* * *

Когда, когда опустит наши веки смерть,
Мы обнаженные все на одном плоту по Ахерону,
Вместе завоеватель и плененные все вместе,
Мариус и Иогурта – один клубок теней.

Цезарь плетет заговоры против Индии,
Тигр и Евфрат отныне да слушают его приказа,
Пусть Тибет наполнится римскими полицейскими,
Пусть парфяне привыкнут к нашим статуям
Усвоят религию римлян.
Один плот через туманный попик Ахерона, –
Мариус и Иогурта вместе.

И на моих похоронах не будет длинных процессий,
Несущих лары и изображения предков;
Ни труб, наполненных моей пустотой,
Не будет этого на ложе Аталика;
И без надуманных одежд.
Маленькая плебейская процессия
Больше чем достаточно и даже слишком много…

ОЗЕРНЫЙ ОСТРОВ

О Бог, О Венера, О Меркурий, покровитель воров,
Дай мне в текущее время, я молю тебя, маленькую табачную лавку,
С маленькими яркими коробками,
аккуратно громоздящимися на полках.
И рыхлый ароматный подслащенный полночный табак
и махорку,
И яркий Вирджинский табак,
рассыпной в ярких стеклянных ящичках
И пару весов, не очень засаленных,
И проституток заходящих на пару слов мимоходом,
И для того, чтобы поправить волосы немного.

О Бог, О Венера, О Меркурий – покровитель воров,
Одолжи мне маленькую табачную лавку,
или пристрой меня к любому делу,
Кроме этой проклятой профессии писания,
где всё время приходится работать мозгами.

ВЕРДЖИНАЛ

Нет, нет! Уйди от меня. Я покинул её недавно.
Я не испорчу мой футляр меньшей яркостью,
Ибо окружающий меня воздух имеет новое свечение;
Слабы её руки, но они связали меня крепко
И оставили меня окутанным вуалью эфира:
Как сладкими листьями, как тихой, нежной ясностью
О, я взял магизм из её близости
Чтобы укрыться тем, чем укрыта она.
Нет, нет! Уходи от меня. У меня еще есть аромат,
Мягкий как весна ветер, который пришел из березовой тени.
Зелеными выходят почки, вечный апрель в ветвях тени,
Как зима завитая с лёгкой рукой она стойкая
Шапки деревьев – подобье привкуса:
Как бела их кора, так белы часы этой дамы

ЭПОХИ КЛЯТВЫ

Найти садовый тюльпан, растущий
Среди диких пустынных полей,
Или кукушкино гнездо в гнезде черного дрозда,
Или огромный гриб - на всю корзинку -
Памятный подвиг детства!
Однажды, во время земельных работ,
Моя палка откопала
Янтарную римскую бусинку -

Потерянное, причудливое, неописуемое
Влекло меня: для простых видов у меня не было глаз.
И тогда я дал присягу дикости,
А не истине (как я думал) - стал виртуозом,
Но это также позже простых видений, когда уставал
От единорогов и анчаров.

Забыл ли я, как просто приветствовать
Особое видение, как глубоко можно знать
Радость, разделенную честными сердцами?
И если начать с начала, с клятвы
На истинной книге, во истинное имя,
Произнесения с трудом моей хвалы тебе,
Как мальчик в своей первой любви?

ТЕРРАСНАЯ ДОЛИНА

Мысль о тебе – объемно и свободно
Вошла в меня на грани безысходной:
Ненужно солнце – нет его лучей.
Земля вразброс лежала там ничьей,
И свет иной – горячего эфира
Грел панцирь вогнутого мира.

Спокойно море позади террасовых основ
Без горизонтно-вертикальных линий,
То надо мной оно,
То нежит спины
И подножия хребтов:
И небо исчерпало свой резон,
И высота ушла в глубины.

И нету птиц.
И аккуратно вне
Что было иль должно быть в середине
Иль около, иль рядом, или над.
Гермафродитова любовь едина.
И все детали точны без прикрас:
Перчатку с левой вижу я у вас
На правой. Низ – верх.
Треск скорлупы. И юный змей
Прокладывает путь среди петлянья дней.
И пенье чайников, как всхлип ручьев,
Преобразило улицу в альков.

