На главную страницу

КОНСТАНТИН БОГАТЫРЕВ

1925, Прага – 1976, Москва

Родился в Праге – там вместе с Романом Якобсоном работал приехавший из СССР по контракту отец переводчика – Петр Богатырев, знаменитый фольклорист. Воевал, после войны загремел в 1951 году под расстрел, замененный 25 годами каторги. Собственно “просидел” недолго, но в очень страшной тюрьме Суханово, прелести которой Солженицын упоминает не один раз. С 1956 года – после реабилитации – получил возможность печататься. Пастернак был для Богатырева не столько учителем, сколько почти богом – к сожалению, Богатырев, словно губка, впитал в себя все отрицательные стороны дарования Пастернака. Он полностью перевел обе книги “Новых стихотворений” Р. М. Рильке, но перевод увидел свет уже после того, как Богатырев был убит (видимо, наемными убийцами) в подъезде собственного дома. Второй основной любовью его был Эрих Кестнер, переводы из которого у Богатырева получались несравненно удачней, чем из Рильке, – совпадало дарование, да и его масштаб. Оригинальных стихотворений Богатырев почти не оставил, да и переводы его переиздаются редко и неохотно. Похоронен Богатырев в Переделкине, всего в нескольких метрах от могилы Пастернака.


РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ

(1875-1926)

ПРАЗДНИК МАРИИ
Гент

С верхушек башен хлынувший металл
наполнил город сплавом раскаленным,
и, заливая формы улиц звоном,
день бронзовой отливкой заблистал.

По мостовой неровною толпою
процессия детей плывет с утра,
и ног не ощущая под собою,
вперед волнами катит детвора,
но сдерживается, как в бездорожье,
невидимыми, как десница божья,
преградами и тяжестью знамен.

А дальше – там уже парит, похоже,
кадилам вслед, что вспугнутою стаей
серебряные цепи рвут, взлетая
от ужаса под небосклон.

Вдоль этой вытянувшейся лавины
стоит народ у края мостовой.
Предвестниками хризэлефантины
к балконам устремились балдахины,
сверкая золоченой бахромой.

Но вот в своем испанском одеяньи
над головами всплыло вдалеке
знакомое мадонны изваянье
старинное с младенцем на руке.
По мере продвижения вперед
в короне трогательно устаревшей
она благословляет присмиревший
коленопреклонившийся народ.

И подойдя к упавшим на колени,
что робким взглядом следуют за ней,
она повелевает быть движенью
поднятием рискованных бровей –
тверда, высокомерна, холодна.
Носильщики поражены жестоко
и всё ж идут, помешкав. А она

на сотнях плеч – уверенно и прямо, –
в себя вобрав шаги всего потока,
к колоколам распахнутого храма
идет, как шла, – одна и одинока.

СУМАСШЕДШИЕ В САДУ
Дижон

Той пустыни заброшенной ограда
скрывает двор от посторонних глаз.
Еще, как прежде, бродят здесь по саду
утратившие с вешним миром связь.

Что быть могло – осталось за стеной.
Тут каждая тропинка им знакома.
Им очень нравится гулять вкруг дома
послушной примитивной чередой.

Вон кто-то там окапывает грядку,
он, стоя на коленях, к ней приник.
Но есть у них какой-то странный сдвиг
в движеньях (если подсмотреть украдкой)

для трогательной юной муравы,
какая-то застенчивая ласка –
трава нежна ведь, а вот роз окраска
таит в себе угрозу и, увы,

перерастет всё то, что постепенно
приобрела их хрупкая душа.
Но остается тайной сокровенной:
как ласкова трава, как хороша!

ГЕОРГ ТРАКЛЬ

(1887-1914)

РАСПАД

По вечерам, под благовеста звоны
Смотрю на птиц таинственные стаи.
Они, в прозрачных далях исчезая,
Как богомольцы, тянутся колонной.

В мечтах о них брожу тенистым садом,
О светлой участи их вижу сны я.
Остановились стрелки часовые,
Я с птицами за облаками рядом.

Но ветром пробирает дрожь распада,
Дрозд жалобно поет на голой ветке,
Рыж виноград над ржавою оградой,

И сумерками скрыт колодец ветхий.
В нем детских мертвых теней мириады.
И зябнущие астры льнут к беседке...

ЭРИХ КЕСТНЕР

(1899-1974)

ОСЕНЬ ПО ВСЕМУ ФРОНТУ

Осенний день дал ветру шпоры.
Листва – как шторы у ветвей.
А улицы – как коридоры,
С той разницей, что без дверей.

Года уходят, как зарплата.
Кончается и этот год.
С делами мы запанибрата.
Лишь дело в гору не идет.

Сгорает в небе солнце вчуже.
Нам безразлично. Пусть горит.
Ремень затягиваем туже, –
В желудке с голоду бурчит.

Листва, с деревьями прощаясь,
На землю падает дождем.
Земля, вокруг оси вращаясь,
Кружит быстрей, когда мы пьем.

Неужто нам лишь старость впору
И в этом сущность жизни всей?
А улицы – как коридоры,
С той разницей, что без дверей.

Мы с каждым часом меньше значим.
Уходим за часами вслед.
И катимся к чертям собачьим
И сходим медленно на нет.

Мы день встречаем с кислой миной.
Улыбки наши – не всерьез.
Листва свисает, как гардины.
Льет дождь. И воздух полон слез.

Уж год, как с Эльзой разошлись мы.
Я одинок. Каким и был.
Друг другу посылаем письма.
Любви давно и след простыл.

Игра не стоит свеч. Мы скоро
Пройдем остаток наших дней.
А улицы – как коридоры,
С той разницей, что без дверей.

ДРУГАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ

Когда бы мы вдруг победили
Под звон литавр и пушек гром,
Германию бы превратили
В огромный сумасшедший дом.

Мы все – от молода до стара –
Такую школу бы прошли,
Что спрыгивали б с тротуара,
Сержанта увидав вдали.

Страна бы закалила нервы,
Народ свой загоняя в гроб.
Потомство для нее – консервы,
А кровь – малиновый сироп.

Когда бы мы вдруг победили,
Немецким б стал загробный мир:
Попы погоны бы носили,
А бог – фельдмаршальский мундир.

Когда бы мы вдруг победили,
Мы стали б выше прочих рас:
От мира бы отгородили
Колючей проволокой нас.

Когда бы мы вдруг победили,
Все страны разгромив подряд,
В стране настало б изобилье...
Тупиц, холуев и солдат.

Когда бы разгромили мир мы,
Блестяще выиграв войну,
Мы спали бы по стойке "смирно",
Во сне равняясь на жену.

Для женщин издан был закон бы:
В год по ребенку иль под суд.
Одни лишь пушки или бомбы
Победы нам не принесут.

Тогда б всех мыслящих судили,
И тюрьмы были бы полны,
И войны чаще водевилей
Разыгрывались в изобилье,
Когда б мы только победили...

Но, к счастью, мы побеждены.
4], Fri, 08 Oct 2004 00:00:15 GMT -->