ЖАЛОБЫ

* * *

Увы! Христе мой, тяжко мне дышать и жить!
Увы! Нет меры, нет конца томлению!
Увы! Все длится странствие житейское,
В разладе с целым миром и с самим собой,
И образ Божий меркнет в унижении!
Какой же дуб такие вихри выдержит?
Какой корабль такие бури вытерпит!
Иссякли силы, изнемог я в горести!
Не доброй волей отчий сан воспринял я, —
Приняв, нашел святыню в поругании;
Друзья врагами стали; плоть недуг язвит;
Каменьями толпа меня приветствует;
Далече паства, чада те духовные
Одни со мной разлучены, другие же
Спешат предать. Увы, печаль отцовская!
А братья по священству, злее недругов,
Забыли и о трапезе таинственной,
О равной доле в пастырском служении,
(О том, что и в презренном подобает чтить);
Не подают мне утешенья в бедствиях,
Спиною повернувшись к одинокому.

* * *

О, что со мною сталось, Боже истинный?
О, что со мною сталось? Как темно в душе,
Ушла вся сладость мыслей благодетельных,
И сердце опустевшее в беспамятстве
Готово стать приютом князя мерзости.
Не попусти, о Боже! Пустоту души
Опять Своей исполни благодатию.

МОЛИТВА В БОЛЕЗНИ

Подай мне помощь, Боже! Силы взял недуг.
Безмолвен песнопевец. Так ли быть должно?
Восставь на подвиг своего служителя!
О, как я жажду возвратиться к прежнему
Служению, и к пастве, и к трудам своим!
В тебе моя надежда, не покинь меня!
Но если я слукавил, поделом терплю.

ПЛАЧ

Подобье Божье гибнет в унижении.
Сквернится образ Божий! О, злодей, злодей,
Ты душу подменил мне! Как в огне горю!
Довольно, смолкни, злое помышление!
Скрепись, язык, блюди себя от слов пустых;
Скрепись, рука, храни себя от дел дурных;
Да образ Божий сбережем в нетлении.
А там сгниешь в могиле. Так и темный зверь
Живет — в бесславьи равном, но безвиннее.
Чем я не скот? Лишь тем, что знаю Господа.
Когда б твоим я не был, возмутился б я.

ТРИ ГИМНА О СВЯЩЕННИКАХ

I

В оный день, когда торжеством уставным
Верные святят иереев память,
Вся отходит почесть к Тебе, Великий
            Первосвященник:

Лишь тобой одним возмогли святые
Обратить в ничто все лукавства века,
И осилить ложь, и расторгнуть сети
            Сладких соблазнов;

Но была и скорбь отвратить бессильна
От прямой стези совершенной веры
Тех, чей светлый дух возгорался дивно
            Светлой надеждой.

Через то, скончав все труды, по праву
Обретя в селенье небесном домы,
Ныне пребывают святые души
            В мире всецелом.

Славу, и хвалу, и почет верховный
Горнему Царю и святому Богу
В хоре всех вещей да возносят стройно
            Время и вечность.

II

Это хор святых иереев Божьих,
Хор священников, не солгавших Духу,
Хор благоразумных рабов, по правде
            Церкви служивших:

Ибо, восприяв благодать, неложно
Дар блюли они, для духовной брани
Препоясав чресла, неся в лампадах
            Ясное пламя.

Через то, что сами себя смиренно
Лишь за малых слуг клиентелы Божьей
Почитать дерзали они, свершилось
            Дело служенья;

Бодрственны душой, неусыпны сердцем,
Дождались они, как Хозяин в полночь
Постучался в дверь, и тотчас по зову
            Вышли навстречу.

Славу, и хвалу, и почет верховный
Горнему Царю и святому Богу
В хоре всех вещей да возносят стройно
            Время и вечность.

III

К тем, кто столь благой возблистал заслугой,
Вышнего Царя всеблагая милость,
Полною за всё воздавая мерой,
            Молвит приветно:

«Ей, возлюбленные, войдите в радость
Вы мою новек, усладитесь дивно;
Тот, кто верность в малом явил, над многим
            Будет поставлен».

Вас прияли ныне селенья Рая,
Вам сияет ныне спасенья благо,
Но спасите нас, изнемогших духом
            В плотских оковах!

Славу, и хвалу, и почет верховный
Горнему Царю и святому Богу
В хоре всех вещей да возносят стройно
            Время и вечность.