Но ты, о милая, где твой приют, твой дом?
На этой не-земле мы странствуем вдвоем.
Ты где-то рядом – расстоянья нет:
Терраса, зной оливы, яркий свет.
И я искал тебя – мелькнула
Среди террас в звенящий зной,
Перчатка с левой правую стянула,
Яйцо змеи валялось под ногой.

Но не нашел тебя на дикой не-земле,
И безответно долго я кричал,
Пока от голоса из-за плеча,
От слов твоих я не очнулся:
Уловки времени преодолев,
Мир, напряженно выгнувшись, вогнулся.

ВСТРЕЧА

Мы – два элементала, женщина – мужчина,
Пришли издалека один к другому,
На нижнем ветре – я, она – на верхнем.

И вера, с коею мы окружённые
Словами – тысячами двойников,
Вокруг собрала грозовые тучи.

Волнение, неведомое прежде,
Раздвоенная молния, дождь водопадом,
Хлынувший в пустыне этих тысяч лет.

И что метеорологи?
Так ничего не скажут
Инкогнито событиям дав развернуться?

А что же мы? Мы тоже промолчим.
И это ль не горчайший юмор –
Молчать об истинной причине новизны
В земной погоде?

ТРЕХЛИКАЯ

Не два, а три у вас лица.
Одно – повернутое миру
Другое с светом изнутри
А третье лицо любви
Которое ты мне раскрыла
Однажды бесконечно было.

ПРИОБРЕТЕНИЕ ЛЮБВИ

Сначала бледный и холодный
Лилией мага
Возникший из мрака
Огнем пылающим
Как свет через окно
Зелено-блестящее
Как счастье
Рождественской свечей
И полу-испуг детей
Сверкание снега за окном
И звездный блеск потом
Небесной славы лепетанье
С блистанием яркое смелое
И сказок пышное сверканье

И лабиринтами любви
С полузасохшей паутиной
Увидеть в блеске керосинном
Росу, висящую в траве
Жука и бабочку и птицу
Малиновку, дрозда, синицу
И кругло-карий вишни глаз
Земля в шелковом одеяньи
Покончившая со страданьем
не в первый раз
с столь прочной радостью

ИМЕНИНЫ

Прочувственные слезы восторга, что в мои именины
Не подарила мне ничего, в ответ
Получила от меня все те подарки,
Которыми я осыпал ее –
назовите меня самым богатым живущим поэтом!

ЭВРИДИКА

Я подавлен, я подавлен, я раздавлен.
Раз я произнес проклятье,
Как может она отдыхать,
Немощная, плачущая, успокаивать меня
Новыми предсказаниями о небесной красоте?

Говори, лети в мое янтарное кольцо,
Говори, лошадь золота!
Какой дар я пожалел для нее?
Когда отказывал в помощи?
В зеркале я наблюдаю за кровью, сочащейся по стене –
Она моя? И все же я стою безмолвный здесь, гордый и высокий.

Смотри, куда она светит заемным блеском света
Среди злодейски безлико покинуто, неправильно,
Обнимая обнажённого оборотня к любой из груди –
Разве я не подавлена, не подавлена, трижды не раздавлена?

РАЙСКАЯ ПТИЦА

На закате только к истинной любви,
Птица рая широко открыла крылья.
Показывая изумрудные ожерелья, охваченные золотом
Негаданным или самим.
Истинно этот широкий гребень
Украшал королевские владения.

* * *

В какие знаки, в музыку какую нас ввергли хоры
Странствующего света,
Каким крутым водоворотом
Затягивал нас звездный зикр,
И мощным взмахом крыл какого ветра
Кружило нас поверх холмов и впадин,
Каким потоком мощным нас сносило
И вверх вздымало перехлестом волн,
Расплавленные жилы камней древних
Сжимали цепко нас в своих пещерах,
Причудливые корни наши вгрызались жадно в тьму могил,
Каким покровом памяти
Слоями, слой за слоем
Земля нас пеленала нежно
В изменчивые фазы, лики
Луны ущербной, только что рожденной, входящей в силу,
В сплетенье солнечное дней
Нашего прибытья,
В предзаданные нам
Срок и место –
В святилище любовных встреч и расставаний,
Разрывов, рубцеваний, новых ран, рыданий и трансфигураций?

