земле чужой,
Зимой в лесу костром не отопиться.
Я гол, как червь, одетый в багряницу,
Жду без надежды и смеюсь сквозь стон,
В покоях пышных скукою сражен,
Среди веселья жду, что слезы хлынут,
Могучий, я бессилен, как Самсон,
Я всеми принят и всегда отринут.
Всё постоянство в зыбкости одной,
Всё смертно пред глазами очевидца.
Я сомневаюсь в истине простой,
Я, лежа на земле, боюсь свалиться.
Едва проснусь, ночь наяву мне снится.
Наукой правит случай, не закон,
Весь выигрыш я ставлю вновь на кон,
Наследства жду от тех, кто грош не вынут.
Я всё имею и всего лишен,
Я всеми принят и всегда отринут.
К чему мне заниматься суетой,
Когда добычи не хочу добиться.
Кто громко хвалит, тот насмешник злой,
Кто режет правду – обмануть стремится.
Друг истинный поможет убедиться,
Что лебеди всегда черней ворон.
Кто пакостит, мне помогает он.
Я помню всё, но смысл из знанья вынут,
Мне ложь и правда на один фасон,
Я всеми принят и всегда отринут.
Принц, милосердный, знайте, что закон
Земной я чту с тех пор, как был рожден,
Но к мудрости я знаньем не подвинут.
Что нужно знать мне? Как достать дублон.
Я всеми принят и всегда отринут.
РАЗГОВОР ДУШИ И ТЕЛА ВИЙОНА
– Кто там? – Открой! – Ты кто? – Душа твоя.
Едва держусь на ниточке одной:
Прервется вдруг субстанции струя,
Когда я вижу: ты, как пес худой,
Затравленный, забилось в угол свой.
– С чего бы? – Мне твоя гульба постыла.
– Тебе-то что? – Она тебя сгубила.
– Оставь! – Чего? – Поймать хочу я суть.
– Доколь ловить? – Ведь юность не остыла.
– Молчу. – А я и так пройду свой путь.
– О чем ты думаешь? – Как стану важным я.
– Тебе уж тридцать – годы за спиной.
Где юность? – Да, права ты, как судья.
– Тебя гордыня душит. – Чем? Петлей?
– Всё путаешь. – Когда б мушиный рой
Влип в молоко, за лье бы отличила
На черном белое. – Куда хватило!
И всё? – Не ясно? Не могла смекнуть?
– Пропащее совсем... – Не тут-то было!
– Молчу. – А я и так пройду свой путь.
– Скорблю от скорби твоего житья.
Я б согласилась с участью такой,
Будь идиотом ты средь дурачья,
Но ты ж красиво, ты ведь с головой –
Попробуй поищи такой другой.
Достоинство лишь злоба извратила!
Что примирит такой разлад? – Могила:
Когда умру, чем смогут упрекнуть!
– Бог мой, как мудро, просто всё решило!
Молчу. – А я и так пройду свой путь.
– Откуда зло! – Злосчастий колея
Начертана Сатурном. Жребий мой
Он вытянул. – Всё бред, галиматья:
Себя хозяин, будь себе слугой.
Сам Соломон писал своей рукой:
"Премудрость человека просветлила
И от воздействия созвездий оградила".
– Не верю. Кем рожден ты, тем и будь.
– Так что? – Другие у меня мерила.
– Молчу. – А я и так пройду свой путь.
– Ведь хочешь жить? – Бог дал покуда силы.
– Исправься! – Как? – Ты б совесть воскресило,
Листая книги, мудрость бы копило.
Людишек подлых брось! – Они мне милы.
– Оставь безумцев! – С кем тогда гульнуть?
Не будь друзей, всё стало б так постыло.
– Молчу. – А я и так пройду свой путь.
МИХАЙ ЭМИНЕСКУ
(1850–1889)
ИЗ ТЬМЫ ЗАБВЕНИЯ
Из тьмы забвения, куда
Стекают, как ключи,
И жизни радость, и беда,
И сумерек лучи.
