ВАЛЕНТИН БЕРЕСТОВ
1928, Калуга – 1998, Москва
“Вчера был у меня Валя Берестов и читал мне наброски из своей записной книжки. Книжка крохотная, он носит ее в кармане штанов – и какие в ней шедевры талантливости. Я на радостях написал его матери Зинаиде Федоровне в Калугу большое письмо о том, что в его очерках виден и зрелый, безупречный, безошибочный вкус, и зоркий проникновенный талант..." – это запись Корнея Чуковского от 22 апреля 1946 года, и если выписывать все похвалы Чуковского восемнадцатилетнему Берестову, то на стихи не останется места. В справочниках Берестов числится как “поэт, литературовед, археолог”, перечислять все грани его дарования – тоже только место изводить. Переводческая муза Берестова – однолюбка: всю жизнь он переводил детские и не очень детские – стихи бельгийца Мориса Карема, полностью собранные только единожды – в специальном номере московской поэтической газеты “Константа”. Другая известная переводческая работа Берестова – стихи франкоязычного мадагаскарца Ранаиво.
МОРИС КАРЕМ
(1899-1978)
МИЗАНТРОП
На людей смотрел он из-за шторы.
Все спешат, конца толкучке нет.
Тот кивнет, тот вступит в разговоры
На улыбку встречного в ответ.
"Как ничтожно всё! Как преходяще!
Праздники и будни так мелки!" –
Он шептал себе, глаза тараща
На букеты, шарики, флажки.
Годы шли. Вселенная немая
Продолжала вечный свой полет.
И всё так же, шляпы поднимая,
Кто в беседу вступит, кто кивнет.
Моря, неба синие просторы.
Краткой жизни близится предел.
На того, кто смотрит из-за шторы,
Кто-то вдруг печально поглядел.
ЖЕНА РЫБАКА
Он вышел утренней порой.
Она с порога вслед глядела.
Над набережною сырой
Метался ветер оголтелый.
Вернулась в теплый дом она,
И от испуга сердце сжалось:
Ведь фотография одна
В их зеркале не отражалась.
Портрет супруга, как во сне,
Исчез из зеркала. Однако
Как прежде в рамке на стене
Сидит рыбак, а с ним собака.
А в зеркале портрета нет,
Ни рыбака, ни пса. Как странно!
"Рыбак мой, где ты?" А в ответ
Неясный возглас из тумана.
Она выходит на порог.
Пес надрывается от лая.
А ветер воет, валит с ног,
С деревьев листья обрывая.
НОВОЕ ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО АНТОНИЯ
Вдруг сами разбились тарелки
И выскочил гвоздь из стены,
На ложе распутной жены
Звал вкрадчивый голос. Как мелки
Проделки шута-сатаны!
Вот ножки стола заскрипели
И к двери направился он.
И кресла в углу засвистели,
И с топотом двинулись вон,
Смеясь и танцуя вприсядку,
На лестничную площадку.
Ну, это уж слишком! К порядку
Хотел их Антоний призвать,
Но молча затеплил лампадку
И начал молиться опять.
ЖИЗНЬ
Он шел тропинкою над склоном
И встретил Жизнь в саду зеленом.
Как мы, не ведая беды,
Она в саду рвала плоды.
И так беспечно хохотала,
Что даже птиц не слышно стало,
Хоть птицы, спутницы ее
Так звонко пели про свое.
А Смерть, бледна, в одежде белой
Под той же яблоней сидела,
Держа корзину, чтоб с ветвей
Все яблоки летели к ней.
Но были яблоки такими
Большими, сочными, живыми,
Что Смерть корзину убрала
И прочь на цыпочках ушла.
ФЛАВЬЕН РАНАИВО
(1914–1999)
ТАЙНА
Я похож
На малыша, оставленного всеми.
Приходится ему
Играть в песочек одному.
Из-за того, что ты ушла к другому,
Я самого себя не потерял,
Не потерял себя настолько,
Чтоб упрекнуть тебя, что ты ушла.
А в поле по соседству
Созрели рисовые зерна.
Они вкусны, когда их сваришь.
Еще вкусней, когда распаришь.
Отведаешь одно –
Всю сладость прежних дней таит оно.
Возьмешь другое –
В нем аромат, оставленный тобою.
Ушла ты не из сердца, а из виду.
Тайком от всех я проглочу обиду.
СОЖАЛЕНИЕ
От равеналы, дерева скитальцев,
Отходят шесть дорог.
Одна ведет в селение забвенья,
Другая – в никуда,
На третьей ждет беда,
Четвертая – по ней прошла когда-то
Любовь... и не оставила следа,
Дорога пятая – для тех, кто навсегда
Убил в себе любовь и сожаленья.
Последняя? Я знаю первых пять.
Последнюю я не успел узнать.