БАЛЛАДА ПРО ДАМ БЫЛЫХ ВРЕМЕН

Расскажи мне, не утаи,
Как Флору вызвать из забвенья,
Архипиаду и Таи
Увидеть бы хоть на мгновенье.
Эхо! Вернись в свои владенья –
На гладь озер, на горный трон.
«Где ты?» – взываю что ни день я.
О, снег растаявший! Где он?

Премудрая где Элои,
Принявшийся за чье ученье
Пьер Абайярд из Сен-Дени
Познал мученья заточенья?
Где та, по чьему наученью
Был люто Буридан казнен –
Зашит в мешок, утоплен в Сене?
О, снег растаявший! Где он?

Белей лилеи где, – скажи, –
Принцесса Блянш, чье дивно пенье?
Где Берта? Где Арембуржи?
Алиса где? О, девы тени!
Где Жанна родом из Лорени,
Для которой в Руане костер был зажжен?
Там, где и все без исключенья!
О, снег растаявший! Где он?

Посылка

Принц! Я не знаю! Но тем не менее,
Вновь повторю я, огорчен,
Ответ какой стоит в рефрене:
О, снег растаявший! Где он?

ДЕВКЕ

Не чурайся меня, девка молодая,
Подходяща борода моя седая
К твоему румянцу: коль венок сплетают,
Возле розы часто лилию вплетают.

Не чурайся меня, девка молодая,
Сердцем молод я, хоть борода седая,
Хоть она седая, крепок и теперь я, –
Бел чеснок с головки, да зелены перья.

Не чурайся, ведь и ты слыхала тоже,
Чем кот старше, тем и хвост у него тверже.
Дуб хоть высох кое-где, хоть лист и пылен,
А стоит он крепко, корень его силен!

ПОЛНАЯ ЗА ЗДРАВЬЕ

Хозяин пьет... Ты, гость, встаешь,
Итак, за здравье! А за чье ж?
За королевское! Встаю
И обязательно я пью.
За королевино! Одно
К другому! Стоя, пью вино.
За королевен! Не присев,
Я пью за августейших дев.
Тост за епископа. Что, гость,
На место сесть не удалось?
Тост за маршалка. Ну, опять
Нам, гости, надобно вставать!
За графа. Ну, скажу я вам,
Не будет отдыха ногам.
Никак, хозяин снова пьет?
Мы знаем, что от нас он ждет!
Эй, мальчик, убери скамью –
Так весь обед я простою.

ЗЕЛЕНЬ

Словотворческая фантазия

Разговор про зелень беспределен...
Звуком возвеличивая зелень,
Силой вдохновенья умножая,
Буйного добьемся урожая.
Мало видеть слово. Надо точно
Знать, какая есть у слова почва,
Как росло оно и как крепчало,
Как его звучало зазвучало,
Чем должно набухнуть и налиться,
Прежде чем в названье превратиться,
В званье, в имя или в кличку просто...
Прелесть слова – в летописи роста.

Так не лепо ль нам, про зель земную
Словесами предков повествуя,
Эту повесть зачинать издревле!
В недра, в ядра мы заглянем, в дебри,
По нутру пойдем, по корневищам,
В целине ту завязь мы отыщем,
Чтобы голос подал из расщелин
Первый шевелистик, нежно зелен.

Лыко в строку ты не ставь мне с бранью,
Что ломлюсь в подсловья мирозданья.
К семенам, ключам, истокам чистым
В исступленье Слововера истом
И в поля родного Словополья
С палочкой волшебною пришел я,
Чтобы зелени вернуть приволье
В польской речи, в нашем Словополье.
Тот грустит о соловьином свисте,
А другому панка в мае снится,
Мне ж звучат, как женственные птицы,
Словарей пленительные листья.
С каждым маем к юности и воле
Древо-древность ширится всё шире.
Вот мой дом – стиха стены четыре
На полях родного Словополья.