ЗА ВЕКАМИ СНА

За веками сна
В каких чистых водах
Калеки и уроды
Моют худые ноги?
С каких небес и гор
Спадают эти воды
Смывая ржавый след
Земных страданий?

В какие странствия
Уходит странник ночью
Ища следы утраченных сокровищ?
В какой святой земле
Мистерии вершатся
За гранью слов и мер
В пещере иль
В пшеничном ушке
Колоска?

За веками пропущенными ниц
Блуждают изможденные в пути
В полях несеянных –
С дитем в руках бездетных
Бесплотный признак
Онемевши внемлет
Гармонии, недоступной
Для боли оглушенных чувств.

Неисповедан путь
К оставленному дому
Дверь распахнет туда
Где тот, кто мертв, вновь юн
И вскормит сны
Неведомые возвращающимся.

Так каждого судьба ведет туда
Куда заказан путь
Ущербу и болезням
Нас бедных странников
Чьи бодрствованья дни –
Изгнанья дни
Чей спящий облик –
Измученный и серый
Покров души
Ни глиной не испачкан,
Ни обезличен временем.

МИР

В бездне пылает
Совсем без опоры
Но движется.

Двигаясь бездна
С горящим ничто
Неподвижна.

Пылая, движется,
Держится бездной.
Все же – ничто.

Ничто движется
Горящая бездна
Поддерживается покоем.

СПУСК В ГАДЕС

Мгновенно оказавшись рядом, явившись
Во множество, невидимые, они окружают, подступают
К сердцу «Скажи, скажи им», говорят «скажи
Не сказанное о погребенных сердцах, которым нет покоя
Пока у них не выйдет всё, что тёмной кровью бурлило
И слезами бледными лилось
Наша печаль живёт в тебе, печаль и любовь
Невыразимое, несказанное, скажи, скажи им» они говорят
Раскрой секрет тех, кто, страждущие,
Живут сейчас в новом сердце
И ты должна выразить
Любовь, которую мы рождаем
Любовь, которую мы храним в тебе,
В тебе, кто должен помнить нас, помнить за нас,
Которая на ведала наших сердец, в то время,
Когда ещё дни были, когда могли мы
Тебе дать нашу любовь,
Той, кто не знал нашу тайную истину, теперь твою,
Наша жизнь твоя жизнь,
Печаль неутешную и любовь невыраженную;
И должна нас теперь любить ты
С нашей отринутой любовью, которая теперь определилися в тебе,
Что больно сплетена узами
Боли, которую мы причиняем,
Причина той боли, которая открыта только мертвым,
Кто мирит нас, кто в милости твоей,
Как в нашей ты.»

Теперь они безмолвны: они теперь внутри
В писаниях странницы этой жизни для них в крови,
Которая дает им речь: моя кровь, моя речь
Я вливаю в их раскрытые впадины
Мое хроническое сердце.
Их плоть удалена, я знаю их жизнь к жизни
Кто я в их жизни, они мои до времен конца
Моё время, которое они мне завещали населить
Чьи растянутые годы сворачиваются в полный круг
Вспять к сердцу, где ожидают

Я бы молила моих мертвых о милости
Благословить со всей их немощной мудростью, бессловесной благодатью,
Быть благословенной ими и найти благодать
Для них и для себя и для моих детей,
Кто дети их и их предки
Но, увы, еще сердца их не полны печали
Чьи мучительные вены связывают нас, мертвых и живых, боль к боли.

ЖАЛОБА

Где те холмы в слепящих пятнах солнца,
Исхоженные каменистые уступы детства?
Скрыты, скрыты в тумане те горы
Спрятаны в сердце. Исчезли, заросли в долинах.

День облачный, и жизнь меж нами,
Исчезли те поляны с чистыми ручьями
Заросшие луга исчезли в долинах с чистыми ручьями
Исчезли скалы, травы
Скрыты, скрыты печалью те отдаленные горы

О реки и потоки слез слепым экраном горя
Слепящие глаза и снежною волною
Глаза закрыли, и развивающиеся,
Окутавшие горные высоты,
Мне явленные в прошлом,
Всё скрыто в сердце.

