На главную страницу

ГАЛИНА АНДРЕЕВА

1933, Москва – 2016, там же

Закончила Московский институт иностранных языков и факультет журналистики МГУ. Работала стюардессой-переводчицей на внутренних маршрутах СССР: Москва-Хабаровск, Москва-Новосибирск. В середине 1950-х годов — участница «группы Черткова» (об этом круге московских поэтов подробнее можно узнать на страницах Леонида Черткова и Андрея Сергеева). Генрих Сапгир вспоминает: «Именно у нее, в комнате на Большой Бронной, собирались молодые поэты, читали свои стихи, ревниво или восторженно слушали чужие, обсуждали вся и все… Я сам там бывал в конце 50-х». В том же доме десятью годами позже довелось бывать и мне, — но прежняя компания распалась. Да и не могло сложиться по тем временам близкой дружбы у непечатающихся поэтов, разделенных возрастом в два десятилетия (это бывало, если разница оказывалась вдвое больше). Я расспросил тогда Андрееву — правда ли, что две строфы Норвида в кинофильме Вайды «Пепел и алмаз» (1958) для русского дубляжа перевела она. Оказалось — правда, причем полностью стихотворение она не переводила. Герой фильма читает на кладбищенской плите эпитафию, отрывок из самого знаменитого стихотворения Норвида — «В альбом», а потом дополняет недостающие строки по памяти. Правда, добавила Андрееева, текст малость покорежили. И прочла:

Когда сгоришь, что станется с тобою:
Золой ли станешь мертвой на ветру?
Что своего оставишь ты в миру,
Уйдешь ли дымом в небо голубое?

Чем вспомнить нам тебя в юдоли ранней,
Зачем ты в мир пришел?
…Что пепел скрыл от нас?
А вдруг из пепла нам блеснет алмаз,
Блеснет со дна своею чистой гранью…

Судить перевод, сделанный для кинофильма, трудно — роль его служебная. Андреева всю жизнь писала стихи, с отменой цензуры стала печататься, но как на всех нас с юности наклеивается ярлык, так и она осталась «Андреевой из группы Черткова», в чем нет ничего плохого: это время ставит на каждом свое клеймо, означающее в данном случае причастность московскому андеграунду пятидесятых-шестидесятых. В те годы занималась Андреева и переводами с английского, французского, испанского, грузинского. Ее собственные стихи стали появляться в печати лишь в 1993 году.


ДЖОН ДОНН

(1572—1631)

ИЗМЕНЧИВОСТЬ

Ты можешь силу, власть и все добро призвать
в свидетели любви и наложить печать,
ты можешь изменить, но это лишь сильней
укоренит любовь и страх мой перед ней.
Суть женская всегда уловками полна,
пока ты не познал ее, она сильна.
Коль птицу я поймал и вновь пустил летать,
найдутся на нее охотники опять.
Ведь женщины — для всех, не только для тебя,
ты видишь, все вокруг меняется любя,
и лисы превращаются в козлов,
когда того хотят, их нрав таков.
А женщина еще капризней и страстней,
и не для верности дано терпенье ей.
Оковы не себе, а нам кует она,
с галерой связан раб, галера же вольна.
Ты поле засевал, но кончилось зерно,
пусть сеет и другой, лишь бы взошло оно.
Пускай Дунай течет затем, чтоб в море впасть,
а морю Волгу, Рейн, все реки принимать.
Свободны по самой природе мы своей,
кому ж мне верным быть, природе или ей?
Уж лучше мне ее измены наблюдать,
чем так же часто ей изменой отвечать.
Быть может, я ее сумею убедить,
что не годится всех и каждого любить.
В одном лишь месте жить — как будто жить в плену,
но как бродяга жить — всегда менять страну.
Завладевает гниль стоячею водой,
но и в широком море есть застой.
Целует берег легкая волна,
и к новым берегам бежит она,
тогда вода прозрачна и чиста…
В изменчивости жизнь, свобода, красота.

ГРАФИНЕ БЕДФОРД НА НОВЫЙ ГОД

Тот год ушел, а новый не настал,
мне в сумерках на перепутье лет.
Как метеор, в пространство я упал,
все перепутано — что? где? вопрос, ответ,
все формы я смешал, и мне названья нет.

Я подвожу итог и вижу: ничего
я в прошлом не забыл и в новое не внес,
я благодарным был и, более того,
поверил в истину, молитву произнес,
Вам укрепить меня в надежде довелось.

Для Вас я обращусь к грядущим временам,
куда моя запущена строка.
Стихи хранят добро, как мумию бальзам,
пусть слава их сейчас случайна и хрупка,
они в надгробьях рифм переживут века.

Лишь Ваше имя создает, творит
и оживляет стих недолговечный мой,
но сила, что сегодня нас хранит,
вдруг завтра гибельной предстанет стороной,
так действует порой лекарственный настой.

