На главную страницу

ОЛЬГА ПЕТРОВСКАЯ

1902, Чита (?) — 1988, Химки

Жизнь ее известна достаточно отрывочно. Родилась на Дальнем Востоке, училась между 1919 и 1922 годами в Институте Народного образования, занималась в историко-литературном кружке у М.К. Азадовского вместе с будущим мужем Владимиром Силловым (1901–1930). После переезда в Москву включилась в литературную и художественную жизнь, была знакома с Асеевым, Маяковским, Брюсовым, Пастернаком, в эпизодической роли появилась в фильме Эйзенштейна «Стачка». В 1930 г. муж Петровской был арестован ГПУ и расстрелян; она пыталась покончить с собой, затем переехала вместе с сыном в Ленинград, где благодаря Азадовскому устроилась в фольклорную секцию Пушкинского дома. Благодаря содействию Пастернака и Давида Бродского ей поручили переводы с английского; самая известная ее публикация – в «Антологии новой английской поэзии» (1937). Затем на протяжении долгого времени никаких сведений о ней нет. В 1970–1980-х гг. опубликовала три мемуарных очерка и выступила составителем и соавтором книги воспоминаний об Асееве.


МЭТЬЮ АРНОЛЬД

(1822–1888)

ПОКИНУТЫЙ МЕРМАН

Милые дети, давайте уйдем,
Вернемся вниз, в глубину.
Уж братья с залива зовут меня в дом;
Уж ветер крепчает и гонит волну;
Соленым теченьем уносит ко дну;
Вот кони седые встают на дыбы,
Топочут и рвутся и ржут из воды.
Милые дети, давайте уйдем
Этим, этим путем.

Уходя, еще раз ее позовите,
Еще раз пошлите привет.
Криком знакомым ей память верните:
«Маргарет! Маргарет!»
Мил и дорог голос детей
(Позовите еще раз) ушам матерей.
Голос детей неистов и звонок:
Она придет, если плачет ребенок.
Позовите и уходите потом
Этим, этим путем.
«Мама, остаться нельзя нам, мы ждем.
Лошади бьются, терпенья в них нет,
Маргарет! Маргарет!»

Уйдемте отсюда, милые дети,
Звать ее больше не надо.
Лишь взглянем на берег, где город, где ветер,
Где серая церковь в ограде.
Хотя б вы стонали день напролет,
Больше она не придет.
О дети мои, вчера ли то было,
Сладостный звон проплывал над заливом,
Мы в наших пещерах его уловили,
Серебряный звон над волной говорливой,
То колокол пел над прибоем бурливым.
В песчаных пещерах, глубоких и свежих,
Все ветры затихли; и, вспыхнув, чуть брезжит
Мерцающий свет и тонет в тени,
И травы колеблет теченье струи.
Там илистых пастбищ огромны просторы,
Там бродят по дну обитатели моря,
Там в кольца тугие свиваются змеи
И, радуясь влаге, панцири греют,
Там большие киты плывут,
Глаз не смыкая, плывут... И плывут
Вокруг света, не зная причала.
Та музыка, как и когда зазвучала?
Вчера ли было тому начало?

(Еще позовите.) Вчера ли то было,
Что детям своим она изменила?
В морской глубине стоял трон золотой,
Где мы сидели единой семьей.
И гребнем по светлым кудрям проводя,
Лелеяла мать меньшое дитя.
Как вдруг услыхала звон отдаленный
И взор подняла на зеленые волны,
Вздохнула и прошептала печально:
"Мне нужно на берег к своим торопиться,
В серую церковь, чтоб с ними молиться,
Сегодня все празднуют вечер пасхальный.
А я с тобой гублю свою душу!"
«Любимая! выйди сегодня на сушу,
Молитву скажи, как требует вера, -
И снова вернись к нашим добрым пещерам».
Она улыбалась и вышла с прибоем.
О дети, вчера ли случилось такое?

О дети, мы долго одни оставались?
Младшие плакали, волны вздымались.
«Молитва длинна в человеческом мире, -
Сказал я. – Идем!» – и нас вынесло море.
Мы берегом шли, песчаной равниной,
Меж белых домов, цветущей долиной,
Улицей узкой, дорогой мощеной,
К серенькой церкви на холм отдаленный.
Шепот молящихся там услыхали,
Ему на холодном ветру мы внимали,
Взошли на могилы, дождями изрытые,
Прильнули к оконцам храма закрытого.
Сидела она у колонны высокой.
«Любимая! Тише! Мы так одиноки!
Ты видишь, мы здесь, о Маргарет,
Волнуется море, покоя нам нет».
Но она на меня не оглянулась,
В молитвенник молча она уткнулась.
Возглашает священник, и заперта дверь.
Дети, пойдемте, ни звука теперь.
Прочь уходите, ни звука теперь.