ЛЕТУЧАЯ ЭЛЕГИЯ

Денверские башни в серой дымке
равнины в морщинах дорог загазованных до голубых горизонтов
«нет места для мести»
Алан Уотс эпикур много пил
пел басом Кристо дОлгим – дОлгим – дОлгим дЫханием АУма
зАмолкло
во сне истощенное сердце философа
58-летний бродяга в китайской робе искал любви
или слепо следовал Будде
будто синие крылья неба прошли сквозь радугу в разрыв
белизны облаков
Сканды – те же завесы для места нет места
Блаженны мертвые иже не могут парировать стихом ножом или мыслью
Блаженны мертвые в неведеньи мертвые без боли без желания курить
Блаженны мертвы кого не насилуют и кто не ест чудесных блюд
заправленных пряностями под корочкой из сыра
не участвует в чайных церемониях
не переводит бензина любуясь облаками в Раю
не тратит слов попусту когда не с кем говорить
Да снизойдет благодать на свободных мертвых
читающих лекции своими неподвижными языками
совершенные мисты без мыслей начитанные в Саньяте
Блаженные мертвые последние Философы мысль мыслей
Философов
Совершенные учителя мудрости отказавшиеся от
благодати удержанной молитвы
от пагубы медитаций на подушках просиженных задов
Мертвые с оборвавшимся дыханием без плоти застигнутые ударом
и ушедшие
одинокий пьяница философ соломенный вдовец старый потаскун
умирающий в кровати когда ночь молчалива но не спит

ВОСХОД СЛОВ

Я открываю дневник и пишу в нем несколько
звуков зеленых – и вдруг – во мне
раздражение – и звезды
кружить начинают – я собираю со дна
океана прах карибу.
На буквы смотрю – и вижу кустистый
хвост Большой Медведицы
метет соленый туман океана.

Все жизни, что жили мы в залитых
солнцем ракушках Дордоны,
молитвы, что пели скелетам
из Папуи, и многократность,
когда умирали мы, ранены кем-то
в обличьи сопящего зверя –
все нам возвращается и травянистою
ночью часами бежим мы в сияньи луны.

Журчанье согласных сливается в реки.
Пенится гневом веселым, пьяно
взлетая, светлая голова Джона Ячменное Зерно,
священник, подъемля ее, рычит
под своими мехами – ни звук не упущен.
И запахи древней земли, что хранятся
для нас в слове «и». Мы ощущаем
«такость» в его одиноком страданьи.

И мы уже пчелы; и мед – наш язык.
Мед хранится в пещерах
под нами, и слова
берегут в себе, что нами забыто. Плача,
мужчина иль женщина дают пищу словам
своим горем, стыд,
известный нам ранее изобретения колеса.

Но вот слова начинают расти. Мы ускользаем
в деревенские дворики, где кроличьи тушки
на земле покупателей ждут.
Плетеные корзины и повешенные
возникают в рокотаньи согласных и пении гласных.
Мы видим миллионы грязных
ладоней, вцепившихся в сердцевину глаголов:
«ешь» и «тяни». Предвечные крики
звучат для меня в «Жерико».

Да снизойдет благодать на того, кто
в убогой каморке строки строчит в пергаментный свиток;
благословенна та женщина, что собирает коричневые
семена одиночества в послеполуденном свете
из черных зерен покинутости.
И благословенье словаря составителю, спрятавшемуся среди
бородатых слов; и слагателю песен,
кто ночи проводит в скрипичном футляре.

