НИКОЛАЙ СТЕФАНОВИЧ
1912-1979, Москва
“Стефанович был актером. В 1941 году он дежурил на крыше Вахтанговского театра, когда в него угодила фашистская бомба, стал инвалидом. Занялся переводами. Виделся и переписывался с Пастернаком, Эренбургом...”, – пишет Е. Евтушенко о Стефановиче в антологии “Строфы века”. Однако во времена работы над "Строфами” ни Евтушенко, ни составитель “Строф века-2”, тогда бывший редактором, не знали о жуткой находке, сделанной Виталием Шенталинским в архивах Лубянки: именно по доносу Стефановича 21 апреля 1947 года был арестован великий писатель Даниил Андреев, а следом – еще более двадцати человек. А. И. Солженицын пишет в романе “В круге первом”: “Сын Леонида Андреева Даниил написал роман и собрал два десятка друзей послушать его. Литературный четверг в стиле девятнадцатого века... Этот роман обошелся каждому слушателю в двадцать пять лет исправительно-трудовых лагерей". Именно такой версии придерживался сам Даниил Андреев, говоривший, что простил Стефановича: тогда, в начале сорок седьмого, он дал почитать свой роман “Странники ночи” единственному человеку, больному и тщедушному своему другу. Друг отнес роман прямиком на Лубянку. И в тамошних архивах есть доносы Стефановича далеко не на одного Даниила Андреева, и подписаны они не “кликухой”, а подлинным именем автора, что более чем странно. Ответ, возможно, отыскивается на страницах того же романа Солженицына: “...всех сербов, оставшихся в Союзе, или загоняли в антититовское движение, или сажали в тюрьму”. Стефанович по происхождению был сербом, перед ним, очевидно, стоял тот же выбор, но много ли пользы мог принести актер-инвалид антититовскому движению? Власти нашли для актера иную роль. Старые лагерники говорят, что собственной фамилией заставляли расписываться лишь тех, кого намеревались использовать в качестве свидетелей на открытом процессе. Во время процесса Андреева Стефанович, впрочем, был болен. Где правда? Я был немного знаком со Стефановичем в 70-е годы, однажды был на его творческом вечере, говорил с ним о переводах из Верлена, часть которых появилась в первом послевоенном издании (1969), хотя цикл переведен не полностью. “О мертвых только правду” (Вольтер), и Стефановича из литературы тоже не выбросишь. Однако в самих его переводах нет-нет да и проскальзывает такая жуть, что хочется отшатнуться и не смотреть в бездну.
ЯРОСЛАВ ВРХЛИЦКИЙ
(1853-1912)
ВЕРЕЩАГИН
Кресты и черепов нагроможденье
Приводят многих в ужас и в смятенье.
Но прав художник, и в грядущем веке
Он тот же страх пробудит в человеке.
О краски мщенья, гнева и печали,
Как эту кисть они обогащали!
Нас вечное проклятье покарало,
И после Данте, после Ювенала
Здесь новый судия встает пред нами,
Бичующий суровыми речами.
Они доступны всем без объяснений.
И человечества сердцебиенье
Твердит о милости, о правосудье...
Смотри: в сугробах умирают люди, –
Страданья их безбрежней океана...
О человечество, стопой титана
Шагая сквозь века к величью духа,
Ты к собственной беде осталось глухо.
На жертвы ты готово, но, однако,
Стряхнуть не можешь с шеи вурдалака.
Он кровь твою сосет, от этой крови
Земля влажна и небо всё багровей.
Война – и всё бессильно перед нею...
Кисть грозная! Какую эпопею
Костей и крови ты создать сумела!
Да, люди, здесь достигли вы предела:
В эпоху потрясающих открытий
Свою погибель вы в себе плодите.
И лишь художнику дается сила
Сказать, что это слезы крокодила
Роняет гуманизм, что лживы эти
Больницы, школы, храмы – всё на свете.
Плоды наук – чего они достойны,
Когда бушуют варварские войны!
ГОМЕР
Ему бы на Олимпе воцариться!
Он солнцем стал, Орфей же был зарею.
Его стихи ворвались в мир стрелою,
Как буйный конь, как ветер или птица.
Что нам Улисс! Что нам иные лица –
Ахилл, Терсит, что Андромаха, Троя,
Земля и небо, грозный грохот боя,
Что королей преступных вереница!
Героев тех поток неиссякаем,
Но без певца они исчезли б где-то, –
И о богах мы у него читаем.
Они нетленны лишь в строках поэта.
Героям он раскрыл бессмертья двери, –
И каждый век найдет себя в Гомере.
ПЕТАР ПРЕРАДОВИЧ
(1818-1872)
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
Страшный день! Ты черною страницей
Пребываешь в памяти моей
Посреди беспечной вереницы
Самых светлых, самых ясных дней.
Эти дни прозрачны для очей,
Только сквозь тебя нельзя пробиться, –
Ты гранита черного мрачней,
Всех надежд холодная гробница.
В этот мир я сброшен, как в тюрьму,
Черной бурей из страны надзвездной.
Смерть желаньям, радостям – всему...
Предо мной – бесформенная бездна,
И мечты, стуча клюкой железной,
Ковыляют, уходя во тьму...