НА ПРАЗДНИК СВЯТОЙ ТРОИЦЫ

Образ Тройцы трисиянной,
Нераздельной, неслиянной,
            Возвещаем в радости;
Возвещаем правогласно,
Что различье испостасно
            При единой сущности.

Бог Отец, и Сын, и Духа
Дуновенье — три для слуха;
            Но соотносительно
Сих имен обозначенье;
Ты же дивное ученье
            Рассмотри внимательно.

Сущность и существованье,
Пожеланье и познанье
            В Сих Троих единое;
Совокупно и всецело
Сих Троих творится дело,
            Вечно нераздельное.

Сын Родившему соравен,
Той же славой столь же славен,
            Равночестен Вышнему;
Равен и Отцу, и Сыну,
Дух Святой от Них по чину
            Происходит дивному.

Не постигнет разуменье
Ипостасей единенье,
            Как и то, в чем разнствуют;
Не под силу мысли бремя:
Ни пространство и ни время
            В Боге не присутствуют.

Ипостаси суть едины:
Нет иной Первопричины,
            Кроме Сих, существенной;
Бог — причины вид «финальной»,
«Эффективной» и «формальной», —
            Только не «вещественной».

Слабым разумом не емлю,
Крепкой верою приемлю
            Истины свидетельство;
Чем отлично от рожденья
Совершенье «исхожденья»?
            Чту молчаньем таинство.

Все пред таинством склонимся,
Да вовек не отклонимся
            От пути надежного;
Верой нашу жизнь поверим,
Лжеученьям не доверим
            Слуха благосклонного.

Исповедуем всечасно,
Проповедуем согласно
            Божество всечтимое:
Славу Трех единосущных
Ипостасей соприсущных,
            Божество единое.

О ПРЕЗРЕНИИ К МИРУ

Тягости слезные, горести грозные всё безысходней.
Братья, терпение: близко решение воли Господней!
Дивное близится: гордый унизится, скорбный воспрянет,
Перед Создателем и Воздаятелем каждый предстанет.
Вера проверится, мера отмерится, мера возмездья;
В искусе верного, нелицемерного примут созвездья.

Здесь лишь конечное и скоротечное нам испытанье,
Но бесконечное и вековечное ждет воздаянье.
О воздаяние! Рая сияние персти сияет.
О воздаяние! Правый страдание позабывает.
Здесь уязвляется дух, и свершается час Вавилона;
Здесь уязвление; там исцеление, слава Сиона.
Там успокоится скорбь, и откроется родина света,
Град уготованный, Богом дарованный чадам Завета.
Всё там исправится, всё переплавится в дивном горниле,
Правда исправленной, святость прославленной явится в силе,
Явится, явится, въяве объявится, просиявая,
Неисследимого, Непостижимого тайна святая.

Град мой единственный, Град мой таинственный, зыблющий светы!
Он примерещится, и вострепещется сердце: «О, где ты?»
Ты воздыхающим, изнемогающим успокоенье,
Душам ревнующим, света взыскующим вечное рвенье.
Там не кончается, полною чается, полною зрима
Невозмутимая, неизъяснимая радость Солима!
Лавры отрадами, кедры прохладами благостно веют,
Стены топазами и хризопразами сладостно рдеют.
Яшмы сияние, лалов пылание, свет сердолика —
Свет милосердного и благосердного Божьего Лика.
Нет там ни времени, нет там ни бремени, ни воздыханья,
Но в бесконечности плещущей вечности преизлиянья.
Светочи брачные, пламеннозрачные, ярко блистают;
Гости избранные, к трапезе званные, все припевают;
Вено предносится, и произносится слово обета
Той, что венчается и обручается Агнцу Завета.

Светы блаженные и неизменные ясного Рая!
Речь пресекается, переполняется сердце, пылая.
Я не поведаю, ведать не ведаю, ведать не вправе,
Как осиянные хоры венчанные разнствуют в славе.
Светлы обители, светлы и жители горнего Града,
Правды свершители, мира презрители, цвет вертограда,
Свято искавшие, свято снискавшие в недрах чертога
Славу желанного, праведно жданного, вышнего Бога!
О безгреховная светлость духовная, вечная сладость!
Гостеприимная милость взаимная, братская радость!
Нам же, взывающим и уповающим, горнее зрится,
Лишь упованием, лишь ожиданием сердце живится.
Где ты, о чаемый, преизливаемый свет Эмпирея?
И в изумлении, и в уязвлении никну, немея.