ЧЕТЫРЕ ПУТИ ЗНАНИЯ

Сколько всего происходит
незаметно для нас самих.
Вчера мы с другом поехали
на остров к Лахули Лахини
побыть у океана – но
не нашли ее.
Ночью мой друг устало
вылетел в окно.
В воздух взмыл летчиком,
увидел храм впереди,
но – вдруг – заколебался,
метнулся назад и приник
к решетке
балкона комнаты,
где словно ждала его
женщина с когтями
и со знакомым лицом.
Как быть: бежать? остаться?
Бороться с ней? удержать?
Он хотел и бежать, и остаться –
не уступать.
Ноги в теннисных туфлях
двигались взад и вперед
в отеле, где я проснулся
от явного шарканья ног
по мягкому ковру.
Увидел друга, спящего на боку.
Позвал его. Звук замер.
За завтраком он сказал:
«Ночью мне снилось
странное»… и замолчал.
Теперь у океана
я смотрю на маленьких ры
бешек, шныряющих между
камнями, глаза
под водой раскрыв.
Сила, что движет ры
бешкой не
постижима мне.
Пылающий на солнце
океан дышит, шеве
лится, катится,
наползает, сползает
черной лавой.
Многое не
понятное случается,
когда мы не смотрим,
может быть потому
что не смотрим.
Летучий танцор танцует
свой невидимый танец.
Корабль Флинта швартует
только в сумерках.
Фильм становится ясен,
когда актеры мертвы.
Земля в зарослях
чертополоха ждет дикаря.
Все в движении и даже
то, что не движется,
движется.
Планета поворачивается во
круг, и коровы ждут
косарей с кормом. И кто-то
учит нас с раннего детства,
даря нам в наследство
память из памятей многих,
наставляя помнить одну-
две вещи из каждого дня.
Раз в воскресенье – я помню –
выпал я из машины,
я видел –
они уезжают,
а я остаюсь на дороге.
Мать и отец утверждают,
что этого не было вовсе.
Не нами, а кем-то иным
выбрана наша память.
На беспечных он
сон насылает,
сдвигает границы, одалживает
тела у наших друзей, превращает
человека в черепаху,
пробуя дать подсказку.
Будит нас в страхе или в радости.
Мне снилось однажды, сидя
на стуле, с каждой минутой
я исчезал.
То была бесконечность.
Ну, а когда мы сон забываем,
легкомысленны с ним, иль теряем?
Тогда он вторгается в
«законы природы», и падают книги
С закладкой на той же странице,
И два незнакомца
Твердят в тот же день ту же фразу.
И в день похорон человек
с тем же именем, что и у мертвого,
набирает неправильный номер.
«Невидимый мир» настигает,
превратив бестелесность молекул
в топтание теннисных туфель
по мягкому ворсу ковра, и это
слышат другие,
не спящие.
И если мы продолжаем
отказываться от знания,
оно обернется несчастьем,
болезнью или страданием,
письмом, что мы обронили,
или беспамятным сном,
горем или летаргией.
Ступаем. Прозрачные
пропасти разверзнуты под нами. Падаем,
падаем. К знанию
четвертый путь выбираю.
Четвертым путем мы живем,
– проснемся потом.
Через годы.

* * *

слово округло уйдя от мужчины
перешло к мальчику но было подхвачено
птицей морской
осужденной качаться в волнах
залива всю ночь
после уюта гнезда
хотя свет еле теплится
птица замерла вдруг. смысл и удача.
и соскользнув с губ мужчины
слово вспышкой сверкнуло над водами
осветило гребень волны
нырнуло на дно
птица цепко схватила
обжигающий холод зерен
словесных стиснутым клювом
до хруста

* * *

подобно жизни вешающей
перечнем вещей
ее светлые волосы
говорят метафорами
истории:
коллекция прекрасного
в этих прямых длинных рельефных
прядях волос –
непостижимо рассыпанных –
и в ее теле
с мужской сильной статью
и в неукротимой
походке.
нужно ли называть ее?
так ли необходимо знать ее имя?
если красота ее –
лишь красота тела?

и все же
назвав ее
рискуешь вовсе
лишиться красоты:

этих волос этих коричневых
стрел глаз
занятых собой
этого упругого тела.

дай ей уйти безымянной
на этот раз
подобно знакам истории
не трогающим
ствол дерева –

позволь ей
так жить.

* * *

Скалы восточного озера дышали угрозой
серым холодным знаменьем явились с потоку
утра упрёки
бессмысленным силам заботы
скалы задумавшей эти приблизить к морю.

