ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКА

Если б я думал, что отвечаю человеку,
Который когда-нибудь сможет вернуться на землю,
Это пламя не дрожало бы.
Но так как никто, как я слышал,
Никогда не вернулся из этих глубин,
Я отвечаю тебе, не боясь бесчестия.

                     Ад. Песнь 27, ст. 61-66

Что ж, пошли, вы да я,
В час, когда на небе вечер разлегся,
Как на столе пациент под эфиром.
Что ж, пошли по пустынным кварталам,
Убежищам беспокойно бормочущих ночей,
В дешевые номера, что сдаются "на ночь",
В усыпанные устричными раковинами пивные.
Улицы тянутся, как надоевшие доводы,
Коварно крадутся от дома к дому,
Ведут к проклятому вопросу...
Ох, не спрашивайте: какому?
Пошли, навестили, кого следует.

По комнатам женщины – туда и назад –
О Микеланджело говорят.

Желтый туман чешет спину о стекла,
Желтый дым трет о стекла нос,
Черной ночи углы зализаны,
Он медлит в канаве, он в лужу врос,
Сажа труб его обволокла,
Он залез под балкон и оттуда прядает,
Но заметив, что октябрьская ночь тепла,
Вокруг дома свернулся и засыпает.

И в самом деле: есть еще время
Туману желтому красться вдоль домов,
Почесывая спину о выступы углов.
Есть еще время, есть еще время,
Для встречи новых лиц создать себе лицо,
Есть время и убить, и вновь создать,
Есть время для трудов и дней тех рук,
Что пред тобой вопрос на стол роняют,
Час – для вас, и час – для нас,
И час для тысячи шатаний,
Для тысячи смотрув и пересмутров, –
Пока не взял я в руки чашку и печенье.

По комнатам женщины – туда и назад –
О Микеланджело говорят.

И в самом деле: есть еще время
Спросить себя: Посмею я? Посмею?
Успею повернуться к ним спиной
И – вниз по лестнице, сияя плешью.
("Однако, как он облысел!")
На мне пиджак, воротничок тугой
И галстук – скромный, но с булавкой.
("Однако, до чего же он похудел!")
Посмею ль я
Обеспокоить космос?
Одной минуты мне довольно
Для всех смотрув и пересмутров. Но миг всё вновь перерешит
Затем, что я их всех познал, да, всех.
Познал утра, и вечера, и ночи,
Я вымерил кофейной ложкой жизнь,
Познал их голоса и смех
Под музыку, игравшую за стенкой.
Но как мне приступить?

И я познал глаза, познал их все,
Взгляд пристальный, одновременно с фразой,
Когда я сформулирован, дрожу,
Булавкою проколот и приколот на обоях.
Но как начать?
Как выплюнуть окурки прошлых дней?
И как мне приступить?

И я познал объятья рук, их всех,
Тех голых рук, предплечья и запястья
(Под лампой в смуглом, ласковом пушке).
Что это, кажется, духи
Меня заставят отступиться?
Тех рук, что вдоль стола лежат иль кутаются в шаль...
Что ж, значит, приступить?
Но как начать?

Сказать: я в сумерках по улицам бродил
И всё смотрел, как дым летел из трубок
Курильщиков, с тоской глядящих в окна...

Родиться б мне шуршащими клешнями,
Скребущими по дну морей безмолвных,
А день, текущий в вечер, мирно дремлет,
Разглаженный изящными руками.
Заснул... устал... А может, притворился?
Разлегся здесь он между мной и вами.
Так как же? После чая и пирожных
Собраться с духом? Вызвать кризис?
Но несмотря на то, что я молился, каялся, постился,
И видел голову твою (и плешь!) на блюде, –
Я не пророк. Да это и не важно.
Я видел мин ущерба своего величья:
С усмешкой Страж Дверей мне дал пальто.
Так – коротко сказать – я испугался.

В конце концов, игра навряд ли стоит свеч!
И после всех варений и печений,
Средь серебра, фарфора, разговора
О вас и обо мне – игра не стоит свеч.
Не стоит, отстранив все темы,
Сжать космос в мяч
И покатить его к проклятой теореме,
Сказав: "Я – Лазарь воскрешенный,
Пришел поведать обо всем, что видел там", –
Когда она, разлегшись на подушках,
Проговорит: "Совсем не то. Как жаль!
Совсем не то, чего я так хотела".

В конце концов, игра навряд ли стоит свеч!
Не стоит свеч игра после закатов,
И тех дворов, и мокрых улиц, после
Всех книг прочитанных, и чашек чая,
Скользящих по паркету шлейфов и так далее.
Немыслимо сказать, что я хочу сказать!
А весь чертеж – рисунок нервной сети
Моей – отбросил на экран фонарь волшебный.
Игра не стоит свеч, когда она,
Разлегшись на подушках, сбросив шаль,
Смотря в окно, вдруг скажет: "Нет, не то. Как жаль!
Совсем не то, чего я так хотела".

Нет, я не Датский принц, я не хотел им быть.
Я на вторых ролях, один из тех,
Кто двинет действие, начнет явленье,
Даст Гамлету совет. Нетрудно это.
А он и рад, что пригодился в дело.
Он аккуратен, вежлив и приличен.
Он полон важных слов, немного туп.
Порой – сказать? – слегка комичен.
Порой – почти что Шут.