Мои стихи живут, чтоб возвеличить Вас,
их основанье прочно, как гранит,
но вера в чудеса слаба сейчас,
появится — и снова улетит,
где много милости, там нам позор грозит.

Когда потом о Вас прочтут в моих стихах,
вдруг кто-нибудь подумает: как я,
ничтожнейший, пылинка, жалкий прах,
писал, мечты высокие тая,
стихами измерял безмерность бытия?

Мы с Вами не ответим ничего,
но можно, к Богу обратясь, узнать
ту истину, что скрыта у него;
умеет он сердца заблудших врачевать
и на молитвы тех, кто просит, отвечать.

Научит он, как лучше расточать
запасы красоты и откровений клад,
сомненьем веру будет преграждать,
откроет смысл находок и утрат,
отнимет радость он и возвратит назад.

Он скажет: грани нет между добром и злом,
закон везде один, для келий и дворцов,
ты мир завоевал — заслуги нету в том,
и каплей жалости ты не качнешь весов,
она не может искупить грехов.

Он Вашей жизни установит срок,
где места нет для радостей земных,
вменит в вину и слабость и порок,
осудит тех, кто обманул других,
хотя пока не все потеряно для них.

Научит он правдиво говорить,
но усомниться даст в правдивости людей,
вручит ключи, чтоб все замки открыть,
избавит от врагов, и сделает сильней,
и знаньем наделит от истины своей.

Понятье чистоты он открывает нам
и учит избирать благоразумья путь,
даст силы победить и отомстить врагам,
покажет он, как сдерживать чуть-чуть
и радости побед, и поражений грусть.

Прощенье заслужить единою слезой
Вы можете, но он от слез убережет;
когда сознательно и с радостью живой
любой из нас к нему с надеждой припадет,
тогда воистину приходит новый год.

ЭСТАНИСЛАО ДЕЛЬ КАМПО

(1834—1880)

ГАУЧО-ПРАВИТЕЛЬ

Однажды я выпил столько,
что, кажется, кабальеро,
сейчас еще пьян без меры,
хоть я на выпивку стойкий.
Вот это была попойка!
Представил себя тогда я
правителем нашего края,
речей произнес я без счета,
издал я законов до черта,
дубиною в пол ударяя.

Шатаясь, нетвердой походкой
из кухни я вышел в залы,
дубину, как жезл, держал я,
хотя от выпитой водки
я видел не очень четко.
Тараща глаза пустые,
я речь произнес впервые,
едва языком владея,
но громко и не робея
сказал я слова такие:

— Приказываю: отныне
нам жить по-другому надо,
пусть тот, кто ходит за стадом,
заботится о скотине,
а если поля на равнине
гаучо засевает,
пусть сам урожай снимает;
вот правильное решенье!
Пусть гаучо в каждом селенье
за дело свое отвечает.

Пусть землю дадут нам тоже
без споров и поскорее,
ведь знатные богатеи
на пьяниц жадных похожи,
и совесть их не тревожит.
Так хитро они рассчитали,
всю землю в аренду взяли,
хоть это несправедливо,
но спорить и не могли мы
и к ним в батраки попали.

Ведь только по Божьей воле
трава на земле вырастает,
и тучу Бог посылает,
дождем орошая поле.
А мы посмеемся вволю,
мошенников этих обманем,
работать на них не станем,
пока у нас нету места,
чтоб ранчо построить, где в сьесту
от солнца скрываться станем.

Бесплатно жениться можно, —
вот что приказ мой значит.
Пусть когти алькальд свои спрячет,
и комендант пусть тоже
списки свои отложит.

Пусть честно судья селенья
выносит свое решенье,
и пусть он не судит строго
того, кто выпил немного,
ведь это для нас развлеченье.

Заняв правителя место,
тоже повелеваю:
пусть лавочник обещает,
что будет торговля честной,
давно уже всем известно
то, что скажу теперь я:
нет к торговцам доверья,
они то вино разбавят,
то в мате травы добавят,
и непременно обмерят.

Кто хочет оставить селенье,
пусть едет куда угодно,
каждый рожден свободным.
Не станет хозяин именья
себе на отъезд разрешенья
спрашивать у кого-то,
а если он беззаботно
разгуливает повсюду,
то гаучо тоже не будут
давать никому отчета.

А если сказали кто, может,
что правил я неумело,
тому разрешаю сделать
чепрак из моей же кожи,
но правил я здорово все же;
Цыпленком меня прозвали,
но все сегодня признали,
что я креол настоящий,
хоть, может быть, пьяным чаще
чем трезвым меня видали.

Не раз мне выпить случалось,
частенько это бывало,
и нынче выпил не зря я;
а если какая малость
в бутылке моей осталась,
то губернатор тоже
выпить немного может,
ну, а потом, без сомненья,
улучшит свое правленье, —
ведь водка всегда поможет.