На главную страницу

СТЕПАН МАМОНТОВ

1923, Москва — 2001

Культуролог, лингвист, литературовед, историк, переводчик, академик РАЕН. Родился в весьма культурной семье: отец — юрист, мать — биолог. Всю войну прошел как переводчик и разведчик, используя идеальное знание немецкого, служа при штабе 4 Ударной Армии на Калининском, Ленинградском, 1 и 11 прибалтийских фронтах. Писать стихи стал на фронте. По окончании войны Мамонтов продолжил образование в Институте иностранных языков Советской Армии, где изучил испанский и французский. Его кандидатская диссертация была посвящена проблемам развития риторики испанского языка. Начиная с пятидесятых работал редактором издательства «Художественная литература», где стал одним из организаторов известной серии «Поэзия Латинской Америки»; занимался переводами стихов и прозы, — из его прозаических работ наиболее известны переложения сказок Орасио Кироги. Защитил докторскую диссертацию по испаноязычной литературе Латинской Америки, долго работал советником по культуре в советском посольстве в Лиссабоне. Помимо работ по основной специальности, успел закончить монографии «Духовная культура средневековой Руси» и «Культура России от Петра Великого до Серебряного века (ХVIII — XIX вв.). Исторический очерк».


МАНУЭЛЬ ГУТЬЕРРЕС НАГЕРА

(1859—1895)

ГЕРЦОГИНЯ ЙОВ

Мирно болтая за рюмкой мартини,
тебе, как другу и как мужчине,
после обеда, без лишних слов,
я расскажу об одной герцогине,
к которой хаживал герцог Йов.

Она не графиня из чопорной знати
и не селянка в сатиновом платье,
к юбкам которой Прието влекло…
Она не служанка с большими ступнями
и не из тех, кто целыми днями
ждут кавалеров у «Миколо».

Моя герцогиня — скажу тебе прямо -
вовсе не лезет в светские дамы:
она из гризеток а-ля Поль де Кок.
Ей не известен восторг ипподромов,
скука бостонов и чинных приемов.
Она не слыхала про five o’clok.

Ни ангельским ликам, рожденным мечтою,
ни херувимам с картин мастеров
вовек не сравниться своей красотою
с зеленоглазой модисткой простою,
чей пылкий возлюбленный — герцог Йов.

Она не привыкла к роскошным гостиным,
мягким коврам и лакеям картинным.
И все же портниха мадам Марна,
хоть и клиенткой ее не считает,
ей неизменно с улыбкой кивает,
когда по Платерос проходит она…

Нет украшений на ней драгоценных,
но сколько достоинств других несомненных:
ну где вы найдете улыбку милей?
Она элегантна, под стать парижанке,
и не сравниться с нею осанкой
аристократам из лучших семей.

От пыльных окраин до Сальвадоры
и в холлах отелей средь мягких ковров
не встретишь ты леди, мадам иль сеньоры
с таким обольстительно ласковым взором,
как у подружки герцога Йов!

Как каблучками стучит она звонко,
как стан ее строен, высокий и тонкий, -
как гибок и как обольстителен он!
Как независимо, с видом царицы,
проходит она по проспектам столицы,
губки надувши, Мими Пенсон!

Если к малютке прохожий пристанет,
она, не глядя, быстрее лани,
спешит укрыться к себе в салон;
а если и руки пускает он в дело,
она защищается быстро и смело:
крепкой пощечины слышится звон.

Нет женщины краше моей герцогини,
ротик как вишня и ножки богини,
и смех ее звонок за рюмкой клико,
кожа как бархат, стан амазонки,
глаза шаловливой и дерзкой девчонки,
которой все на свете легко!

Как зебра проворна, быстра, беспокойна,
чулки из шелка на ножках стройных,
ворот из кружев, открытый слегка…
Корсет из Парижа, затянутый туго,
и локон спадает волною упругой,
волной золотистой, под цвет коньяка.

Пляшет веселье в глазах у бесенка,
вздернутый носик и смех ее звонкий
мне не забыть до конца своих дней!
Чтобы сравняться с подобным бутоном,
любая царица пожертвует троном,
отдаст и корону, и верных пажей!

Пожертвуешь всем за зрелище это:
когда герцогиня еще не одета
и плещется утром под свежей струей!
И весело что-то она напевает,
когда ее руки и грудь устилает
пены душистой узор кружевной.

Воскресное утро. С каким вожделеньем
встречает столицы она пробужденье,
уличный шум из-за тонких гардин;
пока не вернулась с обедни прислуга,
нет для лентяйки приятней досуга,
чем поваляться средь мягких перин.

В белом чепце с кружевной оторочкой
она на постели, свернувшись клубочком,
часик-другой иногда проведет…
Туфелек пара стоит у кровати,
лаком сверкая. Воскресное платье
давно на кушетке красавицу ждет.
И вдруг грациозным и легким движеньем
перину откинет она без стесненья
и сядет, снегов Орисабы белей…
Разве брильянты, меха и наряды
стоят мизинца подобной наяды,
прелестей скромных подружки моей?!

Звоню у подъезда. Она открывает.
Завтрак изысканный нас ожидает.
Стол сервирован на двух человек.
Быстро прикончен ростбиф говяжий,
мы на прогулку летим в экипаже
в наш живописный Чапультепек.

От пыльных окраин до Сальвадоры
и в холлах отелей средь мягких ковров
не встретишь ты леди, мадам иль сеньоры
с таким обольстительно ласковым взором,
как у подружки герцога Йов.

МЕРТВЫЕ ВОЛНЫ

В недоступных подземных глубинах,
в царстве холода, мрака и смерти,
бесконечным, безмолвным потоком
тихо катятся мертвые воды…
Иногда под скалистой бронею
настигает их жало стальное, -
и огромным пушистым султаном
они в небо взлетают, сверкая;
иногда, словно черные змеи,
извиваясь в подземных темницах,
в неустанном и вечном движении
они тщетно стремятся на волю…

К серебристо-зеркальному морю
устремляются реки земные,
свет зари и алмазные звезды
в изумрудных волнах отражая.
Берега их увиты цветами,
в тихих омутах прячутся нимфы,
и вода там поет свою песню,
орошая поля и долины.

В беломраморной чаше фонтана
своевольна вода и игрива,
как принцесса в дворцовых покоях,
рассыпает узор свой жемчужный -
то стрелою взвивается к небу,
то, как веер прозрачный, струится,
то, опавши брильянтовой пылью,
засыпает, тихонько мурлыча…

Океана безбрежные волны
разбиваются с шумом о берег,
сотрясают гранитные скалы
и в кипенье вздымаются к тучам.
Там вода — королева вселенной,
разъяренная, дикая сила
грозно спорит с землею и небом
и стихиям свой вызов бросает.

Как несхожа с могучей царицей
та вода, что живет под землею,
та, что предана вечному мраку
в замогильных бесплодных глубинах!
Та вода, что не видела солнца,
что ни петь не умеет, ни плакать,
что родилась немой и безвестной,
что слепой остается рабыней!

Как она, никому не известны,
как она, погруженные в тени,
в закоулках души протекают
нашей внутренней жизни потоки.
Кем изведан ваш ход прихотливый?
Кем измерено темное русло?
Много ям и подводных ловушек
наши воды немые скрывают.

А открой вам дорогу на волю,
вы бы вышли столбом белопенным,
что, бурля и сверкая на солнце,
выше сосен и кедров взлетает!..
не увидеть вам света дневного…
И блуждают, как прежде, во мраке
нашей внутренней жизни потоки.