Так сойдем же вместе в детство речи,
Как шахтеры в штрек, чтоб издалече
Мог подземной лампой осветить я
Древние дремучие событья.
Мы – в Эрцинском царстве. А над нами,
Над неполомицкими слоями,
Встало Беловежье пластовое
Древнею, дремучею Литвою,
Иновлодские мои дубравы,
Где кентавр топтал свои пра-травы,
И славянской Атлантиды хвоя –
Всё языческое, вековое,
Мховое... И где-то там, за нею
Геркуланумы дубрав, Помпея!
Где ж найдем мы этих дебрей гуще?
Вот они – овраги, яры, пущи!
Ярогневы неба их спалили,
Их секиры молний повалили,
Всё в ступе тысячелетий сбито,
Чтобы стать пластами антрацита
И опять с огнем соединиться,
И опять в застывшую гробницу.
В эту пропасть пасть, чтоб веял снова
Стужею удушья гробового
Лед алмазный, глетчер онеменья...

Но разбудим древние каменья
Чарозельством. Ведь кладоискатель,
Мертвых дел будитель, воскрешатель,
Видя смерть и жизнь предвечной речи,
Ведает, что дело человечье,
Так же как и деянье лесное,
Всё течет одною глубиною,
Где-то исчезает и таится,
Чтоб наружу все-таки пробиться,
Чтоб сверкнул для разума людского
Ключ живого, луч родного слова!
И, разбужен, забушует уголь
Лесом, полем, медоборьем, лугом,
Солнце поглощенное изринет,
Мох потопом бородатым хлынет,
Чтоб глаголу твари внять могли бы!
Древний ящер выскользнет из глыбы,
Ветер под крылами птиц воскреснет,
Еж и елка заиглятся вместе,
И свои покинет узилища
Крупный зверь: стволы и корневища,
Вдруг очнувшись, все пойдут толпою,
Зеленью сверкнут и – к словопою!
Хлынет ключ из-под корней растений
К жаждущим устам ветвей-оленей.
И тогда очнется от молчанья
Самка-Речь, вдова с времен венчанья
Первородного. И – снова в зелень!
Словизна тут засочится хмелем,
И словесность хлынет коренная,
Кровь – руда, зелица медвяная.
И заблещет лес лучистой речью:
Жмудью, и санскритчиной, и гречью.
Эха тут пойдут по многостволью,
По стране родной – по Словополью.

В полный голос брат окликнул брата –
Все ведь были родичи когда-то,
Кровные сумели стоковаться.
Смехом-эхом стали окликаться,
Ведь взросли-то из единых зерен –
То же словище и тот же корень.
Род их зелен, буен, непокорен!
Спорят, кто измерит бездну Зели;
Кто найдет, придя к предельной цели,
Корень Зели меж других зелинок –
Всяческих зелишек-небылинок,
Кто из них сквозь златоцвель болотца
До истоков зелья доберется,
Зельчиков натеребит зеленых
На межах подсловья отдаленных,
Кто на шумном зельбище природы
Праотца найдет – Зеленорода?!

Ящерицы подали тут голос:
"Мы не падчерицы! В нас – зеленость!
Той же зелени мы плоть от плоти.
Празелень вы в нас-то и найдете!"
Но решило травословных вече
Листьев большинством, что вздорны речи
Ящериц, что – не давать права им:
"Прочь беззельниц! Так позелеваем!"
Отбежали ящерки и плачут:
"Что же, не зеленые мы, значит?"
Как на тризне, стонут о недоле
На своей отчизне – в Зелеполье.
Перерыли зеленостей тыщу –
Всё-то Зельеносца не отыщут,
Ибо то зеленое начало
Не в листве, не в травах зазвучало,
Не в сыром побеге-малоростке,
А в зеленке – искристой стрекозке,
Что порхать в стихах вот этих стала
Между строк от самого начала.
Не она ли на слова садится,
Чтоб им всем насквозь прозелениться,
Сращивает звуки, разделяет,
Упорхнувши, снова прилетает...
Труд Зеленоведа опекает
Стрекоза-зеленка в блестках света...