Вниз, вниз, вниз,
Вниз, в глубину морскую...
В городе шумном у прялки она
Песню поет и ликует.
Вот ее песня: «О счастье! О слава!
Улице шумной и детской забаве,
Святому добру и колоколам,
Благословенным солнца лучам,
Служителю храма и прялке моей
Пою я о счастье людей!»
Восторгом великим напоена,
Жизнь восхваляя, поет она.
Но вдруг затихло ее колесо,
И выпал из рук суетливый челнок.
И пристальный взгляд упал на песок
И дальше скользнул над морем,
И тяжек был вздох и глубок,
И были в нем скорбь и горе.
И туманит печаль глаза,
И большая упала слеза.
И снова нет ей отрады,
И грудь надрывается стоном протяжным:
О блеске волос малютки-наяды,
О глазах холодных и влажных.
Ступайте, ступайте, дети!
Ступайте отсюда прочь!
Злее, холодный ветер,
Огни зажигает ночь.
Ветер ворвется в двери;
Очнется она от снов,
Услышит рычание бури
В грохоте грозных валов.
Увидим и мы над собою
Ревущий водоворот,
Жемчужные мостовые
И янтарный свод.
И песню споем: «Приходила
Смертная к нам,
Но она изменила
Навсегда морским королям».

А в полночь, когда над заливом
Чуть слышно скользит ветерок,
И падает в тихие воды
Серебряный лунный поток,
И воздух струей ароматной
Плывет от прибрежных ракит,
И тень грядой непонятной
От скал на песке лежит, -
Тогда мы неслышной гурьбою
На белую отмель спешим.
И плещется море в покое,
И берег сверкает в тиши.
И смотрим, взобравшись на дюны,
На город, на церковь, на все
Заснувшее в мире подлунном
И с песней уходим на дно.
«Тоскует здесь верный любовник –
По жестокой подруге своей,
Покинувшей вероломно
Одиноких морских королей».

ДЖОН ДЭВИДСОН

(1857–1909)

ИГРАЙ, ФЛЕЙТИСТ

Померкшие топки стынут в цехах,
Наковальни усталые спят.
Вниз по дороге на всех парах
Топочет чумазый отряд.
Флейтист, играй! Труби шабаш!
Хоть мы измаялись с утра,
Труби веселый отдых наш,
Мы спляшем еще раз!
Смирно станки стоят в узде.
Колесам вертеться нет мочи.
Коклюшки и шпульки притихли везде.
Кончился день рабочий.
Флейтист, играй! Да веселей!
На отдых дай сигнал!
Пляшите, девушки, живей,
Хоть всяк из нас устал!
Дым, духоту, копоть и грязь
Наш праздник порой освежает, —
Даже теченья и тучи не раз,
И ветры — в пути отдыхают.
Играй, флейтист! Зови покой
И пой луны сиянье!
И солнца пламень золотой
Расплавь в своих звучаньях!
Пусть мы унижены всех сильней, —
Ликует восторг полнокровный
Девушек, юношей, жен и мужей,
Отцов, матерей и любовников!
Тише теперь! Нежней и чудесней,
Мягче играй, флейтист!
Пой про любовь прекрасную песню
Так хорошо, чтоб до слез!
Безвестны, как звезды сонмища млечного,
Развернуты в небе над миром,
Мы — силой огромны и бесконечны, —
Вселенной винты и шарниры!
Ночи и дни! Дни и ночи
Песнь раздается у нас!
Радость и труд!
Знает рабочий
Жизни великий приказ!
Померкшие топки стынут в цехах.
Наковальни усталые спят.
Вниз по дороге на всех парах
Топочет веселый отряд.
Флейтист, труби, да поживей, —
Усталость будет шуткой!
На отдых наш веселье лей
В свободную минутку!

ГИЛБЕРТ КИТ ЧЕСТЕРТОН

(1874–1936)

ПЕСНЬ ПОРАЖЕНИЯ

Ломается фронт, и оружия нет,
Поле осталось у лордов с лакеями;
Я грудью вдыхаю гром и рассвет,
И все в моем сердце опять молодеет.
«Довольно» — сказали вожди, но я думал иное;
«Мир» — возгласили пророки, но миру не быть;
Пока нет свободы — не будет покоя,
И войны — все хуже, коль их не изжить.
Но старые реют знамена, и старые бьют барабаны,
Как было тогда, на заре моих лет;
Я нашел свое сердце на поле брани,
Я нашел свою юность в войне без побед.
Мы с миром боролись за дело свободы,
Наша радость не только в победе.
Познавая друг друга на поприще трудном
Состязались мы долгие годы.
И я грежу о днях, когда труд был случаен,
И в карман попадало не много монет,
Когда были мы злы, и бедны, и отчаянны,
И горды, свое имя узнав из газет.
И они побеждали, а мы распылялись,
Когда Дьявола псы устремились на золото,
У народа безвинного мир отнимали,
Когда все во мне было так молодо.
Когда темные люди лапы свои
Наложили на жезл Британии,
Когда, стиснув свой меч, африканской земли
Погибала республика ранняя.
Ибо лордам таких ни купить, ни продать,
Непокойно им, если идет все на лад,
Их речей не забыть, их нельзя заглушить.
Повстречались тогда наши души и ад.

И по-старому все; тарахтенье пустое,
На саженных страницах Ничтожества лик;
И торгаш, что, в негодованье святое
Обрядясь, искажает ярости крик.
Вера бедных робка, и смутна, и неясна,
И продажна богатого гордая честь.
И маршалов Англии избранники властные,
Из «Дейли Мейл» рекламы двуногая весть.
Скряга тот, кто не смеет давать, кто пресыщен;
Но кто слаб и не смел ошибаться — силен.
И тогда, как Столица Труда стала нищей,
Я в седле своем песни бренчу перезвон.
Мы боролись за дело всемирной свободы,
Наша радость не только в победе,
И, как брата знал Каин, неразгаданных тайн
Нет: для них и для нас — для народа.