ПЕРВОГЛАГОЛЫ. УЧЕНИЕ ОРФИКОВ

ДЕМОН

Со дня, как звезд могучих сочетанье
Закон дало младенцу в колыбели,
За мигом миг твое существованье
Течет по руслу к прирожденной цели.
Себя избегнуть — тщетное старанье;
Об этом нам еще сивиллы пели.
Всему наперекор вовек сохранен
Живой чекан, природой отчеканен.

СЛУЧАЙ

Всё разомкнет, со всякой гранью сладит
Стихия перемен, без долгих споров
Упрямую своеобычность сгладит, —
И ты к другим приноровляешь норов.
Так жизнь тебя приманит и привадит —
Весь этот вздор не стоит разговоров.
Но между тем, глядишь, пора приспела:
Готов светильник — за огнем лишь дело.

ЛЮБОВЬ

Вот он, огонь! Из древних бездн возреяв,
Пернатой бурею спешит ниспасть
Легчайший гость слепящих Эмпиреев,
Весною веет и лелеет страсть,
Покой души во всех ветрах развеяв:
То жар, то хлад, то радость, то напасть.
Во тьме стихий иной себя забудет,
Но лучший верен личному пребудет.

НЕИЗБЕЖНОСТЬ

Меж тем созвездий вечное веленье
Неотменяемо; не в нашей воле
Самим определять свое воленье;
Суровый долг дарован смертной доле.
Утихнет сердца вольное волненье,
И произвол смирится поневоле.
Свобода — сон. В своем движенье годы
Тесней сдвигают грани несвободы.

НАДЕЖДА

Что ж! пусть стоит железная твердыня,
Предел порывов, древний страж насилья!
Чу, дрогнули засовы — благостыня
Повеяла — взлетает без усилья
Над пеленою мглистою богиня
И нас возносит, нам дарует крылья.
Мы с ней наш путь сквозь все свершаем зоны:
Удар крыла — и позади эоны!

ГАНИМЕД

Что никнешь, бедный, в зябкой дремоте, сир,
На стылом бреге смутно немотствуешь?
            Иль позабыл о непостижной
                        Милости и о тоске бессмертных?

Ужель не видел вестников отчих ты —
В воздушной глуби неуловимых игр?
            Ужели не был ты окликнут
                        Веским глаголом из уст разумных?

Но крепнет мощно голос в груди. Из недр
Родник вскипает, словно бы в некий час,
            Как отрок, спал в горах. И вот уж
                        Труд очищенья вершит он буйно.

Неловкий: он смеется над узами,
Срывая, мечет прочь их, осиливши,
            Высоким гневом пьян, играя,
                        И, пробудившись на чутком бреге,

На голос чуждый всюду встают стада,
Леса шумят, и недра подземные
            Внимают духу бури, внятно
                        Дух шевельнулся, и в бездне трепет.

Весна приходит. Всё, что живет, опять
В цвету. Но он далёко: уже не здесь.
            Не в меру добры боги: ныне
                        Глух его путь, и беседа — с небом.

ПЕСНЬ

В темноте утопает земля,
Невнятно всё, что мы знали,
На закате блещет лишь небо,
Ясность приходит свыше.
Вопрошайте, истощайте силы ума,
Тайной навек останется смерть,
Но любовь и вера провидят
Радость и свет за дверью гроба.

ИГРА СТЕКЛЯННЫХ БУС

Удел наш — музыке людских творений
И музыке миров внимать любовно,
Сзывать умы далеких поколений
Для братской трапезы духовной.

Подобий внятных череда святая,
Сплетения созвучий, знаков, числ!
В них бытие яснеет, затихая,
И полновластный правит смысл.

Как звон созвездий, их напев кристальный, —
Над нашею судьбой немолчный зов,
И пасть дано с окружности астральной
Лишь к средоточью всех кругов.

* * *

Увы, в чем нас застанет
День оный, что предстанет,
            Чтоб миру мир явить?
Кто слово мира скажет,
Кто силу злобы свяжет,
            Кто властен братьев примирить?

Ты, Госпожа Страданье,
Соткешь нам одеянье
            На светлый день сама:
Народы зрак сиротства
Сроднит чертою сходства,
            Великой тайной для ума.

Ты, ты над смутой нашей
С причастной встанешь чашей,
            Ты буйных вразумишь,
По всей земной юдоли
Огнем последней боли
            Сердца пронзишь и возродишь.

Воспрянь, о жизнь, из муки!
В твои положен руки
            Судеб людских предел,
Тобой одной измерен,
Тебе одной доверен
            Итог всех наших дум и дел.

Тебе одной порфира,
К тебе державство мира
            Навечно перейдет,
И сердце станет зрячим,
Омывшись долгим плачем,
            И всё поймет — и всё поймет.

