ИГОРЬ РОМАНОВИЧ
1908 – 1943, лагерь под Рыбинском
В автобиографии для ГИХЛа Романович указал: «Сын городской учительницы, мещанки Минской губернии». В 1926 г. окончил 2-й Московский промышленно-экономический техникум по банковскому отделению, в 1930 г. – Высшие государственные литературные курсы при I МГУ: циклы стиха, прозы и художественного перевода (английская мастерская И.А. Кашкина). Учебу совмещал с работой переводчиком, рецензентом, библиотекарем-референтом, в том числе в редакции «Литературной энциклопедии». С 1928 г. работал в ГАХН: сначала при Кабинете теоретической поэтики, затем в группе по современной западной литературе под руководством М.В. Эйхенгольца. Один из первых русских переводчиков Голсуорси и Джойса. Почти единственный среди "кашкинцев" поэт-переводчик (прочие были заняты исключительно прозой): множество его поэтических переводов находим на страницах "Антологии новой английской поэзии" (Л., 1937). Арестован 2 ноября 1937 года; почти сразу была арестована и его жена, Елена Вержболовская (1904–2000), о которой вспоминает Е. Гениева: ""Его ведь арестовали из-за Джойса", – почти выдохнула тетя Леночка". Романович был приговорен к десяти годам лагерей, Вержболовская – к восьми, однако через три года ей чудом удалось освободиться. От Романовича из лагеря приходили письма, поэтому дата его смерти (в отличие от других, сообщаемых КГБ) может считаться подлинной.
ДЖЕРАРД МЭНЛИ ХОПКИНС
(1844–1889)
СВИНЦОВОЕ ЭХО
Неужели нигде, никогда и никто не найдет эту цепь, или сеть, или клетку,
иль ключ заключить, запереть, задержать, заковать
Красоту, удержать красоту, красоту, красоту… чтоб она не исчезла?
Неужели нельзя эти складки, глубокие складки разгладить, прогнать
Их с лица? Отогнать, отпугнуть этих слуг и посланцев, послушных посланцев
седин?
Нет, нельзя, о, нельзя, нет, нельзя, и не ложь,
Что недолго ты будешь такой, как теперь, в красоте:
Улетит, отцветет – всё равно, не вернешь;
О, пощады не жди, отрекись и отчайся,
В отреченьи, отчаяньи – мудрость, затем что нельзя
Отогнать от себя
Старость, старости знак – серебро седины,
И глубокие складки, морщины, томление смерти томительней смерти,
свивание савана, в черной могиле могильных червей, и тление тела;
О, рыдать начинай: нет ключа, нет возврата,
Всё равно - не вернешь, всё равно – все равны,
И ни радости нет никому, ни пощады,
И пощады не жди, не жди, не жди.
ТОМАС ЭРНЕСТ ХЬЮМ
(1883–1917)
ОСЕНЬ
Осенний вечер стал прохладней;
Я вышел погулять.
Румяная луна стояла у плетня,
Как краснорожий фермер;
С ней говорить не стал я, только поклонился.
Кругом толпились щупленькие звезды,
Похожие на городских детей.
НАД ДОКОМ
В полночный час над тихим доком,
В снастях запутавшись, высоко
Висит луна. А подойдешь поближе -
Воздушный шар, забава ребятишек.
НАБЕРЕЖНАЯ ТЕМЗЫ
(Фантазия опустившегося джентльмена
в холодную, ненастную ночь)
Когда-то в хлипких скрипках черпал я экстаз,
В сверканьи каблучков по тротуару.
Теперь я вижу,
Что существо поэзии – тепло.
О Боже, опусти пониже
Изъеденное звездной молью одеяло,
Чтоб дождь и холод спать мне не мешали!
СЕСИЛ ДЕЙ ЛЬЮИС
(1904-1972)
* * *
Не жди, чтоб вновь вернулся феникс-час,
Тройное небо, жалобы голубки;
Внезапен дождь, и сердца тишину
Заколдовал жестокий свет заката.
Вернется радость к нам тропой сожженной,
Горящий час бросает всюду свет,
И крови жар в знакомых жестах стынет.
Жди лучших дней, жди сердца полноты.
Пойми, любимая, – теперь конец
Орла паренью, жаворонка взлетам;
Весна проходит, скоро первый зной;
Нахмурил тучи грузный горизонт.
Впивай росу. Насильем мирным вспухни.
Расти как туча. Форму принимай.
Полей прекрасно племя – ты рождаешь;
Листвяный куст, он тоже плод таит.
УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН
(1906–1973)
* * *
Что у тебя на уме, мой кролик?
Разве мысли, как перья, в смерть растут?
Это любовь, или крадется жулик,
Или кража со взломом, или план растрат?
Глаза распахни, моя услада,
Руками рвись бежать от меня,
Жестом знакомое вновь исследуй,
Встань на закраине теплого дня.
Подымись в урагане огромным змеем,
Птиц распугай и воздух затми,
Хлынь на меня грозным прибоем,
Сердце мое страхом возьми.
* * *
Хлопки литавр и ликованье скрипок
Среди торжеств встречают грозным тушем
Из темных туч явленье лика предка,
Чтоб подхалимского не слышал смеха
Поросших мохом маний щелкоперов,
Болтливых в час, когда рек русло сухо.
Твой лик я вижу, и в хвалебном гимне
Зари мой выбор голос духа славит,
Пробившийся сквозь корни трав и камни.
Страх, отведя в сторонку, даст совет:
"Чтоб победить ее, нам явного врага,
Достаточно в глаза ей не смотреть".
Но в осажденном городе нет мира:
В проулках слухи, речи на углах
Вдали от патрулей враждебных армий.
И чувства ищут выход, одеваясь
В одежды ветхих образов и слов:
Исканье неколеблемых устоев –
Так коршун камнем на добычу канет;
А слезы, соль для непослушных снов, -
Так океан волнуется, лунатик;
И вопль отчаянья в глазах без век:
"Не золотой, серебряный… скорее
Массивный, мрачный ледниковый век".
ЛУИС МАКНИС
(1907–1963)
БОЛЬШИЕ ОЖИДАНИЯ
Мы кусали жизнь, как незрелую сливу,
Мы играли с ней, были счастливыми,
Прощупав руками звездные пути;
Чего ж нам осталось ждать впереди?
Не сумерки богов, а четкий рассвет;
Серый кирпич, и о войне кричит газетчик.