Не отныне – с давних лет всё это.
Еще зелень тела не имела,
Ни зела в земле еще не зрело,
Желчь и злато гелтасом единым
Не плескались в неманских глубинах
(И теперь – иди за Вильно в поле –
В этом поле не трава, а жоле,
Не зеленят здесь – жельтятся травы,
Тут жолинас – золото отавы).
Еще в Рейне гульт не булькнул, взболтан,
Было всё ни золотым, ни желтым.
И ни в капищах латвийских – зельтсем
(Значит – златом, а слышится зельцем!),
И лоза, пружинясь, не добилась,
Чтобы прусс сказал о ней: "Жалияс",
И жмудин, осознавая ржавость
Рыжей белки, не воскликнул "Жаляс",
И былинка-золка не цвела там,
Всеславянским наливаясь златом,
Как праматерь всех полезных злаков;
Еще мягким не смирился знаком
Грубый ЗЕЛ и нерасцветший жолтик,
Не прося о золоте, был желтым,
Еще жолна (дятлик тот, отзелок,
Chlorophicus, от ствола отстволок)
По-над Влтавой жлутой жлуной стлалась,
Еще Хлоя не зазеленялась,
Не успела травяная поросль
Подсказать эллинам слово: хлорос, –
А уже в "зеленое" играла
Стрекоза со словом! И мерцало
Через мысли – домыслы природы
Робкое сиянье Зелерода.

Вот как было, вот чем завершилось,
Вот как эта песнь озеленилась!
Зеленится зелень от предвечья
В Славополье нашем, в польской Речи!

ТРУБЫ ПРАЗДНИЧНОЙ ПОЧТЫ

Через лес уж сколько раз
нынче почта пронеслась.
Что ж дивиться? Так всегда ведь накануне Рождества
лопаются сосуды маниакального
письмотворчества!

Ясек, что пера и в руки не берет,
настрочил посланий девятьсот.
Пишет Алоизий, и Фуня, и Маня,
разрастается предпраздничная приветомания.
В Кракове на площади Книги вчера
в днище почтового ящика образовалась дыра –
столько писем, что прямо невперенос!
Вот и еще один письмовоз –
еще один мостик, еще одна речка,
и почта въезжает в стены местечка.
Снег перед почтой несется, как заяц,
трубы почтовые громко играют:
письма, посылки спешим привезти.
Праздники весело вам провести!

На почте четыре оконца, и видно
за каждым по девушке, и все миловидны:
– Я, пани, хотел бы с вашего позволенья
жене отослать заказное срочное отправленье.
(...и еще сообщаю тебе, Марыся:
канарейки улетели, не прижилися,
и золотые рыбки подохли, конечно...
вообще бесорядок ужасный. Целую нежно).
А вот телеграмма пану Ансельму
о том, чтоб он деньги выкладывал, шельма,
а вот и посылочка: маринад,
дедушка будет, наверное, рад,
ведь для деда приятнее нет ничего,
чем от внука подарочек под Рождество,
маринад ведь для деда не вреден нисколько.
Телеграммочка в Щецин, а в Лодзь – бандеролька.
До свидания, пани! Вы ангел почти!
Праздник желаю весело вам провести!

Поздно вечером и утром рано
почта работает неустанно,
трудятся днем и дежурят всю ночь там.
Почта, друзья мои, почта, почта!
Столбы при дороге, в ельнике провода;
мчатся автомашины, летит телеграмм череда.
В сторону, зайцы! Вороны – с шоссе!
Фелек, газуй! Письма срочные все!
Это – гражданское, это – в армию,
это во Вроцлав, а это вот в Вармию.
Это вот в Щецин, в Щебжешин вот это.
Мчится сияющая эстафета,
так не сверкать и цветам на ветру бы,
как на почтарских шапочках трубы.
Почта! По суше и морю пути!
Праздники весело вам провести.