День, запылившись, бредёт раскалённой дорогой,
ночь взгромоздила над нами скалистые глыбы
каменный тёмный мешок захлестнулся над нами
волосы наши, блеснув, запутались в звёздах
вот мы спустились к шуршащей прохладе потока
к пойме, хранящей в извивах задумчивых темень
там и настигла меня бесконечность дурная
лунного ужаса до серых красок рассвета.

* * *

Камни острова Пасхи холодно серо
влажно смотрят в потоки
утра упрёки знаменье
бессмысленным силам заботы,
камни вгоняющим в море.

День запылённый бредёт по дороге
Ночь громоздит пирамиду
над нами своды сомкнула
в чистом потоке внизу
волосы наши в звездах растрепаны
в омуте тьма распласталась.
Бесконечность дурная
Ночь лунного ужаса длилась
холодно серо влажно явился рассвет.

РОЗА МИРА

Мне давалось и я брал
Мне было дано и я отдавался
Каждое утро я думал: меня разбудили чтобы проснуться
Для этого истинного пробуждения
Я и видел сны: я был в снах других
Словами о женщинах я плел интриги
Вкушал восторги –
Эгоцентрическая карусель
Часто когда я видел сны, другие бодрствовали
Затем лобальные и глобальные полушария
Были часами вне – по ту сторону времени
Я не отдавал себе отчета
Что это будет длиться так долго
Как много инкарнаций я должен пройти
Пока колыбель моего детства
Станет колыбелью твоих объятий
Пока лава моей страсти
Не обрушится к подножью постели
И не погрузиться глубоко в брозды плуга
Проплуженные на твоем теле
Пестик твоего цветка раскроется
И я скажу, что я посадил,
Но не сорвал розу мира.

ЗА ПОЛНОЧЬ

Над миром безмолвие
Только поскрипывание карандаша
Царапающего эти строки
Под аккомпанемент и шипение газового огня
И ночного радио
Глубоко в нас запрятано наше кредо
Глубоко в этой ночи
Мой дух стремится назад
Чтобы побыть с тобой наедине

* * *

Я странник в другом мире
Бредущий ночи и дни
Мой верный друг черная земля
В которую я вернусь, когда умру
Могу ли я увидеть слова произнесенные мной
Не больше, чем души мертвых
Я ухожу, но мой сад остается
Струны его будут петь без меня
Небо и ад – это вопросы,
Которые стоят передо мной
Но из этого закрытого мира
Не приходят ответы
Путники не возвращаются
За своими узлами
И в моем мире тьмы
Я жду смерти дома
Птицы, которых я никогда не видел
Моя обнаженная жена
Окруженная голосами и отрывистыми звуками
Шум крыльев
Мягким пошаркиванием сторожа
Совершающего свой круг
От рождения в Ибриолане
До смерти в Сибриолане
Ослепленный в девять
Последние годы страданий
По замыслу Аллаха
И по моему хотению
И моему голосу
Я одолел все страхи
У порога смерти
Друзья, вспоминайте обо мне

ЖАЛОБА

(Слишком много вопросов)

I

Я не так стар,
чтобы всё ещё не видеть
за немедленными ответами
высокопарные утешения,
которые укрепляют мои ноги и поддерживают голову
поверх земли и неверно бредущих ступеней.

Я долго сопротивлялся ветру,
настигающему из старого истока,
расщепляя зерна на цифры,
не спрашивая больше об основаниях
такого желания или надежды.

Невелика нужда
озираться на
комфорт, означающий мой конец,
размещая свои слезы и раны
в стольких планах, сколько нужно, человеку,
порывающему с истиной
былых выводов.

Если случаю дано изменить
те несколько причитающихся мне планов,
я не уступлю его напору,
и не пожалею о своем незнании предлагаемых доводов,
возможных ответов на невозможные вопросы,
которых от нас уже не ждут.
Достаточно моих собственных оснований,
чтобы подтолкнуть день к достойному завершению
безразличных снов, где
приход и уход, гордо вскинутая голова
(хотя и несколько набок), я иду среди лиц,
чьи черты и голоса – моя единственная забота
мое единственное беспокойство – страх в их глазах
и слепота кожи, безмолвные крики,
которые населяют темень – обычным злом, беззубую дыру,
повторяющую их мольбы –
их мысли – мои мысли
они отвечают на нужду задавать вопросы,
разрешая
отсутствие смысла моих первых дневных шагов
в хрупкости утра.