Старею я... Старею...
Не заказать ли брюки покороче?

Не сделать ли пробор? А можно съесть мне персик?
Надену белые фланелевые брюки и пойду гулять на берег.
Я слышал, как русалки пели песнь друг дружке,
Но, думаю, едва ль они пропели б мне.

Я видел, как они верхом на волнах
Неслись, расчесывая пряди волн седых,
Летящие по ветру пеной из черной тьмы.

Бродили долго мы по дну морей,
У дев морских в венках из красных водорослей,
Пока людские голоса не разбудили нас.
И тонем мы.

ПОЛЫЕ ЛЮДИ

– Барин Курц, он помер.

                     Д. Конрад

– Подайте старому пугалу!

1

Мы полые люди,
Набитые чучела,
Сошлись в одном месте, –
Солома в башках!
Шелестят голоса сухие,
Когда мы шепчемся вместе,
Без смысла шуршим,
Словно в траве суховей,
Словно в старом подвале крысы большие
По битым стеклам снуют.

Образ без черт. Тень без движенья.
Бесцветность. Бессилие. Паралич.

Вы, что с глазами открытыми
Перешагнули, не дрогнув,
В иное Царство смерти,
Помяните нас (если вспомните):
Мы не сильные духом погибшие,
Мы полые люди,
Соломой набитые чучела.

2

Те глаза, что не смеют сниться,
В сонном царстве смерти
Мне не являются:
Там глаза отражены снопом лучей
На сломанной колонне,
Там шумят деревья,
Там голоса
Летят по ветру песней
Торжественно и далеко,
Как падающая звезда.

Не позволяйте мне приближаться
К сонному царству смерти.
Дайте мне носить
Подобающую здесь одежду:
Рыбий мех, вороньи перья, палка с перекладиной, –
В чистом поле пугалом стоять:
Куда ветер – туда и я!
Не пускайте меня,
Не пускайте на последнее свидание
В сумеречное царство.

3

Эта страна мертва.
Это – колючек и кактусов страна.
Здесь каменные стоят изваянья,
Здесь к ним подняты мертвые руки,
Умоляющие о прощении
Под мерцаньем летящей звезды.
А бывает в ином царстве смерти,
Что проснешься один,
В час, когда
Весь трепещешь от нежности,
И готовы уста целовать другие уста,
А только бормочут молитвы разбитому камню?

4

Глаза не здесь.
Здесь нету глаз,
В этой долине мертвых звезд,
В этой пустой долине
Лежат разбитые кости наших погибших царств.

В этом последнем месте встреч
Мы ощупью ищем друг друга,
Избегаем слов
На берегах вспухающих рек.

Без глаз. Разве только
Вернутся глаза,
Как вечные звезды,
Как вечная роза
Сумеречного царства смерти?
– Единственная надежда
Опустошенных!

5

"В нашем садочке
Много колючих кустов.
Мы водим там хороводы.
Утром, в пять часов".

Между идеей
И действительностью,
Между намереньем
И поступком
Падает тень.
Яко Твое есть Царство.
Между замыслом
И созиданием,
Между переживанием
И ответностью
Падает тень.
Жизнь очень длинна.
Между желанием
И соитием,
Между порывом
И существованием,
Между сущностью
И возникновением
Падает тень.
Яко Твое есть Царство.

Яко Твое...
Жизнь очень...
Яко Твое есть...

"Так пришел конец вселенной,
Так пришел конец вселенной,
Так пришел конец вселенной, –
Да не с громом, а со всхлипом!"

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОЛХВОВ

"Ледяные ночи – наше шествие.
Холодней ночей не бывает в году.
Долог был путь, наш путь в непогоду,
В ветер, в буран, по темным дорогам,
В самое сердце зимы".
Злые верблюды отшибли копыта,
Упрямо ложились в тающий снег,
Мы жалели о днях солнечного лета,
О дворцах, садах, теплых ступенях,
О ласковых девах, несущих шербет.
Погонщики ругались, ворчали, уходили,
Требовали женщин, вина.
Гасли наши костры. Куда было деться?
Города были грозны, села враждебны,
Деревни грязны и вороваты.
Трудно нам было. А под конец
Мы стали двигаться и днем, и ночью,
Спали урывками, и сквозь дремоту
Слушали: гудят кругом голоса,
Говорят, что это безумие.

И вот на рассвете мы сошли в долину
Сырую, теплую, где пахло весной.
Там прыгал ручей, стучала мельница,
На фоне низкого неба стояли три дерева
И куда-то проскакал старый белый конь.
Мы вошли в трактир, завитый виноградом,
Шестеро кости метали, и пусты
Были мехи, что валялись тут же.
Никто ничего не знал. Мы тогда
Продолжали наш путь и к ночи явились.
(Как говорится: все были рады).

Это было давным-давно, но я помню.
Я опять пошел бы той же дорогой,
Но решив сначала вот этот вопрос,
Да, вот этот вопрос: вело нас по свету
В Смерть или в Рождение? Там было Рождение,
Я думал, что они не похожи. Рождение то
Стало страшною, горькою смертью для нас. Нашей смертью.
И вот мы вернулись к себе, в наши Царства,
Но здесь нам нет места средь старых законов,
Меж чуждых людей, что цепляются за своих богов.
И я хотел бы умереть вторично.