Между тем в одних домах настраивают пианино,
а в других хлопотливые тетушки ставят пышки ровнейшим рядом.
Двадцать четыре миллиарда снежных нахлесток
(буквально: ветер, перемешанный со снегопадом).
Сквозь ветер и снег пробирается письмоносец
с телеграммами, письмами, с пенсией для инвалидов войны и труда.
И вот так день за днем. Так всю жизнь он и носится
с этажа на этаж. Словно белка. Туда и сюда!
Собственно, меняется только фон:
в деревнях – петухи, в городах – неон.
Вновь посылка, доплата сто грошей! И снова:
"Распишитесь в получении срочного заказного!"
Потому что по почте можно послать что хочешь:
сердце, бутцы и даже стишочек:
Люблю тебя уж столько лет,
грустя и песни напевая.
Люблю, быть может, восемь лет,
а то и девять – я не знаю.
Всё расплылось. Всё спуталось. Где ты, где я –
не знаю, и порой мне мнится,
что ты мой пыл, борьба моя,
а я – твой локон, твои ресницы.

Когда мое сердечко треснет,
вздохните: был, мол, и не воскреснет
такой лунатик непутевый.

МОЕ ПЕРО ШВЫРНИТЕ В ВИСЛУ,
А ПРАХ МОЙ – НА ЧЕТЫРЕ ВЕТРА,
А СЕРДЦЕ – В ЯЩИЧЕК ПОЧТОВЫЙ.

ГУСАР

Гусар примчался весь в пыли...
"Коня – в конюшню,
А мне жену свою пошли
Служить послушно!"

Мужик в тревоге за жену...
Открыл чуланчик:
"Извольте кушать ветчину,
Испить стаканчик!"

Гусар, хозяину внемля,
Ус крутит браво:
"Попал я в хату бобыля?
Обидно, право!"

В стакан вперил мужик свой взор,
Рыдать готов он:
"А мне не горько ли с тех пор,
Как стал я вдовым!"

"Не лги мне! Ты не одинок!
Ведь мне ворота
Открыла баба – что цветок!
Я видел! То-то!"

Но возопил мужик в ответ:
"Молчок об этом!
Не то уйдете на тот свет
Перед рассветом!"

Затопал тут гусар ногой
В негодованье:
"Эй, радуйся, мой дорогой,
Что нынче пьян я!"

А тот опять твердит свое:
"Уж так ведется:
Кто ночью позовет ее,
Тот не проснется!

Гусары, паны... Сколько их
Ее хотели!
Кой-кто из них навек затих
Вот здесь, в постели!

Но вас не тронет и рукой
Она, быть может,
И благородный ваш покой
Не потревожит".

Как воду пьет гусар вино.
"Она... являлась?" –
"Являлась! То-то и оно!
И забавлялась!"

Вскочил гусар из-за стола:
"Помилуй Боже!" –
"Вот видите. Она пришла". –
"Я вижу тоже!"

Чья тень колеблется в окне,
Кто в дверь стучится?
...Скок! И гусар уж на коне,
Вскочил и мчится.

Мужик жену к груди прижал,
Трясясь от смеха:
"Ну слава Богу! Пан сбежал –
Вот так потеха!"

С БОГОМ. И – ПЛАТОЧЕК

С Богом! И уж если не встретимся мы снова –
Было всё прекрасно, и довольно с нас.
С Богом! И возможно, что гостя мы другого
Встретим у порога в назначенный час.

Было бы прекрасно, жаль – всё не вечно в мире...
Смолкни, похоронный звон; эту скорбь я знал.
Поцелуй, платочек, улыбки три-четыре,
И – один я снова. К отплытию сигнал.

С Богом! И уж ежели поставлена точка,
Пусть от нас хоть памятка будет до поры
Проще, чем открытка, воздушнее платочка
И слегка обманна, как запах мишуры.

Ну, а если видел я, что от прочих скрыто, –
Что ж, тем лучше! Ласточка ищет кров родной.
Юг ты показала мне, где гнездышко свито;
За тобой – полеты, а песни – за мной!

С Богом! И уж если нам больше не встречаться,
Что ж! Увы, надежды, мне вас не вернуть!
Коль хотим увидеться – лучше не прощаться.
С Богом. И – платочек! Словом, будь что будь!