И ВСЁ ЖЕ, И ВСЁ ЖЕ

Что нам Тирренское взморье,
что нам долина олив —
Средиземноморье,
исчерпанный мотив.
Влага из горла кратера
вылита навсегда,
пусты под небом Гомера
белые города.

Кругло лепятся своды,
слишком безбурна лазурь —
недостает свободы
воле, взыскующей бурь,
недостает предлога,
чтоб вышла вовне печаль:
близи для глаз так много,
но неубедительна даль.

В субтропическом месте
осадок ледовых морен —
даже у виллы д’Эсте
этот полярный плен;
и всё же, и всё же — кровава,
открыта рана, без слов:
так открывается слава
белых городов.

К УМЕРШЕМУ В ЮНОСТИ

О, черный ангел, что молча из недр древесных ступил,
Когда были мы мирные дети в час вечерний,
У колодца, чья глубь голубела.
Покоен был шаг наш, округлены глаза в бурой осенней прохладе.
О, пурпурная сладость звезд.

Он же прошествовал вниз по жестким ступеням Монашьей горы,
С голубой улыбкой на лике, завесясь от нас
Тишиною ушедшего детства, и умер.
Но серебристым милым обличьем остался в саду,
В листве затаясь или в древних камнях.

Душа воспевала смерть, зеленое тление плоти,
И лес неумолчно шумел,
Взывала жалоба зверя.
Вновь и вновь окликали с прозрачных высот голубые вечерние звоны.

Пробил час, и он тени на пурпуре солнца узрел,
Тени истленья в голых ветвях;
Ввечеру, когда дрозд на дремотной стене запел,
Дух умершего в юности молча ступил меж нас.

О, кровь, что из певчего горла бежит,
Голубой цветок; о, горящие слезы,
Пролитые ночью.

Золотая слава лучей, и время. В тиши
Приглашаешь ты мертвого часто к себе,
И в милой беседе сходишь под ульмы, к зеленым струям.

ПЕСНЬ О СТРАНЕ ЗАПАДА

О, как бьет крылами душа по ночам:
В пастушеском веке брели мы вдоль темневших лесов,
И преклонялись — красный зверь, зеленый цветок и говорливый ключ,
Смиренные. О, первобытный напев сверчка,
Цветенье крови на жертвенном камне
И крик одинокой птицы над зеленым безмолвием вод.

О, звезда Крестовых Походов, и вы, пламеневшие муки
Плавимой плоти, пурпурных плодов ниспаденье
В вечерних садах, где в давние дни тихо бродили
Отроки, воины ныне, меж ран и звездного бреда.
О, кроткий дар ночных синецветов.

О, времена тишины и осеннего злата,
Когда мы, монахи, прилежно пурпурные гроздья сбирали,
И окрест светились роща и холм.
О вы, охоты и замки; покой вечеров,
Когда правое мыслил в затворе своем человек,
Бога живую Главу улучая молитвой немой.

О, горькое время конца,
Когда мы в чернеющих водах прозрели каменный лик.
Но, сияя, подымутся серебристые веки любящих:
Единый род. Ладан струится от заалевшего ложа
И сладкая песнь, что поют воскресшие.

КРИСТАЛЛ

Не у губ моих ищи свои уста,
не у врат — пришельца,
не в зрачке — слезу.

За седьмою гранью — огонь идет к огню,
за седьмою бездной — путь вершит стопа,
за седьмою розой — ропщет влага.

МАНДОРЛА

Глубь — что таит глубь?
Ничто.
Ничто таит глубь.
Таит и таит.

Ничто — кто стоит в ничто?
Там царь.
Царь там стоит, царь.
Стоит и стоит.

                        Где же горечь, иудей?

Взор — что зрит взор?
Он зрит глубь.
Зрит ничто.
Зрит царя.
Зрит и зрит.

                        Где же горечь, род людей?
                        Глуби глубь, поголубей.

* * *

Смерть встала предо мной. И я бы мог
Земную славу простодушно славить,
И струны строить, и напевы править,
Где заодно хвалимы мир и Бог.

Остался бы не перейден порог,
И было б некому слепца наставить…
Но видел я — и не могу лукавить:
Лик истины для взора слишком строг.

Мне страшно. Из небес уходит свет,
Последняя тревожит душу битва,
И только весть конца — в устах моих.

Ни в слове, ни в деянье смысла нет,
Молчаньем облекается молитва,
И недосказанный смолкает стих.