АЛЕКСАНДР АРГУТИНСКИЙ-ДОЛГОРУКИЙ
р. 1934, Москва
Поэт и философ, живет в Москве. Подлинное имя поэта заслуживает внимания: Ян Виллем Сиверц ван Рейзема. Отпрыск одной из немногих голландских семей, с незапамятных времен осевших в России. Автор множества поэтических сборников - «Демиург», «Лики дня», «Лабиринт», «Гетеанум», «Вольность», «Музы в Хамовниках», «Помпеи», «Аккорды тысячелетия», «Икары и томагавки», «Архимедия», «Нитетис», «Океан и каменоломни». Несмотря на голландское происхождение (отчасти, видимо, даже фризское) всю жизнь пишет по-русски.
АДАМ МИЦКЕВИЧ
(1798–1855)
К МАРИИ
"Прочь от очей моих!"- Смиряется разум.
"Прочь из сердца!"- И сердце послушно.
"Прочь из памяти!"- Такому приказу
не подчинится душа равнодушно!
И будто бы тени из мглы расстояний,
друг к другу бредут неразлучные души,
в тревожном мелькании воспоминаний
слова отзвучавшие - горше и глуше.
Когда сидишь ты с погасшим взором
и вдруг коснешься струны печальной,
и разом вспомнишь: "Ах, в эту пору
ему я пела романс прощальный".
Или, склонившись над строем пешек,
когда король твой в смертельном риске,
ты вспомнишь - так же в тщете кромешной
ладьи теснились в тот день неблизкий.
Или припомнишь во время бала,
восторгом прежним сердце томимо:
"Ах, как давно я с ним танцевала!"
Пустует место у крыл камина.
Или вдруг книгу с печальным финалом
захлопнешь навеки как бы в укоризне,
поежившись, вымолвишь: "Я это знала,
там наши начертаны скорбные жизни!"
А если автор неприхотливо
размолвкой влюбленных согласье упрочил,
ты свечи погасишь и спросишь счастливых:
"Кто наш роман так нежданно закончил?"
Заплачет филин. Ночная зарница -
будто бы знак о печально минувшем.
"О, Боже правый, как могло случиться?"
И скажешь только: "Это наши души".
Так в каждом месте и любой порою,
где с тобою плакал, где любовь я славил,
денно и нощно связан я с тобою,
в частице каждой я душу оставил.
ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР
(1564–1616)
№ 13
Быть иль не быть всегда самим собой?
Неблагодатна мертвенная стать!
Готов ли до кончины роковой
черты Души созвучьям передать?
Телесный облик время не спасет,
себя найдешь ты в образе ином,
и каждый звук собратьям донесет
игру имен, завещанную сном.
Но кто же сам отважится помочь
смертельной стуже, яростным ветрам
резрушить дом, впустить глухую ночь
вотще бродить по комнатным углам?!
Ты знал Отца в космической судьбе.
«Отец!» - пусть скажет некто о тебе!
№ 74
Пусть даже так. Раздастся стук, конвой
шагнет ко мне и уведет без срока,
но жизнь моя – останется с тобой,
она уже нетленна в этих строках.
Когда ее просмотришь до конца,
ты в ней найдешь, как в фокусе кристалла,
свои черты, не стертые с лица,
в ней лучшее – тебе принадлежало.
Пусть я истлею. Смерть из-за угла
трусливо нож вонзит свой (право смерти),
но жизнь меня – в тебе, друг, сберегла,
а стихами дал тебе бессмертье.
Мой плащ и вещи вынесет конвой,
моя душа – останется с тобой.
№ 90
Когда весь мир мне к сердцу ставит нож,
уйти теперь, в преддверии огласки?
Но не смирюсь, осмыслив суд и ложь,
не будет тризны в чопорной развязке.
Гораций прав. Под вечною Луной
ничто не ново. Горестные ночи,
влачитесь вы, предательской тоской
мой разум смять, унизить, опорочить.
Восплачь, Душа. Но только не теперь –
пока пишу, отваживаюсь, смею.
Возвысь меня над безднами потерь,
возвысь сейчас, ты видишь, я слабею!
Завет любви, завещанный Тебе,
не одолеть заносчивой судьбе!
№ 104
Нет, старость, нет! Ты вечен для меня,
миг первой встречи, юность твоя длится,
распались листья летнего огня,
трех зимних вьюг дыхание дымится.
Трех весен милых, ставших желтизной,
я видел смену, видел неизбежность,
и три апреля сжег июньский зной,
но как свежи лицо твоя и нежность.
О красота! Ты кажешься подобной
движенью стрелки, прячущей от нас
миг роковой под видимостью дробной.
Не так ли мы являемся на час?
Но разве дело в точности, в черте?
Ты голос дал безгласной красоте.