Откуда не вернется вспять
Никто, чей свет угас,
Хочу, чтоб ты ко мне опять
Пришла хотя бы раз.
И если нет давно огня
В глазах, любимых мной,
Я буду рад, что на меня
Направишь взгляд пустой.
И если даже нежных слов
Ты не произнесешь,
Пойму и так безмолвный зов:
Ты в мир иной зовешь!
ЗВЕЗДА
Звезды новорожденной свет,
Стремясь к земле, проводит
В пространстве сотни тысяч лет,
Пока до нас доходит.
Быть может, он уже угас
В просторах мирозданья
В тот самый миг, когда до нас
Дошло его сиянье.
Звезда потухла, умерла,
Но свет струится ясный:
Пока не видели – была,
А видим – уж погасла.
Была любовь, ее уж нет,
Затмилась мраком ночи,
Но всё ж любви угасшей свет
Мне ослепляет очи.
ДЖОРДЖЕ БАКОВИЯ
(1881–1957)
СВАЙНЫЕ ПОСТРОЙКИ
Дождь бесконечный, проливной –
То плач материи самой...
Какую ночь, как бред больной,
Мне снятся свайные постройки.
Я словно сплю на мокрых досках,
Волна мне мерно в спину бьет –
Дрожу в испуге, что на берег
Я пол не вытянул, как плот.
Вокруг истории пустыня,
Живу в былые времена...
Дождь залил всё, и, мнится, сваи
Не достают уже до дна.
Дождь бесконечный, проливной,
Дрожу и жду я, сам не свой...
Какую ночь, как бред больной,
Мне снятся свайные постройки.
ЗИМНЯЯ КАРТИНА
Над бойней валит снег, густой-густой,
Убитый скот снег кровью пропитал,
Она стекает, теплая, в канал,
А снег идет, идет сплошной стеной.
На белом кровь как будто бы горит,
Разгуливая, ворон пьет ее...
Смеркается... взметнулось воронье...
Над бойней полог сумрачный висит.
Снег всё идет... Средь реденьких огней,
Зажегшихся в домишках в поздний час,
Блестят зрачки свирепых волчьих глаз...
– Я, дорогая, я здесь, у дверей...
ОСЕННИЙ СВИНЕЦ
Вот девушка скончалась от недуга,
Мечтатель бледный пулю в лоб пустил;
Глухая осень, вечер мрак разлил...
– Как ты живешь, забытая подруга?
В пустом и мокром парке городском,
Я слышал, местный дурачок рыдает;
Гуляет ветер, листья облетают;
Надежд на что-то меньше с каждым днем.
Я в городке, забитом нищетой,
Попа сегодня встретил и солдата...
Засну над книгой, читанной когда-то,
Затерянный в провинции глухой.
Но гнев и в затхлость замкнутого круга
Вздох возмущенья с жалость донес;
Вникаешь в социальный всё вопрос...
Иль пишешь ты, забытая подруга?
ОСЕННИЕ НЕРВЫ
Я поздней осенью приду, когда все листья облетают
И из чахоточных никто не знает, что их ожидает,
Приду, каким я не бывал – до нитки мокрый, пьяный, бледный,
И тихо ночью постучу к тебе в окно монетой медной.
То будет осенью гнилой, какой еще и не бывало,
Которая с такой тоской людей еще не отпевала.
У твоего окна, в ночи, проникнуть в теплый дом не смея,
Я прошепчу: текут года всё беспощадней, всё быстрее.
Лить будет дождь, заплачу я у твоего окна невнятно,
И снова в ночь, скелет больной и пьяный, потащусь обратно...
Ты не узнаешь, что тебе моя душа сказать желала...
То будет осенью гнилой, какой еще и не бывало.
ЖЕЛТЫЕ ИСКРЫ
Настала осень, говорим... Печально...
Что мне мерещится сквозь грустное окно?
Но трезвый голос прозвучал банально –
Продрогший ветер лист кружит давно.