II

Но прежде всех вопросов –
до всех безмолвных ответов
на вопросы, которые умолчали,
единственные ответы, которые можно услышать за тишиной –
до всего этого и всего остального,
было ли иначе?

Я вскарабкался на алтарь
испытывая лезвие ножа
отсутствием у меня требований;
я был лошадью в упряжке,
уносящейся в ночь;
я был формой,
чей свет растворился с наступлением дня.

Как бронза, ставшая зеленой из коричневой,
последние мечи сокрушили последние надежды
для старых иллюзий,
чтобы они могут сопротивляться огню батарей
вопросов, поставленных, чтобы извлечь сны из молчания,

оплотить их формулами
уловляющих новых солнцестояний и древних уравнений
в адском танце вопросов и ответов,
питаемых надеждой, что в какой-то точке,
по ту сторону всех шансов,
мы не будем больше связаны
нуждой нераспаханной земли.

III

Но теперь если опустить заинтересованный взгляд
на хрюкающую над усталым старым грунтом жизнь,
я только различаю в тишине сухой ветер:
простой призыв прозвучал бы провокацией,
его мотив затерян в былых ошибках,
алчность и благородство порождают соперничество
среди сохнущих зерен того же самого растения.

Я не буду просить ни силы
изменить мои планы за пределами дня,
когда ответы не будут больше касаться
моих снов или что-то менять,
ни шанса оглянуться
на старые вопросы как форма надежды или желания
.
от меня не ждут больше вопросов
о таких вещах. Я должен стремиться
к тишине растений –
но их стоны заглушили
моё утопание. Ответы
заставили нас забыть. Борьба
заглушает ответы. Я попрошу
о помощи – но отдаленная рука
редко выглядит, как рука.

Мы не можем позволить себе
спрашивать о мотивах утешения,
похлопывание по плечу или подмигивание в последнюю минуту,
когда день вздымается к последнему эллипсу…

Я видел решения, торчащие,
как головы побежденных
на пиках неразрешимых ответов.
Их гул истерзал мои уши.

* * *

Мне внятно молчанье откинутых голов
и плеч содрогающихся в темноте,
в паузе между словами утешения
подаренными нашими снами,

тишина,
что не говорит никому
о началах и концах,
но стоит с распростертыми руками,
воздетыми словно для выстрела,
пока мы не услышим её присутствия
не потребуем возмездия.

* * *

Мне внятно молчанье откинутых голов
и плеч содрогающихся в темноте,
в паузе между словами утешения
подаренными нашими снами,

тишина,
что не говорит никому
о началах и концах,
но стоит с распростертыми руками,
воздетыми словно для выстрела,
пока мы не услышим её присутствия
не потребуем возмездия.

* * *

Крик сирены погружает усталый ум
в сон или безразличие драгоценного дома,
подвешенного на тонком волоске на окраине города.

Мягкие ладони слушаются рук, умудренных опытом,
превращающих глину в крепости
доверия к месту и бережливости.

Восставшие состояния отдаленного ума не участвуют
в необходимых битвах, ведущихся в
диапазоне подаренного взгляда и ожидания,

Но тайные глаза в клетках взращенные с учетом
Преемственности, могут возникнуть в один прекрасный день
С силой слепоты, которая смотрит еще куда-то.

ИСКУШЕНИЕ

Под упавшими потолками, желанием
Вспыхнувшее однажды между сажей и копотью,
Затем разделённое блеском, в награду за изголодавшихся,
Прославленных за обжорство и вскормленных снизу вверх,
Кирпич на кирпич, добавляя балки,
Вскоре не способные двигаться, добродетель
Теперь неколебимое, искушение предстоит остаться
Снизу, где нетронутая пыль рассыпается среди самой себя,
Приманка для силы сломанного ветра, кровь пепла,
Невыраженная и потерянная для воздуха перемен
Без замерзшего роста новизны,
Руки, трясущиеся посреди кучи,
Которая в пространстве между дрожаниями
Стягивает вниз другую волну обезличенной плоти для вопрошания.