СЕМЕН КИРСАНОВ
1906, Одесса – 1972, Москва
Виртуоз игры словами, даже скорее “игры в слова”, равного которому – за возможным исключением Николая Моршена – русская поэзия не знала. Порою он играл и в перевод, передавая строки Верлена – не значением, но звучанием в сходных (даже по смыслу) словах; что-то подобное попытался много позднее сделать с Пушкиным Набоков, а у Кирсанова из этой строки вышло: Лес окрылен, / Веером – клен, / Дело в том... Из такого поэта мог бы развиться чрезвычайно интересный переводчик, в мире полно поэтов, при передаче которых важнее звук, чем смысл, – но эпоха теоретизировала, требовала то “ознакомительного перевода”, то “передачи субститута мысли”, пыталась в стиховедческой борьбе отличить дольник от паузника, по любому поводу клянясь именем Маяковского. Но Маяковский, по слухам, знавший грузинский язык, переводу внимания не уделил. Не вышло из перевода ничего интересного и у его учеников, в том числе, за редкими исключениями, и у Кирсанова.
ЮЛИУШ СЛОВАЦКИЙ
(1809-1849)
ИЗ ПИСЬМА ИЗДАТЕЛЮ
Перед взором еще живы
Храмы, пальм широких взмахи,
Тир, Каир, Солима, Фивы,
Мой Евстахий.
Голова еще в тумане,
В ней живут морские страхи,
Вой гиены, льва рычанье,
Мой Евстахий.
Нет, привыкну нелегко я
К крыше, где воркуют птахи,
После пальм, шатров и зноя,
Мой Евстахий.
Но ты запах книг прибавишь
К аромату на кустах и
От тоски меня избавишь,
Мой Евстахий.
Буду рад напоминанью,
Что есть родина и ляхи,
Неустройство, грусть, метанья,
Мой Евстахий.
Напиши мне, как проводят
Время наши вертопрахи?
Пишут что? С кем шашни водят?
Мой Евстахий.
Им достались листья лавров
С звоном литер типографий –
Пока я глазел на мавров,
Мой Евстахий.
Год я брел по Колизеям,
Сципионы где и Гракхи.
Пусть о том поют "Te Deum",
Мой Евстахий.
Но, клянусь тебе Тифоном,
Богом Пта в песчаном прахе –
Я вмешаюсь в антифоны,
Мой Евстахий.
И, клянусь богиней Хатор,
Той, которой служат свахи, –
Брошусь в бой, как гладиатор!
Мой Евстахий.
МИРОСЛАВ КРЛЕЖА
(1893-1981)
ЧЕРТОВ ДЯДЯ
Батькин брат, маткин брат –
бредут бабы из церквиц.
Ох, и щиплет ветер лица,
ногти могут отвалиться,
ведь мужик без рукавиц.
Санный путь блещет,
искрами трепещет,
заяц мамку ищет,
ветер снегом хлещет.
Батькин брат, маткин брат.
Нищий стукает трикрат
в черные воротца,
просит, как ведется,
ради Валтасара
и черного царишки, –
и волхва Гаспара, –
дайте крейцеришко!
За печкою Пасха,
сочельник на щепках,
варится колбаска,
голубцы да репка.
Батькин брат цап да хвать,
ни печеночной начинки, ни грудинки
не бывать.
А голым быть, как гол стручок,
в хлеву, где ослик и бычок,
как печь в избе, как скотский вздох,
босым, как пара босых ног,
владеть одной лишь палкой нищей,
смотреть, как месяц в небе рыщет,
жить как портянка из тряпья,
в лохмотьях, ежась и хрипя,
жить как бродячий жалкий пес,
безродный, нищий, всем неведом,
его хватает каждый пес,
за ним шагает стражник следом,
он шлюхи сын, забит, убог,
его с рожденья проклял Бог,
черт его дядя, батькин брат,
маткин брат.