Ушел бродить в поля, продрогшую пустыню.
Известный всем поэт мечтает средь лугов,
Как будто бы людьми отвергнут он отныне, –
Взглянув со стороны, я зарыдать готов.
Не знаю ничего. Пришел домой обратно.
Всё растоптал закат; взгляни: весь мир пустой –
Я от заката желт, и окон желтых пятна
Гнетут, как тяжесть слез, невыплаканных мной.
ЛЕТНИЙ ЗАКАТ
Поблекшие девицы-истерички
На подоконниках облюбовали место...
На красном фоне, как ночные птички,
Они сидят и всё пока невесты.
Как и они, такой же постаревший,
Я прохожу, и в сердце те же слезы,
И в шелк портьер, от пыли посеревший,
Втыкаю всем цветы кровавой розы.
ЛУЧИАН БЛАГА
(1895–1961)
КОЛОСС МЕМНОНА
Бездушный камень ранил меч царя,
И пенья дар обрел колосс Мемнона –
Поет, хоть это противозаконно,
Лишь только первый луч пошлет заря.
Столетия незримая струна
Звучала на рассвете неустанно.
Петь статуя была обречена –
Стонала внутрь упрятанная рана.
Но чтоб навеки сохранить то пенье,
Царапину загладил царь другой,
И тут же дар исчезнул неземной.
Душа и камень, скудное творенье,
Свое внутри имеют естество.
Но раны нет – и сущее мертво.
РОДИТЕЛИ
В могилу сходят предки чередой,
А мы пока еще шумим садами.
Они бы так хотели стать корнями,
В которых мы продлимся под землей.
Родители простерлись под камнями,
В то время как живем мы на свету,
Беря взаймы страданье и мечту,
Живую воду и живое пламя.
НИКИТА СТЭНЕСКУ
(1933–1983)
МОРСКОЙ ПЕЙЗАЖ
Ножом распорото горло,
крик солнечного заката,
когда по иному морю
скользят паруса фрегата.
Летят от мягкого света
холодные листья куда-то,
когда по иному морю
скользят паруса фрегата.
Слова произносятся редко,
никогда или когда-то,
когда по иному морю
скользят паруса фрегата.
И празелень представляется
пронзенной стрелой пернатой,
когда по иному морю
скользят паруса фрегата.
Подвешенное море
грозной тучей плывет,
дождем падают рыбы,
Господи,
нависшее небо двигается вперед.
ЧУВСТВО ОСЕНИ
Осень настала; укрой мое сердце скорей
тенью деревьев, но лучше тенью своей.
Вдруг страх подступает: я вновь не увижусь с тобой,
и вырастут острые крылья до туч у меня за спиной,
спрячешься ты навсегда во взгляде чужом,
и взгляд тот прикроется плотно полынным листом.
Тогда, приблизясь к камням, в глубины моря безбрежного
я слово молча швыряю,
свистом на небо взойти заставляю луну
и ее в любовь превращаю.
СТИХОТВОРЕНИЕ
Порой я говорю перед тобой,
как пред высокой каменной стеной,
что в облака вздымается лениво.
Выкрикиваю имена вещей,
что в жизни довелось узнать своей,
выдергиваю из часов секунды,
тебе показываю их я и стучу,
перед обличьем плоскостным молчанья
толкую о судьбе произрастанья.
Из камня сложенная плотная стена
большой и синий глаз приоткрывает
и снова закрывает.
ПЕЧАЛЬНАЯ ПЕСНЯ О ЛЮБВИ
Только моя жизнь и умрет когда-нибудь для меня воистину.
Только трава и знает, каков же вкус у земли.
Только кровь моя и тоскует о сердце моем воистину,
когда покидает его.
Воздух высок, ты высока,
печаль моя высока.
Наступает время умирать лошадям.
Наступает время машинам стареть.
Наступает время холодных дождей,
время женщинам
носить и одежды твои, и твою главу.
Прилетит и огромная белая птица
и снесет, как яйцо, луну.